Религиозные ренессансы

В области религии классический пример дает иудаизм в его многовековом победоносном самораскрытии нежелательного, хотя и неистребимого присутствия внутри христианства. Отношение христианства к иудаизму евреями воспринимается с горькой ясностью, а для христианского сознания оно всегда было озадачивающе двусмысленным. В понимании евреев христианская церковь была сектой отступников, воспринявших ложное учение заблуждающихся, хотя и идеалистически настроенных галилейских фарисеев. Христианизация эллинистического мира для них казалась не божественным чудом, а языческой уловкой; ибо успех этот был достигнут отступлением от двух кардинальных принципов иудаизма – двух высших заповедей Яхве – монотеизма и антииконизма. Если бы еврейство захотело предать веру в своего Господа и пошло на компромисс с эллинским политеизмом и идолопоклонством, оно и в этом случае сумело бы склонить эллинов к принятию своей веры ценой фактической капитуляции иудаизма по этим двум важным пунктам.

После того как христианство пошло на компромисс с эллинизмом, еврейство еще более замкнулось на откровениях и заповедях своего Господа. «Возьмите все снаряжение Бога, чтобы в недобрый час вы могли устоять, и, сделав это, стойте. Держитесь, истиною препоясав чресла свои» (Эф. 6, 13-14).

Победившая христианская церковь могла бы попросту игнорировать презрение евреев к своему сенсационному триумфу, если бы само христианство не хранило в теории верность еврейскому наследию монотеизма и антииконизма, уступив на практике эллинскому политеизму и идолопоклонству. Поскольку Ветхий завет – составная часть христианской Библии, именно он является слабым местом церкви в защите против иудейской критики. Через него стрелы этой критики достигают самого сердца христианства. «У тебя нет других богов, кроме Меня», «Не сотвори себе кумира или образа всякой твари, земной, небесной или в водах живущей, и не служи им, и не носи им жертвы» (Исход 20, 3-5). И для христиан, и для иудеев божественные заповеди эти неоспоримы и выполнять их следует без каких-либо отступлений.

Десять Заповедей – сущность Ветхого завета. И Новый завет постоянно обращается к авторитету Писания, ибо Христос пришел исполнить его. Ветхий завет, таким образом, является фундаментом, на котором воздвигнуто здание христианства. Ни единого камня нельзя изъять из фундамента, не рискуя разрушить все здание. Однако как христианским апологетам отвечать на упреки евреев, что практика церкви противоречит ее древнееврейской теории? Требовался какой-то довод, прежде всего для того, чтобы убедить самих христиан, что еврейские аргументы лишены смысла. Логика еврейских рассуждений глубоко ранила христианскую душу, порождая чувство греха. Таким образом, иудаизм почувствовал, что он в состоянии взять реванш, развернув одновременную борьбу на двух фронтах. Битва за души вне пределов христианства среди упрямого необращенного еврейства была для церковных властей менее страшна, чем борьба, развернувшаяся внутри христианства, между поверхностным христианским язычеством эллинистического происхождения и по-еврейски утонченным христианским сознанием.

После номинального обращения в христианство эллинистического языческого мира в IV в. разногласия внутри теперь уже панэллинской церкви затмили спор между христианами и иудеями. Но богословская война на внешнем фронте вновь вспыхнула в VI–VII вв. как результат пуританского самоочищения, начавшегося в конце V в. в палестинской еврейской общине. Местная реакция еврейства, направленная против распущенности внутри своей общины, допускавшей под влиянием христианства изображения в синагогах животных и даже изображения людей, была лишь эпизодом в длительной христиано-иудейской борьбе. Если посмотреть на череду разногласий между христианскими иконопочитателями и христианскими же иконоборцами, невольно поражаешься упорству и размаху борьбы. С самого начала, с момента победы христианской церкви над языческим режимом императора Диоклетиана, мы видим, как конфликт, вспыхнув, почти ни разу не угасал полностью, продолжаясь из века в век в течение всей христианской эры.

Исторические свидетельства подтверждают витальность иконоборческого движения как в центре, так и на окраинах христианства в течение четырех столетий вплоть до того момента, когда византийский император Лев Исавриец сам присоединился к нему; и они объясняют также, как случилось, что в православном христианстве этот призрак иудейской иконофобии смог столь резко самоутвердиться. В 726 г., когда началась кампания разрушения образов, это уже была не эвокация призрака из мертвых, потому что призрак к тому времени был успешно вызван и витал в течение нескольких столетий. Это был удобный случай дать призраку завладеть сознанием своей жертвы.

Ранессанс иудейской иконофобии в православном христианстве похож на литературный ренессанс эллинизма на Западе. Он наступал двумя волнами: в 726-787 и в 815-843 гг. Между активными фазами был период временного затишья. Предчувствием поражения, например, наполнено компромиссное соглашение, заключенное в 843 г., когда наконец на театре действий этого пятивекового конфликта наступил продолжительный мир.

Но это соглашение не явилось окончательным решением вопроса. Временное восстановление иконопочитания в православном христианстве решением Никейского Собора 787 г. вызвало несогласие и протесты в землях Карла Великого ⁸⁰⁷. И хотя официальный протест был отклонен папой Адрианом I (772-795), не поддержавшим предложения Карла Великого объединить усилия против актов второго Никейского Собора, взрыв в Европе все-таки произошел, хотя и намного позже. Этот взрыв разразился в XVI в. в виде взлета ориентированной на Ветхий завет иконофобии в Германии. И был он не менее мощным, чем взрыв VIII в. в Анатолии. Исторические последствия его ощутимы до сих пор.

В протестантской реформации западного христианства иконоборчество было реализацией одной из двух фундаментальных заповедей иудаизма, но это был не единственный призрак, вынесенный на поверхность иудейским ренессансом. Раскольники римского католичества XVI в. были охвачены, например, субботничеством. Правда, возрождение этого иудейского элемента в протестантизме объяснить куда труднее. Обязательное соблюдение суббот и других обрядов в еврейской диаспоре явилось эффективным ответом на вызов сохранения своей самобытности в условиях крайне враждебного окружения. И тем не менее, феномен субботничества в западном христианском мире нельзя отнести только на счет необычных обстоятельств еврейского рассеяния.

Главная цель протестантов заключалась в возвращении к древним обрядам первоначальной церкви. И здесь мы наблюдаем стирание различий между практикой древней христианской церкви и иудаизмом, что в период раннего самоутверждения церкви было важной отличительной чертой. Так, ранняя церковь, отделяясь от иудейства, перенесла «день Господень» с субботы на начало недели. А протестанты вдруг начали воскресенье называть «субботой», прилагая к этому дню все древнееврейские субботние табу. Могли ли «библейские христиане» не знать, что «суббота дана человеку, а не человек субботе» (Марк 2, 27)? Могли ли они, не вникая в смысл, читать те многочисленные места евангелий, где подчеркивается факт разрыва Иисуса с обязательностью субботних обрядов? Могли ли протестанты не заметить, что Павел, почитаемый ими выше других апостолов, отверг и отменил Закон Моисея? Ответ на эти вопросы кроется в том, что, заменяя авторитет папства авторитетом Библии, протестанты реанимировали не только Новый завет, но также и Ветхий завет. И в борьбе между двумя возрожденными силами за господство над протестантской душой победу одержал дух иудаизма.

Таким образом, ренессанс субботничества стал впечатляющим свидетельством неослабевающей силы призрака, который не прекращал сеять смуту с самого момента своего появления.

Хотя ренессанс элементов иудаизма в христианстве впечатляет, это не единственный пример проявления данного феномена в области религии. Чаще всего религиозный ренессанс принимает форму возрождения отдельных черт религии предков. Западный христианский мир пережил несколько движений этого рода, иногда ради лишь незначительных сдвигов в сторону какой-либо ортодоксальной черты. Однако время от времени вспыхивало яростное пламя, раздуваемое страстью к реформам и самоочищению. Кульминацию подобного порыва можно видеть в протестантской реформации XVI в.

Япония, пережив катастрофу второй мировой войны, породила множество новых религиозных сект. Большинство из них основывалось на каком-то элементе, взятом из традиционного синтоизма или буддизма, приспосабливая его к психологии народа, деморализованного фактом лишения императора божественного статуса и последующим выхолащиванием официальной государственной религии. Таким образом предпринимались попытки заполнить духовный вакуум искусственно восстановленной верой ⁸⁰⁸.

Сколь бы ни расширялась пропасть между традиционной религиозной ортодоксией и текущим непосредственным опытом, она в конце концов преодолевается некоторой формой религиозного возрождения. Обветшалость религиозного учения в какой-то период может предстать как подтверждение взгляда, согласно которому религия не нужна и иллюзорна. Однако в обществе никогда не исчезает тенденция искать духовные ресурсы для своего самоутверждения через возрождение веры прошлого, – прошлого еще более далекого, чем та эпоха, когда зародилась их дискредитированная ныне вера. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, например, современная реакция на процессы загрязнения окружающей среды порой выражается в понятиях древней веры в священность Природы. Еще наши предки интуитивно чувствовали, что Человек не может безнаказанно вредить Природе. А наш собственный опыт с полной очевидностью доказывает, что естественный мир – это не бездонный источник, из которого человек может черпать до бесконечности, а целостная экологическая система, частью которой является сам человек и которую он не может нарушить без катастрофических последствий для самого себя.