Владимир красное солнышко

Борьба с печенегами стала в X веке насущной потребностью Руси. Вся

плодородная лесостепь, густо покрытая русскими деревнями и городами, была

обращена к степям и открыта внезапным набегам кочевников, раскинувшихся по

русской равнине на "месяц конного пути" от Дуная до Жигулей.

Каждый набег приводил к сожжению сел, уничтожению полей, угону

населения в рабство. Поэтому оборона от печенегов была не только

государственным, но и общенародным делом, понятным и близким всем слоям

общества. И естественно, что князь, сумевший возглавить эту оборону, должен

был стать народным героем, действия которого воспевались в народных

эпических сказаниях -- былинах.

Таким князем оказался побочный сын Святослава -- Владимир.

В живописном Любече, охранявшем подступы к Киевской земле с севера, жил

в середине X века некий Малко Любечанин. Его дочь Малуша была ключницей

княгини Ольги, а сын Добрыня, очевидно, служил князю. В былинах о Добрыне

сохранилась память о том, что он был при княжеском дворе "конюхом да

приворотничком", но потом стал уже не слугой, а придворным -- "он

стольничал-чашничал Девять лет".

Малуша Любечанка стала одной из наложниц Святослава, и у нее родился

сын Владимир, которого долго потом корили его происхождением, называя

"робичичем", "холопищем". Если бы не особая удача, то сын ключницы мог бы

затеряться в толпе "отроков" и слуг на княжеском дворе. Но его дядя Добрыня

однажды воспользовался тем, что законные сыновья князя Ярополк и Олег

отказались ехать в далекую северную факторию Руси -- Новгород, и предложил

послать туда своего племянника. Так юный робичич Владимир стал

князем-наместником в маленьком городке на озере Ильмень.

Когда между его братьями после трагической гибели Святослава вспыхнула

усобица, разжигаемая варягом Свенельдом, и Олег Древлянский был убит,

Добрыня и Владимир двинулись походом из Новгорода в Киев, покорив по дороге

Полоцк, важный торговый пункт на Западной Двине. Здесь Владимир силой взял

себе в жены Рогнеду, дочь полоцкого князя. В русских былинах отражены и

борьба Олега со Свенельдом, и женитьба Владимира при посредничестве Добрыни.

Ярополк был убит во дворце двумя варягами из войска Владимира, и сын

рабыни стал великим князем киевским, а Добрыня -- воеводой, вершившим дела

Руси.

Первым государственным делом Владимира было изгнание из Киева

варягов-наемников; затем он установил языческий культ шести богов во главе с

богом грозы и войны Перуном.

Ряд удачных походов на Польшу, на вятичей, Литву, радимичей, болгар и

хорватов (в Закарпатье) значительно расширил и упрочил Русь как государство

всех восточных славян.

Довольно аморфное раннефеодальное государство Киевскую Русь

правительство Владимира стремилось охватить новой административной системой,

построенной, впрочем, на типичном для той эпохи слиянии государственного

начала с личным: на место прежних "светлых князей", стоявших во главе союзов

племен, Владимир сажает своих сыновей:

Новгород -- Ярослав;

Полоцк -- Изяслав;

Туров -- Святополк;

Ростов -- Борис;

Муром -- Глеб;

Древлянская земля -- Святослав;

Волынь -- Всеволод;

Тмутаракань -- Мстислав.

От Киева к этим отдаленным городам прокладываются "дороги прямоезжие",

нашедшие отражение в былинах, связывающих их с именем Ильи Муромца.

Но по-прежнему оставалась нерешенной главная задача внешней политики

Руси -- оборона от печенежских племен, наступавших на русские земли по всему

лесостепному пограничью.

Летопись вкладывает в уста князя Владимира следующие слова:

"И рече Володимер: "Се не добро, еже мало город около Кыева". И нача

ставити городы по Десне и по Въстри (реке Остру) и по Трубешеви и по Суле и

по Стугне. И нача нарубати ("набирать") муже лучьшее от Словен и от Кривичь

и от Чюди и от Вятичь и от сих насели грады. Бе бо рать от печенег и бе

воюяся с ними и одалая им".

Эти слова летописи содержат исключительно интересное сообщение об

организации общегосударственной обороны. Владимир сумел сделать борьбу с

печенегами делом всей Руси, почти всех входивших в ее состав народов, ведь

гарнизоны для южных крепостей набирались в далеком Новгороде, в Эстонии

(Чудь), в Смоленске и в бассейне Москвы-реки, в землях, куда ни один печенег

не доскакивал. Заслуга Владимира в том и состояла, что он весь лесной север

заставил служить интересам обороны южной границы, шедшей по землям полян,

уличей и северян.

Из пяти рек, на которых строились новые крепости, четыре впадали в

Днепр слева. На Левобережье крепости были нужны потому, что здесь меньше

было естественных лесных заслонов и степь доходила почти До самого

Чернигова.

Теперь же, после создания оборонительных линий, печенегам приходилось

преодолевать четыре барьера. Первым был рубеж на Суле, которая 200 лет

служила границей между русскими и кочевниками. В "Слове о полку Игореве"

воспевается Сула, текущая "серебряными струями", а половецкая земля

иносказательно изображается так: "комони ржут за Сулою".

В устье Сулы археологи раскопали крепость-гавань, куда могли заходить

во время опасности днепровские суда: укрепленная гавань носила характерное

название -- Воинь. Далее по Суле крепости стояли на расстоянии 15--20

километров друг от друга.

Если печенеги преодолевали этот рубеж, они встречались с новым заслоном

по Трубежу, где был один из крупнейших городов Киевской Руси -- Переяславль.

Если и это препятствие печенегам удавалось взять или обойти, то перед ними

открывались пути на Чернигов и Киев. Но перед Черниговом лежали

оборонительные линии по Остру и Десне, затруднявшие подход к этому древнему

богатому городу.

Для того чтобы попасть с левого берега Днепра к Киеву, печенегам нужно

было перейти реку вброд под Витичевом и затем форсировать долину Стугны. Но

именно по берегам Стугны Владимир и поставил свои крепости.

Археологические раскопки в Витичеве открыли на высокой горе над бродом

мощную крепость конца X века с дубовыми стенами и сигнальной башней на

вершине горы. При первой же опасности на башне зажигали огромный костер, и

так как оттуда простым глазом был виден Киев, то в столице тотчас по пламени

костра узнавали о появлении печенегов на Витичевском броде.

Стугнинская линия окаймляла "бор велик", окружавший Киев с юга. Это

была уже последняя оборонительная линия, состоявшая из городов Треполя,

Тумаша и Василева и соединявших их валов. В глубине ее, между Стугной и

Киевом, Владимир построил в 991 году огромный город-лагерь, ставший резервом

всех киевских сил, Белгород.

Постройка нескольких оборонительных рубежей с продуманной системой

крепостей, валов, сигнальных вышек сделала невозможным внезапное вторжение

печенегов и помогла Руси перейти в наступление. Тысячи русских сел и городов

были избавлены от ужасов печенежских набегов.

Об этой пограничной линии писал русский летописец, современник

Владимира, писал западный епископ Бруно, ехавший из резным изображением

крылатого Киева в Печенегию, об антропоморфного существа (отно- этих же

порубежных сящегося к типу языческих хеши- крепостях-заставах пел ственных

оберегов, то есть так свои песни народ: называемых "куриных богов") IX в.

На горах, горах, да на высоких,

На шоломя [холме] на окатистом,

Там стоял да тонкий бел шатер.

Во шатре-то удаленьки добры молодцы...

Стерегли-берегли они красен Киев-град.

Князь Владимир испытывал большую нужду в крупных военных силах и охотно

брал в свою дружину выходцев из народа, прославившихся богатырскими делами.

Он приглашал и изгоев, людей, вышедших поневоле из родовых общин и не всегда

умевших завести самостоятельное хозяйство; этим князь содействовал

дальнейшему распаду родовых отношений в деревне. Изгойство перестало быть

страшной карой -- изгой мог найти место в княжеской дружине.

Победы над печенегами праздновались всенародно и пышно. Князь с боярами

и дружиной пировал на "сенях" (на высокой галерее дворца), а на дворе

ставились столы для народа. На эти пиры съезжались "посадники и старейшины

по всем градом и люди многы", "бесчисленное множество народа".

Знаменитые пиры Владимира, являвшиеся своеобразным методом вовлечения в

дружину, воспеты и в былинах в полном согласии с летописными записями:

Во стольном городе во Клеве,

У ласкова князя у Владимира

Было пированьице почестей пир

На многих на князей на бояров,

На могучих на богатырей,

На всех купцов на торговыих,

На всех мужиков деревенскиих.

Народ создал целые циклы былин о князе Владимире Красном Солнышке, о

Добрыне, об Илье Муромце, о борьбе с Соловьем-Разбойником, олицетворением

племенных князьков, о походах в далекие земли, о борьбе с жестокими

языческими обычаями и о крепких заставах богатырских, охранявших Киевскую

Русь от "силушки поганой".

Как устный учебник родной истории, пронес народ торжественные и

величественные напевы былин через тысячу лет своей многотрудной жизни,

дополняя былины новыми героями, новыми событиями и обращаясь к ним в тяжелые

годы бедствий.

Героическая эпоха Владимира (980--1015 годы) была воспета и феодальным

летописцем, и народом потому, что в главных своих событиях она сливала

воедино феодальное начало с народным, политика князя объективно совпадала с

общенародными интересами.

Клерикальные историки резко противопоставляет христианство язычеству и

обычно делят историю каждого народа на два периода, считая рубежом принятие

христианства; дохристианские времена они называют веками мрака, когда народы

пребывали в невежестве, христианство же будто бы пролило свет на их жизнь.

Для некоторых народов, сравнительно поздно вступивших на путь

исторического развития, принятие христианства означало в то время приобщение

к многовековой и высокой культуре Византии или Рима, и тем самым тезис

церковников о тьме и свете как бы получал подтверждение. Но мы, разумеется,

должны четко отделять культуру (кстати говоря, сложившуюся еще в "языческий"

период) от религиозной идеологии.

Византия не тем превосходила древних славян, что была христианской

страной, а тем, что являлась наследницей античной Греции, сохраняя

значительную часть ее культурного богатства.

Христианство нельзя противопоставлять язычеству, так как это только две

формы, два различных по внешности проявления одной и той же первобытной

идеологии.

И язычество, и христианство в равной мере основаны на вере в

сверхъестественные силы, "управляющие" миром. Сила и живучесть христианства

состоит в использовании древнего языческого представления о загробном мире,

"о второй жизни" после смерти. В сочетании с очень древним дуалистическим

воззрением на мир как на арену борьбы духов добра с духами зла мысль о

загробном мире породила учение о таком же дуализме в "потусторонней жизни",

о существовании "рая" для добрых и "ада" для злых.

Христианство в своей практике широко использовало первобытную магию, и

христианский молебен о дожде, когда священник кропит поля "святой" водой,

ничем не отличается от действий первобытного жреца, пытавшегося таким же

магическим путем упросить небеса окропить поля настоящим дождем.

Являясь эклектичным и стихийным объединением ряда древних

земледельческих и скотоводческих культов, христианство по своей сущности

очень близко подходило к языческим верованиям славян, германцев, кельтов,

финнов и других народов. Недаром так тесно слились местные народные

верования с пришлым учением христиан.

Главное отличие христианства заключалось в том, что свой исторический

путь оно проходило в условиях резко антагонистического классового

рабовладельческого общества, а затем в трудной обстановке кризиса и перехода

к феодализму.

Естественно, что первобытная сущность тех культов, из которых сложилось

первоначальное христианство, осложнялась и видоизменялась: религия

социальных низов, обещавшая рабам утешение в будущей загробной жизни, была

использована рабовладельцами, внесшими в нее совершенно иные идеологические

мотивы.

Феодальное государство еще больше развило классовую сущность

христианства. Византийский император рассматривался как представитель самого

бога на земле. Пышный и величественный церемониал богослужений был направлен

на освящение существующих классовых порядков. На стенах церквей изображались

"святые" императоры, патриархи, представители знати. Церковное пространство

обычно было поделено на два яруса -- внизу толпились простые люди, а на

хорах помещались владыки и высшая знать.

Христианство отличалось от язычества не своей религиозной сущностью, а

только той классовой идеологией, которая наслоилась за тысячу лет на

примитивные верования, уходящие корнями в такую же первобытность, как и

верования древних славян или их соседей.

Христианские миссионеры, шедшие к славянам или германцам, не приносили

с собой ничего принципиально нового; они несли лишь новые имена для старых

богов, несколько иную обрядность и значительно более отточенную идею

божественного происхождения власти и необходимости покорности ее

представителям. Мировоззрение же миссионеров не отличалось от мировоззрения

языческих жрецов, колдунов и знахарей.

На корабле, плывшем по голубым волнам Эгейского моря, какой-то русский

книжник XII века решил написать исследование о славянском язычестве: "Слово

о том, как языческие народы поклонялись идолам и приносили им жертвы".

Нашему путешественнику были знакомы и древний египетский культ Озириса, и

учение Магомета в арабских землях, и обычаи тюрок-сельджуков, и непривычная

для русского уха музыка органов в католических храмах крестоносцев.

Его корабль плыл с юга на север, через Афон и Царьград, и на своем

пути, начавшемся, быть может, где-нибудь в Палестине или даже в Египте, этот

книжник должен был видеть и остров Крит, известный в древности культом

Зевса-Дия, и античные храмы Афродиты, Артемиды, Афины, и место знаменитого

дельфийского треножника, служившего для предсказаний оракула ("трипода

дельфического ворожа").

Быть может, изобилие руин античных языческих святилищ, встреченных во

время плавания, и вдохновило неизвестного автора на такую тему, как

сопоставление славянского язычества с другими древними религиями.

Для нас представляет исключительный интерес периодизация истории

славянских верований, которую предложил этот умный и образованный писатель.

1. Первоначально славяне "клали требы (то есть приносили жертвы.-- Б.

Р.) упырям и берегыням".

2. Затем они "начали трапезу ставити (тоже приносить жертву.-- Б. Р.)

Роду и рожаницам".

3. Впоследствии славяне стали молиться главным образом Перуну (сохраняя

веру и в других богов).

"Упыри" -- это вампиры, фантастические существа, оборотни,

олицетворяющие зло. "Берегыни" же (связанные со словом "беречь",

"оберегать") -- добрые, помогающие человеку духи. Одухотворение всей природы

и деление ее на доброе и злое начала -- очень древние представления,

возникшие еще у охотников каменного века. Против упырей применяли различные

заговоры, носили амулеты-обереги; в народном искусстве сохранилось много

чрезвычайно древних символов добра и плодородия, изображая которые на

одежде, посуде, жилище древний человек думал, что знаки добра, "обереги",

отгоняют духов зла. К числу таких символов относятся изображения солнца,

огня, воды, растения, цветка.

Культ Рода и рожаниц, божеств плодородия, несомненно, связан с

земледелием и действительно отражает более позднюю ступень развития

человечества -- неолит, энеолит и последующее время.

Позднее, уже после крещения Руси, рожаниц приравнивали к христианской

Богородице.

Род был верховным божеством неба и земли, распоряжавшимся всеми

жизненно необходимыми стихиями -- солнцем, дождями, грозами, водой. Вера в

единого верховного бога явилась основой позднейшего христианского

монотеизма.

Культ Перуна, бога грозы, войны и оружия, возник сравнительно поздно в

связи с развитием дружинного, военного элемента общества.

Как видно, ступени развития первобытной религии Указаны

писателем-мореплавателем очень верно и точно. Последнюю стадию он тоже

правильно обрисовал как двоеверие -- славяне приняли христианство, "но и

ноне по украинам молятся ему, проклятому богу Перуну" и другим богам.

Моления славян-язычников своим богам были строго расписаны по временам

года и важнейшим сельскохозяйственным срокам. Год определялся по солнечным

фазам, так как солнце играло огромную роль в мировоззрении и верованиях

древних земледельцев.

Начинался год, как и у нас сейчас, 1 января. Новогодние празднества --

Святки -- длились 12 дней, захватывая конец старого года и начало нового. В

эти дни сначала гасили все огни в очагах, затем добывали трением "живой"

огонь, пекли специальные хлебы и по разным приметам старались угадать, каков

будет наступающий год.

Кроме того, язычники всегда стремились активно воздействовать на своих

богов при помощи просьб, молений и жертвоприношений: в честь богов

устраивались пиры, на которых закалывали быков, козлов, баранов, всем

племенем варили пиво, пекли пироги. Боги как бы приглашались на эти

пиры-братчины, становились сотрапезниками людей. Существовали специальные

святилища -- "требища", предназначенные для таких ритуальных пиров.

Церковь использовала новогодние языческие святки, приурочив к ним

христианские праздники Рождества и Крещения (25 декабря и 6 января).

Следующим праздником была Масленица, буйный и разгульный праздник

весеннего равноденствия, встречи солнца и заклинания природы накануне

весенней пахоты. Церковь боролась с этим праздником, но не смогла его

победить и добилась только выдворения его за календарные сроки Великого

поста перед Пасхой.

В пору пахоты, сева яровых и "прозябания" зерна в земле мысль древнего

славянина обращалась к предкам-"дедам", тоже лежащим в земле. В эти дни

ходили на кладбище и приносили "дедам" пшеничную кутью, яйца и мед, считая,

что предки-покровители помогут всходам пшеницы. Кладбища представляли собой

в древности как бы "поселки мертвых". Над сожженным прахом каждого умершего

строилась деревянная "домовина" ("столп"); в эти миниатюрные дома и

приносили угощение предкам весной и осенью. Позднее над могилами стали

насыпать земляные курганы. Обычай "приносов" в "родительские" дни сохранялся

до XIX века.

На протяжении весны и лета беспокойство древнего земледельца об урожае

все возрастало: нужны были вовремя дожди, вовремя солнечное тепло. Первый

весенний праздник приходился на 1--2 мая, когда появлялись первые всходы

яровых.

Второй праздник, слившийся впоследствии с христианским Троицыным

днем,-- это день бога Ярилы, бога животворящих сил природы; в этот день (4

июня) убирали лентами молодую березку и украшали ветками дома.

Третий праздник отмечал летний солнцеворот 24 июня -- день Купалы (Иван

Купала).

Во всех этих праздниках ощущается настойчивое моление о дожде. Хороводы

девушек, обрядовые песни и пляски в священных рощах, жертвоприношения рекам

и родникам -- все было направлено на получение дара неба, дождя. Дню Купалы

предшествовала "русальная неделя". Русалки -- нимфы воды и полей, от

которых, по представлениям славян, зависело орошение земли дождем.

В славянской этнографии хорошо известно, что в дни таких русальных

празднеств в деревнях выбирали самых красивых девушек, обвивали их зелеными

ветками и с магической целью обливали водой, как бы подражая дождю, который

хотели вызвать такими действиями.

Праздник Купалы был наиболее торжественным из весенне-летнего цикла.

Поклонялись воде (девушки бросали венки в реку) и огню (в купальскую ночь на

высоких холмах, на горах разводили огромные костры, и юноши и девушки

попарно прыгали через огонь). Жизнерадостная игровая часть этих молений

сохранялась очень долго, превратившись из обряда в веселую игру молодежи.

Этнографы начала XIX века описывают великолепное зрелище купальских

костров в Западной Украине, Польше и Словакии, когда с высоких вершин Татр

или Карпат на сотни верст вокруг открывался вид на множество огней,

зажженных на горах.

Кульминационным пунктом славянского сельскохозяйственного года были

грозовые, жаркие июльские дни перед жатвой.

Земледелец, бессильный перед лицом стихий, со страхом взирал на небо:

урожай, взращенный его руками, вымоленный (как он думал) у богов, был уже

почти готов, но грозное и капризное небо могло его уничтожить. Излишний зной

мог пересушить колосья, сильный дождь -- сбить созревшее зерно, молния --

спалить сухое поле, а град -- начисто опустошить нивы.

Бог, управляющий небом, грозой и тучами, был особенно страшен в эти

дни; его немилость могла обречь на голод целые племена. День Рода-Перуна

(Ильин день -- 20 июля) был самым мрачным и самым трагическим днем во всем

годовом цикле славянских молений. В этот день не водили веселых хороводов,

не пели песен, а приносили кровавые жертвы грозному и требовательному

божеству, прямому предшественнику столь же жестокого христианского бога.

Знатоками обрядности и точных календарных сроков молений были жрецы-волхвы и

ведуньи-знахарки, появившиеся еще в первобытную эпоху.

Наряду с языческими молениями об урожае, составлявшими содержание

годового цикла праздников, славянское язычество включало первобытный анимизм

(вера в леших, водяных, болотных духов) и культ предков (почитание мертвых,

вера в домовых).

Сложной обрядностью обставлялись свадьбы и похороны. Свадебные обряды

были насыщены магическими действиями, направленными на безопасность невесты,

переходящей из-под покровительства своих домашних духов в чужой род, на

благополучие новой семьи и на плодовитость молодой четы.

Погребальные обряды славян сильно усложнились к концу языческого

периода в связи с развитием дружинного элемента. Со знатными русами сжигали

их оружие, доспехи, коней. По свидетельствам арабских путешественников,

наблюдавших русские похороны, на могиле богатого руса совершалось ритуальное

убийство его жены. Все эти рассказы полностью подтверждены археологическими

раскопками курганов.

В качестве примера можно привести огромный курган высотою в

четырехэтажный дом -- "Черную Могилу" в Чернигове, где в процессе раскопок

было найдено много различных вещей X века: золотые византийские монеты,

оружие, женские украшения и турьи рога, окованные серебром, с чеканными

узорами и изображением былинного сюжета -- смерти Кощея Бессмертного в

черниговских лесах.

"Черная Могила", в которой, по преданию, был похоронен черниговский

князь, расположена на высоком берегу Десны, и огонь грандиозного

погребального костра должен был быть виден на десятки километров вокруг.

Вокняжившись в Киеве, Владимир I произвел своего рода языческую

реформу. Стремясь, очевидно, поднять древние народные верования до уровня

государственной религии, рядом со своими теремами, на холме, князь приказал

поставить деревянные кумиры шести богов: Перуна с серебряной головой и

золотыми усами, Хорса, Даждьбога, Стрибога, Семаргла и Мокоши.

Будто бы Владимир установил даже человеческие жертвоприношения этим

богам, что должно было придать их культу трагический, но в то же время и

очень торжественный характер. "И осквернилась кровью земля Русская и холм

тот",-- говорит летопись.

Культ Перуна, главного бога дружинной знати, был введен Добрыней и на

северной окраине Руси, в Новгороде. Вокруг идола Перуна там горело восемь

негасимых костров, и память об этом вечном огне сохранялась у местного

населения вплоть до XVII века.

Стрибог, повелевавший ветрами, был, по всей вероятности, богом неба;

Даждьбог -- богом света, тепла, плодородия (подобно античному Аполлону):

Хоре -- бог солнца как источника света. Семаргл -- божество близкое к

русалкам, подательницам влаги на поля; это бог почвы, корней растений,

разновидность божеств плодородия.

Мокошь (или Макошь) была единственным женским божеством в этом пантеоне

и, очевидно, олицетворяла собой женское начало природы и женскую часть

хозяйства (стрижку овец, прядение).

Попытка превращения язычества в государственную религию с культом

Перуна во главе, судя по всему, не удовлетворила Владимира, хотя киевляне

охотно поддерживали даже самые крайние проявления кровавого культа

воинственного бога.

В Киеве давно уже было хорошо известно христианство и его основные

догмы, так приспособленные к нуждам феодального государства. Первые сведения

о христианстве у русов относятся к 860--870-м годам. В X веке в Киеве была

уже церковь святого Ильи, христианского двойника Перуна. Ко времени

Святослава и Владимира существовала значительная христианская литература в

соседней Болгарии, написанная на старославянском языке, вполне понятном для

всех русских.

Но киевские князья медлили с принятием христианства, так как при

тогдашних богословско-юридических воззрениях византийцев принятие крещения

из их рук означало переход новообращенного народа в вассальную зависимость

от Византии.

Владимир I вторгся в византийские владения в Крыму, взял Херсонес и

отсюда уже диктовал свои условия императорам. Он хотел породниться с

императорским домом, жениться на царевне и принять христианство. Ни о каком

вассалитете в таких условиях не могло быть и речи.

Около 988 года Владимир крестился сам, крестил своих бояр и под страхом

наказаний заставил креститься киевлян и всех русских вообще. В Новгороде тот

же Добрыня, который учреждал там культ Перуна, теперь крестил новгородцев.

Формально Русь стала христианской. Погасли погребальные костры, на

которых сгорали убитые рабыни, угасли огни Перуна, требовавшего себе жертв

наподобие древнего Минотавра, но долго еще по деревням насыпали языческие

курганы, "отай" молились Перуну и огню-сварожичу, справляли буйные праздники

родной старины.

Язычество слилось с христианством.

Церковь на Руси была организована так: во главе ее стоял киевский

митрополит, назначаемый из Константинополя или самим киевским князем с

последующим избранием собором епископов. В крупных городах находились

епископы, ведавшие всеми церковными делами большой округи -- епархии. С

обособлением отдельных княжеств каждый князь стремился к тому, чтобы его

столица имела своего епископа.

Митрополит и епископы владели землями, селами и городами: у них были

свои слуги, холопы, изгои и даже свои полки. Князья на содержание церкви

давали "десятину" -- десятую долю своих даней и оброков. Церковь имела свой

особый суд и специальное законодательство, при помощи которого властно и

бесцеремонно вмешивалась в семейную и интимную жизнь, в мысли и нормы

поведения людей.

В городах в XI--XII веках было много каменных и деревянных церквей, в

которых служили священники (попы) и их помощники дьяконы. Служба в церкви

велась ежедневно три раза в день (заутреня, обедня и вечерня); церковники

стремились регламентировать весь быт и постоянно воздействовать на свое

"стадо". В праздничные дни устраивались особо торжественные службы, которым

предшествовали ночные моления -- всенощные. Пышность богослужений должна

была воздействовать на умы простых людей.

Но долго еще церковники жаловались на то, что их храмы пустуют: "Если

какой-нибудь плясун, или музыкант, или комедиант позовут на игрище, на

сборище языческое, то все туда радостно устремляются и проводят там,

развлекаясь, целый день. Если же позовут в Церковь, то мы позевываем,

чешемся, сонно потягиваемся и отвечаем: "Дождливо, холодно" или еще чем-либо

отговариваемся...

На игрищах нет ни крыши, ни защиты от ветра, но нередко и дождь идет,

дует ветер, метет метель, но мы ко всему этому относимся весело, увлекаясь

зрелищем, гибельным для наших душ.

А в церкви и крыша есть, и приятный воздух, но люди не хотят идти".

Все средства искусства были использованы церковью для утверждения своих

взглядов на жизнь и общественную структуру.

Ораторы убеждали аудиторию в том, что "властители бо от бога устроены",

что человек должен купить себе покорностью и смирением в этой жизни вечное

блаженство после смерти.

Художники изображали Страшный суд, когда, по фантастическим

предсказаниям пророков, восстанут из гробов все умершие за несколько

тысячелетий существования мира и бог начнет последний суд, определяя

праведников в рай, а грешников -- в ад, на бесконечные муки. Кисть художника

рисовала безобразных чертей, хватающих грешников и бросающих их в печь,

пронзающих крючьями, рвущих грязными когтями их тела...

Стройное пение и торжественное театрализованное богослужебное действие

должны были показать другой, праведный полюс христианского мира. Архитекторы

стремились вознести церковные здания над хижинами и хоромами так, чтобы

именно церкви создавали архитектурный ансамбль города.

Создавая свое искусство, церковь постоянно обрушивалась на светские

забавы и интересы: "Горе тем кто ждет вечера с его музыкой -- гуслями,

флейтами тамбуринами... тем, кто делает вид, что не знает, какой вред

приносят гусли, игры, танцы и пение".

Церковный проповедник порицает тех солидных горожан, которые внешне

благопристойны, но увлекаются игрой уличных артистов, танцами и песнями,

даже детей водят на пиры: "А спросите-ка этих бесстыдных старцев, как жили

пророки и апостолы? Или сколько было апостолов и пророков? Не знают они

этого и не ответят вам. А вот если речь зайдет о лошадях или о птицах, или о

чем-либо другом, то тут они -- философы, мудрецы!"

Одной из сильнейших церковных организаций были монастыри, игравшие

вообще очень важную роль в истории средневековых государств.

По идее монастырь -- добровольное братство людей, отрекшихся от семьи,

от обычной жизни и целиком посвятивших себя служению богу. На деле монастыри

были крупными землевладельцами-феодалами, владели селами, вели оптовую

торговлю, ссужали деньги под ростовщические проценты и всегда находились в

самой гуще жизни, принимая непосредственное участие в повседневной "суете

мирской", и в крупных политических событиях.

Игумены монастырей наравне с епископами выступали как дипломаты, судьи,

посредники.

В монастырях существовало резкое неравенство между бедняками без роду,

без племени и выходцами из боярской или купеческой среды.

Высшие церковные власти -- епископы и митрополит -- могли быть выбраны

только из среды монахов, которых, в отличие от обычных попов и дьяконов,

называли черным духовенством.

Некоторые центральные монастыри, вроде Киево-Печерского (основанного в

середине XI века), стали своего рода духовной академией, куда охотно

поступали сыновья крупных вельмож, стремившиеся сделать карьеру. В таких

монастырях были хорошие библиотеки; здесь велись летописи, сочинялись

проповеди, записывались внутренние монастырские события, прославлялись

монахи-"подвижники", "отшельники", "молчальники".

Богатая хозяйственная жизнь монастырей и наличие в них

аристократической прослойки, избавленной (как мы знаем по позднейшим данным)

от черной работы, заставляли администрацию принимать меры для создания такой

декоративной завесы, которая прикрыла бы собой классовую сущность монастыря

и отвлекла бы внимание горожан и крестьян. Такой завесой являлись

"блаженные", "юродивые" -- психически ненормальные, слабоумные или

искалеченные люди, недостатки которых беззастенчиво выставлялись напоказ

всем посетителям монастыря.

Сохранился рассказ об одном таком юродивом Иса-акии, жившем в Печерском

монастыре в 1060--1070-х годах. Он был "расслаблен телом и умом", его мучили

кошмарные видения, одет он был в недубленую козью ЩкУру; монастырские повара

издевались над его слабоумием и заставляли ловить ворон. Исаакий то собирал

Детей и одевал их в монашеские одежды, то босыми ногами становился на

горящую печь, то "поча по миру ходити, тако же уродом ся творя". Рассказ об

этом несчастном был введен в летопись, и автор-монах сознательно преподносит

читателю образ "божьего избранника".

К началу XIII века мы видим проявления антицерковных и антимонашеских

настроений. Смоленский поп Авраамий, славившийся начитанностью и

красноречием, обратил свою проповедь к очень широкому кругу горожан, среди

которых были и "малые", и "рукодельные", и рабы. Его учение было близко к

учению западноевропейских вальденсов, выступавших против духовенства.

Епископ и игумены судили Авраамия.

Русская церковь играла сложную и многогранную роль в истории Руси

XI--XIII веков. Несомненна польза церкви как организации, помогавшей

укреплению молодой русской государственности в эпоху бурного поступательного

развития феодализма. Несомненна и ее роль в развитии русской культуры, в

приобщении к культурным богатствам Византии, в распространении просвещения и

создании крупных литературных и художественных ценностей.

Но русский народ дорогой ценой заплатил за эту положительную сторону

деятельности церкви: тонкий яд религиозной идеологии проникал (глубже, чем в

языческую пору) во все разделы народной жизни, он притуплял классовую

борьбу, возрождал в новой ф°Р~ ме первобытные воззрения и на долгие века

закреплял в сознании людей идеи потустороннего мира, божественного

происхождения властей и провиденциализма, то есть представления о том, что

всеми судьбами людей всегда управляет божественная воля.

Русские люди не были так религиозны, как это пытаются изобразить

церковные историки, однако религиозная идеология во всеоружии всего

средневекового искусства была препятствием на пути к свободному

миропониманию.