ВВЕДЕНИЕ

Темой настоящей дипломной работы является: Археография истории русской политической эмиграции на примере сборников документов «Совершенно лично и доверительно!»: Б.А. Бахметев - В.А. Маклаков. Переписка. 1919 - 1951 гг.».

Актуальность темы исследования объясняется все возрастающим интересом современников к жизни и деятельности русского зарубежья, его культурных, духовно - нравственных и общественно - политических настроениях, отношении к советской власти, стремлением понять происходящее за пределами России после революции, осознанием истории российского зарубежья как составной части отечественной истории. Истоки российской политической эмиграции XX века берут начало в событиях революции и гражданской войны. Известно, что осмысление и оценки этих событий в советской и эмигрантской литературе были диаметрально противоположными, потому что рассматривались они прежде всего с классовых позиций, факты свободно интерпретировались в угоду власти, тенденциозно толковались, не могли в должной мере использоваться архивные документы. И с той и с другой стороны было написано немало противоречившего истине. Не так-то легко освободиться от того, что долгие годы систематически внедрялось в сознание советских людей. В настоящее время становятся доступными ранее закрытые архивные фонды, публикуются ранее неизвестные широкому кругу общественности документальные материалы, издаются мемуары деятелей русского зарубежья, отсутствует политическая цензура. Все это создает предпосылки для воссоздания исторической правды, восполнения «белых пятен» российской истории, ликвидации «штампов» в общественном историческом сознании.

Дополнительную актуальность избранной теме придает необходимость современного научного исследования взаимодействия эмиграции из России с внутренними процессами, происходившими в стране, как политическими, так и социально - экономическими, полагаясь в частности на новые опубликованные архивные материалы, ранее недоступные российским исследователям. Объективный анализ, в данном случае, на основе исследуемой переписки, альтернативных направлений культурного, социально - экономического, духовного, политического развития российской диаспоры за рубежом позволяет не только получить новые знания, но и расширить существующие представления о механизмах реализации антибольшевистской политики, мировоззрении демократически настроенной интеллигенции на происходящее в России, эпохе Гражданской войны, попытках интеллигенции понять природу современного им российского кризиса и перспективы обновления России как демократического, конституционного государства.

В данной дипломной работе в качестве основных источников автором были использованы сборники документов «Совершенно лично и доверительно!»: Б.А. Бахметев - В.А. Маклаков. Переписка. 1919 - 1951 гг.». Данные сборники представляют собой публикации личной переписки послов Временного правительства (Маклаков был назначен послом в Париж, Бахметев - в Вашингтон). Публикация состоит из трех книг: в 1-й том вошли письма за период с августа 1919 по сентябрь 1921 гг.; во 2-й - с сентября 1921 по май 1923; в 3-й - с июня 1923 по февраль 1951 соответственно.

Свыше сорока пяти лет переписка хранилась в архивах, став совсем недавно доступной весьма ограниченному кругу историков. Теперь, благодаря совместным усилиям Гуверовского института войны, революции и мира и издательства «Российская политическая энциклопедия», переписка, этот ценнейший источник по истории русской революции, гражданской войны, международных отношений первой трети двадцатого века, русской эмиграции и культуры, публикуется в полном объеме.

Письма содержат также уникальную информацию о деятельности антибольшевистской эмиграции, о попытках предотвратить признание большевиков союзниками, способствовать интервенции союзников, о поддержке антибольшевистских движений на территории России во время Гражданской войны. Кроме того, на всем протяжении переписки послы вели дискуссию о природе современного им российского кризиса, пытались понять его истоки и наметить перспективы обновления России в демократическом, конституционном смысле.

Любопытны размышления и споры Бахметева и Маклакова о принципах межгосударственных отношений в поствоенной и постреволюционной Европе; о демократии, ее достоинствах и слабых сторонах; об основах этатизма, правах индивидуума и общества; о правах и обязанностях народностей в многонациональном государстве.

Немалое место заняли в переписке и размышления о природе самого большевизма.

Другая задача, которую ставили дипломаты - «предъявить» миру образ новой России, от имени которой они говорят.

В письмах анализируются события, происходившие в России, проблемы международных отношений, а также внутренней политики США и Франции. Особое место уделяется коллективизации и индустриализации, причины и последствия которых были проницательно определены корреспондентами с самого начала их осуществления. Много внимания в переписке уделяется российской истории второй половины XIX - начала XX века, вопросу закономерности или случайности Октябрьской революции 1917 года.

Письма содержат уникальную информацию о внутренней жизни русской эмиграции. Сквозной темой переписки является проблема взаимоотношений общества, государства и личности.

Большую помощь при формировании исторической картины жизни российского зарубежья и событий кануна второй мировой войны оказали документы, вошедшие в сборники переписки бывших царских дипломатов за 1934 - 1940 годы. Это документальное издание было подготовлено Министерством иностранных дел России и Службой внешней разведки (СВР) РФ и получило название: «Чему свидетели мы были…». Переписка бывших царских дипломатов 1934 - 1940 годов». Бытие Русской эмиграции в странах рассеяния, ее полицентризм, противоречивость идейно - политических ориентаций и предпочтений не могут быть поняты вне контекста политической жизни и международных отношений межвоенной эпохи. Этим и обусловлена актуальность выбора этой документальной публикации в качестве источника для сравнительного анализа.

Однако данное издание дополняет комплекс основных источников лишь наполовину, т.к. в сборнике представлен лишь один из интересующих нас корреспондентов - В.А. Маклаков. Но в то же время данная публикация позволяет существенно расширить географию международной политики и проанализировать политическую ситуацию в мире в более полном объеме. Участники «дипломатической переписки» находились в разных городах: Д.И. Абрикосов - в Токио, А.Т. Бельченко - в Ханькоу, С.Д. Боткин и К.Н. Гулькевич - в Берлине, С.Л. Войцеховский - в Варшаве, Б.Н. Гревениц - в Выборге, Е.П. Демидов - в Афинах, В.А. Маклаков и С.В. Жуковский - в Париже, А.С. Ломшаков - в Праге, С.А. Поклевский-Козелл - в Бухаресте, П.А. Руцкий - в Нью-Йорке, Е.В. Саблин - в Лондоне, М.С. Самсонов - в Будапеште, Б.С. Серафимов - в Софии, В.Н. Штрандтман и Н.С. Урсати - в Белграде.

Учитывая также тот факт, что в основном источнике «Совершенно лично и доверительно!» политические взгляды и установки Бахметева представлены в достаточно полном объеме, такое положение ни коим образом не сказывается на качестве анализируемой информации.

При написании работы были использованы труды А.Д. Степанского, такие как, например, «Археография отечественной истории XX века» и В.П. Козлова «Теоретические основы археографии» - в книге рассматриваются основные теоретические проблемы объекта и предмета археографии как сферы научного познания, также предложена новая типология документальных публикаций, по-новому представлены принципы выявления, отбора, систематизации документов в документальной публикации.

Прежде чем выявить объект и предмет археографического исследования применительно к данной работе, необходимо небольшое краткое обоснование сути вопроса.

Основой любой исторической работы являются источники. Собственно, профессиональный историк тем и отличается от литератора, что может и должен подтвердить свои тезисы документально.

В современной исторической науке существуют два понятия археографии - «широкое» и «узкое». Дискуссии между сторонниками того и другого понимания, как и, следовало ожидать, не дали результатов. В качестве компромиссного можно рассматривать мнение, высказанное, в частности, С.О. Шмидтом о разделении «широкой» археографии на полевую (собирание), камеральную (описание) и эдиционную (от лат. editio - издание), причем оговаривалось, что «эдиционная археография - наиболее значимая сфера археографической деятельности».

В советской историографии термин «археография» настолько укоренился, что заменить его чем-нибудь другим никто не пытался даже в постсоветский период. Археография нередко понимается именно как публикациеведение («публикация» = опубликованный источник). Опубликованный документ, не переставая быть документом, в то же время становится произведением печати (или его частью). Вместе с тем в научной литературе давно уже был поставлен вопрос о разграничении понятий «публикация документа вообще» и «публикация документа в качестве исторического источника». Дело в том, что историк в своей научной работе выявляет две основные категории изданных документов. С одной стороны, это документы, опубликованные синхронно времени их создания в целях оперативного оповещения современников (оперативные). Историки охотно пользуются такими публикациями потому, что последние обычно доступнее архивных подлинников (если таковые вообще сохранились). С другой стороны, уже несколько столетий существует практика ретроспективной публикации документов - специально для нужд историка, т.е. в качестве исторического источника. Автор работы солидарен с теми исследователями, которые считают, что объектом археографии являются лишь ретроспективные публикации источников. Их отличия от оперативных заключаются в следующем: 1) публикация осуществляется в целях познания прошлого; 2) публикуемый источник взят из архива, библиотеки, музея, хранящих оперативные издания; 3) публикацию осуществляет археограф, а не создатель документа. Собственно археографическая деятельность определяется состоянием трех сфер: исторической науки, архивного дела, издательского дела.

Один из специалистов в этой области Е.М. Добрушкин пишет: «…вслед за другими исследователями мы будем рассматривать археографию, прежде всего как научную дисциплину (или науку), разрабатывающую теорию и методику публикации документов». Но, наверное, столь жесткое ограничение задач «археографии» только вопросами издания источников не будет разделяться всеми учеными, о чем свидетельствуют, в частности, определения этой науки в современных различных словарях русского языка и факт существования не только в прошлом, но и наше время «археографических экспедиций» и даже «Археографических комиссий».

В.П. Козлов, как и ряд его предшественников, рассматривает «археографию» как публикациеведение и считает, что «эта научная дисциплина, занимающаяся изучением документальных публикаций как одного из проявлений человеческого духа, разработкой принципов, методов, способов их подготовки (теоретическая археография), а также их реализацией (прикладная археография)». Очень интересно, что понимает автор под «объектом» и «предметом» археографии. «В качестве объекта археографии выступает документальная публикация», - говорит В.П. Козлов. - «Предметом археографии, - продолжает автор, - является документ, который с помощью специальных принципов, приемов и правил его издания обретает новую жизнь в документальной публикации».

В отличие от В.П. Козлова, Е.М. Добрушкин считал «документ» не «предметом», а «объектом» археографии. О «предмете» археографии Е.М. Добрушкин не говорил, но уделил много внимания методике подготовки документа к изданию. Я думаю, что В.П. Козлов справедливо ввел «публикации» источников, т.е. продукты издательской деятельности археографов, в состав объектов археографии как науки. Но наряду с публикацией и НСА публикуемый документ имеет значение именно объекта, а не предмета археографии. «Объект» - это нечто материальное, а «предмет» - это задачи, цели, методы исследования или, наконец, реконструкция процесса. Предметом археографии как публикациеведения, является, во-первых, методика подготовки к печати документов - объектов археографии. Предметом археографии служит, во-вторых, история создания публикаций, и в этом плане объект ее шире, ибо он включает в себя не только сами изучаемые публикации, но и все другие опубликованные и неопубликованные источники, проливающие свет на историю возникновения той или иной публикации.

Неоспоримая заслуга В.П. Козлова состоит в том, что в общем определении археографии он, в отличие от большинства своих предшественников, не ограничил ее содержание только теорией и методикой подготовки документов к печати, но и отнес сюда изучение публикаций, т.е. разработку истории развития археографической практики. Конечно, и до него эта история представляла собой предмет ряда монографий, учебных пособий и лекционных курсов по археографии (например, С.Н. Валка, П.Г. Софина, И.И. Корневой, Э.М. Эпштейн, Е.М. Тальман, Т.В. Батаевой, Л.И. Араповой, Г.И. Королева, В.В. Крылова, А.Д. Степанского, Е.М. Добрушкина и др.). Несколько перефразируя В.П. Козлова, можно сказать, что объектом археографии - публикациеведения являются документы различных видов и разновидностей, в том числе и сами документальные публикации, а предмет ее составляют история, теория, методика и практика подготовки к печати отдельных документов и документальных сборников.

Логичны рассуждения В.П. Козлова о том, что «любой документ проходит четыре стадии бытования»:

1) «создание»;

2) «существования в качестве регулятора процессов, явлений, событий действительности»;

3) попадание в архив «для долгосрочного и вечного хранения»;

4) превращение архивного документа в «публичный архивный документ» = «исторический источник». «Одним из признаков исторического источника является его публикация» - пишет автор.

А в другом месте, автор признает, что документ может быть опубликован и на второй стадии своего «бытования», т.е. когда он еще не стал «историческим источником»: это так называемая «оперативная публикация». К «оперативной публикации» надо, вероятно, отнести издание законов, указов, а также подметных писем, листовок, прокламаций, стихов, романов и других литературных произведений.

Если же рассматривать понятие «исторический источник», то здесь можно опереться на мнение С.О. Шмидта о том, что историческим источником является «все то, откуда черпают сведения о прошлом». Какие бы стадии своего «бытования» не проходил «документ», он на каждой стадии способен, по выражению С.О. Шмидта, «источать информацию», т.е. быть «источником».

Изучение стадий «бытования» источника важно, конечно, для источниковедения, истории и организации, теории и практики архивного дела. Археографу же, можно сказать, безразлично, на какой стадии он застает источник как объект для публикации. Его задача - подготовить текст к печати по определенным правилам и снабдить необходимым научно - справочным аппаратом. Кстати, в отношении последнего, В.П. Козлов совершает определенную терминологическую революцию. Различая в составе публикации два «элемента», главным он считает сам текст источника, вторым - «конвой». Под «конвоем» подразумевается как раз научно - справочный аппарат, куда входят заголовок, примечания, комментарии, предисловие, археографическое введение и др.

Так как публикация источников является произведением печати, то обзор их может быть выполнен и с эдиционной (книговедческой) точки зрения. Если для источниковеда и архивоведа центральным понятием в археографии является «археографически опубликованный источник (архивный документ)», то для книговеда таким понятием будет «археографическое произведение печати». Эти два понятия совпадают лишь тогда, когда публикация включает в себя только один источник (или полный комплекс источников определенной категории). Но зачастую публикация содержит искусственно сформированный комплекс разнородных источников; в то же время один источник может войти в несколько различных по составу публикаций. Поэтому не совпадают и понятия «совокупность археографически опубликованных источников» (т.е. археографическая база) и «совокупность археографических произведений печати». Для обозначения последней целесообразно применить особое понятие - «археографический фонд» (как часть печатного фонда научно - справочной литературы), введенное впервые А.Д. Степанским и развитое, впоследствии, В.П. Козловым.

Характеризуя археографическую базу исторической науки, мы отвечаем на вопрос, «какие источники и где опубликованы», а при характеристике археографического фонда речь идет о том, «какие существуют издания и что входит в их состав». Изучение обеих систем публикаций принципиально важно для археографии как научной дисциплины.

Таким образом, исходя из всего вышеперечисленного, можно определить предмет и объект данного археографического исследования так:

Объектом исследования работы является документальная публикация.

Предметом исследования работы является информационный потенциал комплекса документов, содержащихся в трех сборниках используемых в качестве основных источников в данной дипломной работе.

Если рассматривать данную дипломную работу с позиции новизны, то интересно отметить, что указанные выше документальные публикации ранее не подвергались подробному археографическому анализу и разбору, хотя отдельные письма публиковались в научной периодике.

Цель исследования - комплексное изучение и характеристика информационного потенциала документальных публикаций как источников по истории России и феномена российской эмиграции в частности, рассмотрение научно - справочного аппарата публикаций.

Основные задачи работы - это рассмотрение вопросов методики изучения и использования документальных публикаций как исторического источника; исследование истории появления и эволюции издания документов; определение степени полноты издания. Всесторонний и комплексный анализ истории издания позволит восстановить историческую и культурную картину рассматриваемого периода.

Чтобы составить себе четкое представление об истории возникновения, причинах и последствиях российского эмиграционного процесса, необходимо дать хотя бы краткую историографическую характеристику развития изучения этого вопроса.

Российское государство было издавна вовлечено в историю мировых миграций. История иммиграции в Россию из других стран и внутренних перемещений народов в границах Российского государства привлекали внимание исследователей еще в XIX в. И вместе с тем складывание русской диаспоры за рубежом оставалось темой на удивление малоизученной.

Постреволюционное существование российской эмиграции обычно делят (хотя и очень условно, т.к. среди исследователей нет единого мнения относительно периодизации истории русской эмиграции) на «три волны»:

· первая постреволюционная (1917 - начало 1940-х гг.);

· вторая (со Второй мировой войны) - в основном перемещенные лица и родившееся за рубежом новое эмигрантское поколение;

· третья (с начала 1970-х гг.) - выезд на Запад диссидентов, покидавших страну разными путями, зачастую высылаемых за пределы СССР;

· и, наконец, в постперестроечные годы намечается «четвертая волна» - эмиграция из России представителей интеллектуальной элиты - так называемая «утечка умов, мозгов» - эмиграция ученых и деятелей культуры, а также исход на Запад россиян по этническому признаку, прежде всего немцев и евреев.

Хронологические рамки данной дипломной работы затрагивают первые две «волны» российской постреволюционной политической эмиграции (что определено использованными в работе источниками, а именно переписки российских дипломатов В.А. Маклакова и Б.А. Бахметева за 1919 - 1951 годы). В соответствии с этим, историография политической эмиграции в контексте данной работы выглядит следующим образом.

После революции 1917 года появился ряд работ по истории политической эмиграции в России в XIX - XX вв. Но это были не столько исторические исследования, сколько отклики историков и публицистов на идеологические запросы того времени. Тогда же были сделаны первые попытки периодизации истории российской эмиграции XIX - начала XX в., совпадающей с ленинской периодизацией истории освободительного движения в России. Это упрощало анализ сложного процесса эмиграции, хотя бы потому, что эмиграция из России была не только политической, а политическая далеко не сводилась к трем этапам освободительного движения, - ее «волн», потоков было значительно больше.

В конце 1920-х гг. появились и первые работы, рассказывающие об эмиграции из России после октября 1917 года. Вообще, для 1920 - 1930-х годов характерна негативная оценка российского зарубежья. Его состав делился по классовому принципу. Соответственно оценивалось состояние (материальное, психологическое, духовное), возможности адаптации за рубежом, возвращения на Родину. Для «меньшинства - рядовых солдат и казаков», обманным путем, как представлялось, увлеченных за границу, единственное место виделось в стране пролетарской диктатуры, в Советской России. Идейно чуждые элементы, враги рабочих и крестьян, т.е. белогвардейская эмиграция, характеризовалась как классовый враг, который располагал военными и политическими организациями, многочисленными международными связями и финансами, использовал малейшую возможность для борьбы против большевистской власти. Для этого периода характерна публицистика, агитационно - пропагандистская литература. Также активно выпускалась перепечатка воспоминаний, дневников, работ белогвардейцев, что должно было также работать на разоблачение эмиграции. К этой теме приступали и «возвращенцы» 1920-х годов стремившиеся не столько дать общий исследовательский обзор численности, настроений, условий жизни русских за рубежом, сколько изложить собственные версии и воспоминания о недавних событиях. Такое повествование также нередко способствовало формированию отрицательного отношения к классово чуждым элементам, предавшим народные интересы и бежавшим за границу.

Итоги этого историографического периода подвела статья М. Алехина в Большой Советской Энциклопедии, посвященная белой эмиграции. Вместе с тем она как бы задавала методологическую установку на будущее изучение эмиграции. Констатировалось, что свержение царизма в России означало конец русской политической эмиграции, т.е. эмиграции революционной, антицарской. Начинался период эмиграции белой, эмиграции контрреволюционной. В понятие белой эмиграции включались «все людские обломки класса помещиков и капиталистов, отчасти и мелкой буржуазии, выброшенные за пределы Советского Союза после Октябрьской революции и составляющие белогвардейские контингенты контрреволюции. Юридически белоэмигранты, не являясь гражданами СССР, в своем подавляющем большинстве не состоят также и в иностранном подданстве».

С 1930-х годов все темы, имевшие отношение к эмиграции, фактически попали в разряд «запрещенных», а источники, в том числе и воспоминания, оказались в спецхранах библиотек и архивов. Поэтому вплоть до достопамятной «оттепели» 1960-х годов в СССР не было опубликовано по «эмигрантской теме» ни одной сколько-нибудь значительной исследовательской работы.

В самом конце 1950-х - начале 1960-х годов в СССР возвратились некоторые бывшие эмигранты, обнародовавшие вскоре свои воспоминания.

Однако необходимо отметить тот факт, что мемуарная литература 60-х годов, вышедшая из-под пера эмигрантов, вернувшихся в СССР и опубликовавших здесь свои книги, была отмечена печатью политической ангажированности. Первой из таких книг явилась книга Л.Любимова (1963). Ставшая в свое время в СССР бестселлером, она впервые после долгих лет молчания рассказывала о жизни постреволюционных эмигрантов без преувеличения и фантазий. На самом деле при сравнении с новыми документами она читается по крайней мере как не вполне искренняя, призванная угодить советским властям.

С конца 1990-х годов стали издаваться в России мемуары многих эмигрантов, придерживавшихся самых разных взглядов на свою жизнь в эмиграции и на отношение к СССР.

Трилогия Р.Б. Гуля, например, ни в чем не показывает зависимость автора от каких бы то ни было обязательств. Некоторые вопросы, затронутые в ней, как, к примеру, посещение группой эмигрантов Советского посольства в 1944 году и их беседы с послом СССР оценены остро критически. Любимов старательно обходил эту тему, в то время как Гуль откровенно вскрывает подоплеку встреч и переговоров. Л.Любимов ни словом не обмолвился о жестком противостоянии групп эмигрантов из-за получения советских паспортов. Р.Гуль называет вещи своими именами, рассказывая, кто из эмигрантов и почему пошли на соглашение с Советским государством и как тяжела была расплата тех активистов эмигрантских организаций, которые во время Второй мировой войны беззаветно служили делу борьбы с гитлеризмом в мире. Р.Гуль знал многих эмигрантов, придерживавшихся разных политических позиций. Упоминал о тех, кого он называл «совпатриотами», не слишком симпатизируя им. Упомянут и М.М. Штранге - известный историк, много лет проработавший в Институте истории АН СССР. Оказалось, что он был коммунистом - чекистом. В годы Второй мировой войны жил с родителями в роскошном замке, где под видом пансионата содержали явочную квартиру и укрытие для коммунистов - участников «Сопротивления».

Историей «белой эмиграции» стали интересоваться те исследователи, которые занимались изучением борьбы партий и классов в начале XX в. Однако и работы советских ученых того времени, и публикации зарубежных авторов рассматривали главным образом ее послеоктябрьскую волну. При этом и те, и другие работы были политизированы.

Первым значительным шагом в изучении темы стали в 70-е годы работы Л.К. Шкаренкова и А.Л. Афанасьева. В них собран значительный конкретный материал по истории «белой» и «антисоветской» эмиграции, несмотря на чинимые в то время препятствия к его выявлению и обобщению. В 1981 году Л.К. Шкаренков в книге «Агония белой эмиграции», а затем в 1986 и 1987 годах в двух переработанных изданиях, по сути дела стал первым, кто позволил себе по-новому подойти к истории российской эмиграции. Все три издания его книги стали без преувеличения событием на советском книжном рынке, бестселлером. В ту пору еще не могло быть и речи о тех «вольностях» авторов, которые стали возможны позднее на рубеже 1980-х и 1990-х годов, в XXI веке.

Некоторые историки нового поколения позволяют себе упрекать Л.К. Шкаренкова и других ученых, работавших в 1960 - 1980-е годы, в верности догмам тоталитарного государства, забывая или не ведая того, что его книга вышла впервые за многие десятилетия фактического вето, наложенного государством на объективный подход к истории постреволюционной эмиграции.

За ширмой традиционного названия автор донес до читателей новый подход к эмиграции и эмигрантам. Это видно не только при знакомстве с его текстом, где недоступные тогда материалы «коллекций» Пражского РЗИА соседствуют со «спецхрановской» литературой 1920-х годов, выходившей в Советской России, и с множеством эмигрантских изданий. Об этом говорят выдержанные в спокойном стиле заголовки разделов. Монография Л.К. Шкареноква стала новым словом в отечественной историографии. Посвященная в основном политическим, военным проблемам эмиграции, книга Шкаренкова знакомила и с судьбами многих людей, в том числе выходцев из партий, противостоявших большевикам, которые во время Второй мировой войны заняли твердую антифашистскую позицию. Многие из них подверглись жестоким репрессиям и расстрелу в гитлеровских концлагерях.

В книге «Агония белой эмиграции» автор нашел место показу повседневной, говоря современным языком, жизни эмигрантов. Этой теме посвящена глава II «Жизнь на чужбине». Л.К. Шкаренков обозначил множество тем по истории эмиграции, достойных глубокого изучения. К ним относятся вопросы о позиции дипломатических служб и учреждений, оставшихся после революции за пределами России. Они претерпевали сложнейшую эволюцию и, помимо дел, имевших отношение к антисоветской борьбе внешних и внутренних сил, уделяли внимание и оказывали реальную поддержку эмигрантам. То же относится и к деятельности в эмиграции российских общественных институтов, Земгора и не только его.

«Эмигрантской темой» в годы застоя можно было заниматься, только «разоблачая» буржуазную идеологию и осуждая уехавших. Одновременно за рубежом появился ряд интересных, насыщенных конкретным материалом монографий по истории российской эмигрантской литературы, культурной жизни в целом. По мере того, как советское литературоведение, искусствоведение, науковедение старались «забыть» и «вычеркнуть» многие имена бывших соотечественников - деятелей искусства, науки, культуры, зарубежные авторы ставили своей задачей сделать все возможное, чтобы эти имена сохранить. Задолго до появление в советской исторической литературе работ по истории инакомыслия в СССР в зарубежной историографии были уже опубликованы книги и по этой тематике.

С началом демократизации нашего общества с середины 1980-х годов, интерес к русскому зарубежью, всегда подспудно существовавший в стране, выплеснулся в виде множества статей на страницы газет, журналов, популярных книг. В них журналисты делали первые попытки переосмыслить старые представления об эмиграции а историки коснулись конкретных страниц ее прошлого. За рубежом же исследователи «русской культуры в изгнании» получили новый импульс к расширению и углублению проблематики своих работ.

Дипломная работа состоит из введения, трех глав и заключения.

Во введении были рассмотрены основные цели и задачи работы, обозначены объект и предмет исследования, освещена новизна темы, дана историографическая характеристика исследуемого периода.

В первой главе приведены краткие биографические справки об участниках изучаемой переписки, Б.А. Бахметеве и В.А. Маклакове с целью подтверждения актуальности выбора именно этих документальных публикаций и краткая историческая справка о первой и второй «волнах» русской эмиграции на основе литературы и опубликованных источников, посвященных рассматриваемому периоду.

Во второй главе приведен как археографический анализ исследуемых публикаций, так и всесторонний анализ истории издания.

В третьей главе автор попытался дать основную содержательную характеристику исследуемой переписки, выбрав для этого наиболее интересные и значимые, по его мнению, темы и сюжеты.

В заключении работы обозначены основные выводы, которые сделал автор после проведенного исследования: изучения документальных публикаций и проведения археографического анализа.

Глава I. БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

В.А. Маклаков (1869 - 1957)

Василий Алексеевич Маклаков родился 10 мая 1869 года в Москве. Его мать происходила из богатой помещичьей семьи, отец был известным врачом - офтальмологом, впоследствии профессором медицинского факультета. После окончания гимназии с серебряной медалью Маклаков поступил на естественный факультет Московского университета, однако вскоре перешел на историко - филологический; он слушал лекции великого русского историка В.О. Ключевского, его наставником стал другой выдающийся историк - П.Г. Виноградов, прочивший Маклакову научную карьеру. Однако активное участие в студенческом движении (Маклаков был арестован на несколько дней во время студенческих волнений, дважды исключался из университета) создало ему репутацию неблагонадежного, и попечитель Московского учебного округа Н.П. Боголепов воспротивился оставлению Маклакова при университете.

В 1896 году, пройдя за один год курс юридического факультета, Маклаков поступил в московскую адвокатуру, сначала в качестве помощника присяжного поверенного (он работал с Ф.Н. Плевако и А.Р. Ледницким), а затем самостоятельно практикующего адвоката.

Судебная карьера Маклакова была блистательной. Логика, ясность и внешняя острота его речей производили сильное впечатление на судей и чарующее - на публику. Вскоре Маклаков заслужил славу одного из лучших ораторов России. Наиболее известные процессы, в которых ему пришлось выступать - дело о Выборгском воззвании, по которому судились депутаты I Государственной Думы, обратившиеся, после ее роспуска, с призывом к населению в знак протеста не платить налогов и отказываться от службы в армии (1908) и дело Бейлиса, полностью сфабрикованное и показательное (1913).

Маклаков со студенческих времен отличался «вкусом к общественности»; с 1903 года он стал секретарем кружка либеральных земцев «Беседа»; вошел в кружок защитников по политическим делам, организованный группой оппозиционно настроенных московских адвокатов. В 1905 году Маклаков стал одним из организаторов Союза адвокатов. Вполне логичным было его участие в создании конституционно - демократической партии (1905), главной партии российских либералов, членом Центрального комитета которой он был с 1906 года. По кадетскому списку Маклаков трижды избирался в Государственную Думу, начиная со II.

В партии кадетов Маклаков занимал, по его собственным словам, самую правую позицию; вместе с близкими к нему политически П.Б. Струве, С.Н. Булгаковым и М.В. Челноковым он заработал шутливое прозвище «черносотенного» кадета. Маклаков был сторонником сотрудничества с «исторической» властью; он весьма скептически относился к идее введения в России всеобщего избирательного права, учитывая неграмотность значительной части населения; расходился он с партийной программой и в аграрном вопросе, будучи противником принудительного отчуждения частновладельческих земель. В партии он был, по словам ее лидера П.Н. Милюкова, при особом мнении. Тем не менее партия поручала ему выступления по многим принципиальным вопросам; ораторский дар Маклакова был своеобразным «секретным оружием» кадетов.

«Идеей фикс» Маклакова было внедрение законности в русскую жизнь. Он отстаивал принципы права и законности как в своей практической деятельности, так и в публицистических статьях. Признанный «законник» Маклаков подготовил совместно с И.Я. Пергаментом «Наказ» (регламент) Государственной Думы, которым, несмотря на то, что официально он не был принят, Дума руководствовалась в своей повседневной работе. Не случайно Маклаков в списках возможного правительства, подготовленных «Прогрессивным блоком» (объединением оппозиционных правительству фракций Государственной Думы и Государственного Совета в 1915 году), неизменно фигурировал в качестве министра юстиции.

В Маклакове каким-то образом сочетался западник со славянофилом; поездка во Францию в 1889 году произвела на него неизгладимое впечатление; месяц, проведенный тогда в Париже остался, как он признался 65 лет спустя, лучшим в его жизни. Впоследствии Маклаков ездил во Францию каждый год; французский язык он знал в совершенстве. В 1908 году, вероятно, в связи с событиями на Балканах, в частности, аннексий Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины, Маклаков увлекся славянским движением; его славянофильство и патриотизм, в особенности, выросли в период Первой мировой войны.

Бездарное ведение войны, засилье камарильи при дворе вызвало острую критику со стороны Маклакова. 3 ноября 1916 года Маклаков произнес в Думе одну из самых ярких антиправительственных речей, завершив ее словами: «Либо мы, либо они: вместе наша жизнь невозможна». Степень его оппозиционности достигла такого накала, что этот законник выступил в качестве юридического консультанта убийц Г.Е. Распутина, став, по его собственному признанию, фактически соучастником убийства.

Маклаков был одним из немногих лидеров оппозиционных партий, понимавшим, что в случае революции события пойдут совсем не по тому сценарию, на который рассчитывают политики; он не верил в способность общественности, не имевшей практического опыта, управлять страной; не верил он и в успешность осуществления реформ во время войны. Не удивительно, что он встретил Февральскую революцию без восторга. Ему как бы причитался пост министра юстиции; во всяком случае он фигурировал и в министерском списке, составленном 13 августа 1915 года при образовании «Прогрессивного блока», на случай его прихода к власти, и в списке, составленном 6 апреля 1916 года для кадетского съезда; министром юстиции во Временном правительстве в итоге стал А.Ф. Керенский.

Маклаков говорил, что портфеля ему никто предлагал; М.А. Алданов предположил, и, возможно, не без оснований, что бесспорный кандидат на этот пост его особенно не добивался; надо было проявить некоторую настойчивость, а Маклаков не стал этого делать. Во всяком случае, выглядело довольно странно, что Маклаков, назначенный комиссаром в Министерство юстиции 28 февраля, не сменил эту должность на министерский пост. Затем он был избран Председателем Юридического совещания при Временном правительстве, но отказался в пользу Ф.Ф. Кокошкина, которому ранее этот пост был «обещан»; в итоге Маклаков довольствовался ролью члена комиссии по выработке положения о выборах в Учредительное собрание. Возможно, кроме пассивности самого Маклакова, в том, что он не сделал министерскую карьеру, сказались интриги Председателя Временного правительства князя Г.Е. Львова. Во всяком случае, Маклаков в частной переписке отзывался о нем и о его стремлении продвигать «своих» людей с нескрываемым сарказмом и плохо скрытой обидой.

Если определить одним словом господствующее настроение Маклакова в 1917 году, то этим словом, несомненно, будет «скептицизм». Симптоматично, что в период между Февралем и Октябрем он произнес, кажется, только одну публичную речь. Это было выступление на Московском государственном совещании в августе. Маклаков обратился к участникам совещания с призывом к единению.

Однако Маклаков не верил ни в возможность соглашения, ни в возможность установления твердой власти, которая ассоциировалась с военной диктатурой и конкретно с личностью генерала Л.Г. Корнилова. Он говорил одному из руководителей Офицерского союза Л.Н. Новосильцеву: «Передайте генералу Корнилову, что ведь мы его провоцируем. Ведь Корнилова никто не поддержит, все спрячутся…». Говоря «мы» Маклаков имел в виду «общественных деятелей», устроивших Корнилову на Московском совещании восторженный прием.

Еще меньше надежд при его ироничном отношении к «четыреххвостке» вызывало у Маклакова Учредительное собрание. «Для народа, - говорил он в декабре 1917 года, - большинство которого не умеет ни читать, ни писать, и при всеобщем голосовании для женщин наравне с мужчинами Учредительное собрание явится фарсом».

Кстати, сам Маклаков, уже будучи во Франции, по кадетскому списку был избран 24 ноября 1917 года в это некогда вожделенное для русских либералов Собрание. Однако 28 ноября кадеты были объявлены большевиками «врагами народа», а некоторые товарищи Маклакова по партии арестованы. Просуществовало Учредительное собрание в России, как известно, менее суток; 5 января 1918 года стало первым и последним днем его работы.

Не удивительно, что Маклаков охотно принял назначение послом в Париж.

Маклаков так излагал предысторию своего назначения: «В самом начале революции в шутку я сказал Милюкову (тогда занимавшему пост министра иностранных дел), что не желаю никаких должностей в России, но охотно бы принял должность консьержа по посольству в Париже… Позднее я узнал, что он сделал запрос обо мне без моего ведома; тогда же французское правительство выразило согласие».

Возможно, Милюков хотел сплавить подальше не всегда удобного оппонента; с другой стороны, лучшую кандидатуру для этой должности трудно было подыскать. Маклаков прекрасно знал Францию и французских политиков; его французский язык был совершенен.

Маклаков пользовался высоким авторитетом во французских политических кругах: чтобы убедиться в этом, достаточно почитать мемуары посла Франции в России Мориса Палеолога. В согласии французского правительства принять его в качестве посла, утверждает тот, можно было не сомневаться.

11 октября 1917 года Маклаков выехал к месту назначения; в Париж он прибыл 26 октября (8 ноября по новому стилю) и в тот же день отправился в Министерство иностранных дел вручать верительные грамоты. Министр иностранных дел Франции Луи Барту сообщил Маклакову о случившемся накануне перевороте и о том, что министр иностранных дел Временного правительства М.И. Терещенко, подписавший грамоты посла, в тюрьме. «Но на это ни он, ни я серьезно не посмотрели, - вспоминал впоследствии Маклаков, - думали, что все это скоро кончится».

Это кончилось 74 года спустя; как оказалось, в октябре 1917 года Маклаков покинул Россию (если не считать коротких поездок в 1919 и 1920 годах) навсегда. 1917 год разделил его жизнь надвое: оставшиеся 40 лет Маклаков провел в Париже, сначала в качестве посла несуществующего государства, затем - эмигранта.

После завершения карьеры «посла без правительства», Василий Маклаков остался в Париже общепризнанным лидером и представителем значительной русской эмигрантской общины во Франции. Он написал несколько книг воспоминаний о жизни и политике позднеимперской России, которые стали классикой этого жанра и по сей день оказывают значительное влияние на историографическую трактовку этого периода.

Б.А. Бахметев (1880 - 1951)

Бахметев был младше Маклакова на 11 лет; это был человек другого поколения, другого жизненного опыта и во многом другой ментальности. Если о его старшем современнике написано довольно много, хотя полной научной биографии Маклакова до сих пор не существует, то Бахметев, как это ни странно для столь заметной фигуры, нечасто становился «объектом» изучения историков. Возможно, это объясняется его «пограничным» положением: полжизни он провел в России, полжизни - в Америке. Для советских историков Бахметев был фигурой «нон-грата», да и его личный архив в Колумбийском университете был для них совершенно недоступен; что же касается историков американских, то бывший посол интересовал их преимущественно как дипломат. О Бахметеве писали в исследованиях, посвященных внешней политике США, в особенности, российско - американским отношениям. Что же касается остальных периодов его жизни, то о них можно почерпнуть достаточно поверхностные и нередко ошибочные сведения в некрологах и справочных изданиях.

Бахметев был человеком довольно скрытным и не опубликовал, в отличие от многих своих современников и коллег - дипломатов, никаких мемуаров. Хотя, вероятно, такие намерения у него были в конце жизни; он надиктовал свои воспоминания Уэнделлу Линку, записавшему их на wire - recorder в рамках проекта Oral History Memoirs Колумбийского университета. При распечатке текст составил более 600 машинописных страниц. Однако скрытный характер Бахметева чувствуется и в этом тексте - в нем очень много общеисторических рассуждений (возможно, необходимых для американских читателей, не очень сведущих в тонкостях русской истории), а личному аспекту отводится совсем незначительное место. Тем не менее устные воспоминания Бахметева являются, пожалуй, главным источником для его биографа, хотя и в них мемуарист предпочел кое-что опустить.

Возможно, скрытность Бахметева выработалась гораздо раньше, нежели он вступил на дипломатическое поприще, и тому были определенные причины. В биографической справке, находящейся среди бумаг Бахметева в Колумбийском университете, указывается, что он родился в Тифлисе 1 мая 1880 года. Однако в личном деле «экстраординарного профессора по кафедре прикладной механики Политехнического института Б.А. Бахметева» указано, что родился он 20 июля того же года, о чем сделана запись в метрической книге Тифлисской Сололакской Вознесенской церкви за 1880 год, что его родители неизвестны и он «принят на воспитание инженером - технологом Александром Павловичем Бахметьевым», а восприемниками были А.П. Бахметьев и дочь статского советника А. Шателена девица Ольга. 25 ноября 1892 года А.П. Бахметьев усыновил Бориса, о чем состоялось решение Тифлисского окружного суда. Нам неизвестны какие-либо подробности о происхождении Бахметева. Кстати, о разночтениях в написании фамилии нашего героя; неясно, когда он «потерял» мягкий знак при написании своей фамилии; во всяком случае, в документах и письмах после 1917 года он подписывался как «Бахметев».

В 1898 году Бахметев закончил с золотой медалью 1-ю Тифлисскую гимназию (кроме гимназического курса он занимался дома языками - французским, английским и немецким, а также музыкой) и в том же году поступил в Институт путей сообщения в Петербурге. Специальность инженера была наиболее престижной в России того времени и экзамены были очень трудными, а конкурсы - высокими. Однако преподавание в институте, по мнению Бахметева, было отсталым.

Очень быстро Бахметев «вошел» в политику. «Мы покидали наши родные города политически наивными, - вспоминал он более полувека спустя. - Однако в атмосфере университета, проникнутой политическими ожиданиями и размышлениями, быстро становились революционерами по духу, а иногда - и по делам… Гуманистический элемент был очень силен и я не могу себе представить, что в то время кто-нибудь в возрасте 20 лет не был своего рода социалистом». Бахметев также относился к числу этих молодых людей. Только вот социалистом он стал не «своего рода», а самым - настоящим - членом РСДРП, и довольно заметным.

В 1898 году, когда Бахметев поступил в институт, началась активизация студенческого движения, принявшего в 1899 году массовый и публичный характер. По мнению Бахметева, освободительное движение, завершившиеся в 1905 году, началось на самом деле в 1899-м. Кстати, в этом тезисе - о завершении освободительного движения в 1905-м году, т.е. с изданием Манифеста 17 октября, декларировавшего созыв законодательной Думы и гражданские свободы, возможно, чувствуется не только личный жизненный опыт и позднейшие размышления, но и влияние Маклакова - сначала в личной переписке, а затем и в книгах и статьях отстаивавшего положение о том, что после издания Манифеста русским либералам надо было заниматься органической работой и заключить союз с исторической властью против революции.

После окончания института Бахметев был направлен на два года за границу для подготовки к преподавательской деятельности в основанном С.Ю. Витте Политехническом институте по кафедре гидравлики. Он провел год в Швейцарии, где в Цюрихском Политехникуме изучал гидравлику, а затем год в Америке изучал методы инженерной работы и работал на постройке канала Эри.

Любопытно, что Бахметев и заграницей не оставлял политической деятельности и сочетал изучение инженерного дела с пропагандой социалистических идей.

Бахметев не упоминал о своей активной пропагандистской деятельности в мемуарах; между тем, фигурой среди социал - демократов он был довольно видной. Чем еще объяснить его избрание на IV съезде РСДРП, состоявшемся в 1906 году, в состав ЦК партии от меньшевиков? Судя по всему, Бахметев не стремился популяризировать свое социал - демократическое прошлое; во всяком случае никогда не упоминал о нем ни в печати, ни в частной переписке.

Однако вскоре после достижения вершины своей революционной карьеры, избрания в ЦК ведущей революционной партии в России, Бахметев постепенно начинает отходить от политики такого рода. Он, по-видимому, был по-настоящему увлечен профессиональной деятельностью; возможно, свою роль сыграли и изменения в личной жизни - 15 (29) июля 1905 года состоялось бракосочетание Бахметева и Елены Михайловны Стринской (по другим источникам - Сперанской), дворянки, слушательницы Санкт - Петербургского женского медицинского института.

С 1 сентября 1905 года Бахметев приступил к работе в качестве страшего лаборанта кафедры гидравлики Политехнического института; вскоре он начал преподавать французский язык на электромеханическом и кораблестроительном отделениях. С 1905 по 1911 год Бахметев был внештатным преподавателем института; в 1911 году он защитил докторскую диссертацию в Институте инженеров путей сообщения, а 30 ноября того же года стал штатным преподавателем Политехнического института. 26 мая 1912 года ему было присвоено звание адъюнкта по кафедре прикладной механики, а 28 января 1913 года «высочайшим приказом» он был назначен экстраординарным профессором той же кафедры. Бахметев преподавал гидравлику, гидроэнергетику, теоретическую и прикладную механику. В 1912 году были изданы его «Лекции по гидравлике», в 1914-м - «Переменные потоки жидкости».

Однако Бахметев не был только теоретиком и преподавателем; он организовал частную контору, которая занималась разработкой технических проектов как по заказам правительства, так и частных компаний. Бахметев привлек к работе не только русских, но также французских и швейцарских инженеров. Проекты, над которыми работала бахметевская контора, были достаточно масштабными. Он был увлечен практической деятельностью, которая должна была преобразовать Россию. По мнению Бахметева, эпоха Третьей Думы (1907 - 1912) была временем бурного развития страны - это касалось народного образования, экономического и технического прогресса. В интервью Уэнделлу Линку он говорил, с явно чувствующейся досадой, что большинство технических достижений коммунистов - гидроэлектростанции, железные дороги и т.д. - уходят своими корнями в эпоху III Думы.

Досада Бахметева объяснялась тем, что он стоял у истоков многих проектов, завершенных уже при советской власти и объявленных ею своим достижением. Причем завершенных во многом не так, как мыслилось Бахметеву. Так, он был главным инженером большой компании, планировавшей построить гидроэлектростанцию на Днепре. Этот первый большой проект Бахметева был претворен в жизнь коммунистами - название этой гидроэлектростанции известно всем - Днепрогэс. Однако при проектировании Днепростроя Бахметев не шел так далеко, как большевики - ему нельзя было переселять деревни, затоплять кладбища и т.п. Сравнивая свой и большевистский проекты с экономической точки зрения, Бахметев говорил, что его проект стоил около 17 миллионов рублей, а большевистский, в сопоставимых ценах - 150 миллионов. Это результат неэффективного планирования и работы, считал он.