«Лука да Мария» народная повесть, сочинение ф. Глинки8

<...> Прежде распространения у нас образованности западной, основывающейся преимущественно на рационализме науки, все просвещение России, весь образ мыслей всех классов общества проистекал из одного общего источника: из прямого и непосредственного учения нашей церкви.

Монастыри наши, раскинутые частою сеткою по всей земле русской, наполненные выходцами из всех классов народа, находились в таком же отношении к умственному просвещению всей земли, в каком находятся университеты европейские к народам западным: они составляли центр и определяли характер народного мышления. <... >

<... > Между тем, с тех пор как наука Запада сделалась еще другим источником нашего мышления, понятия высшего класса, проистекая из него, отделились от понятий народных если не внутренним разногласием, то по крайней мере недостатком внешнего соглашения. Монастырь перестал быть центральным вместилищем всех концов общества и живым средоточием всех его умственных движений. <.. >

<... > ... Неизбежная необходимость времени требует уже и от простого народа принятия новой образованности. Грамотность гражданская становится почти всеобщею; но, делая простолюдина способнее к приобретению новых сведений, она вместе с тем удаляет его от занятий языком церковно-славянским, в котором заключался единственный источник его внутренних убеждений. Что же будет, если, почерпая свои понятия из новой литературы гражданской, он найдет в ней одни книги легкого чтения, составленные из денежных выгод, забавляющие читателя странностью эффектов, старающиеся возбудить в нем страсти и понравиться ему расслаблением нравственных правил, или книги чтения тяжелого, составленные с целью учить народ тому, что он знает, не приноровленные к его уже готовым понятиям, объясняющие ему частные вопросы науки без отношения к его центральным убеждениям, даже не предполагая их существования и принимая внешнюю необразованность за детскую пустоту бессмыслия? Первые книги разорят его внутреннюю жизнь; вторые или не будут читаться, или не свяжутся с его первородным мышлением и, следственно, останутся бесполезными. Вообще чтение вместо цели назидания получит целью удовольствие.<...>

<...> Что же касается до причины разногласия новой образованности с нашею прежнею, то она заключается не в том, чтобы они в самом деле обе были непримиримы в началах своих, но в том, что до сих пор еще характер образованности европейской есть чисто рациональный, основанный не на признании высшей истины, но на совокупности личных мнений, на перевесе логики над всеми другими источниками познавания, между тем как в характере нашей образованности логическое развитие составляет только одну зависимую часть умственного убеждения. Эта особенность современной образованности Запада была причиною, почему в различных странах Европы распространение наук производило различные действия: в землях протестантских, распространяясь в народе, просвещение еще более проницало его единством одного основного начала; в землях католических, напротив того, оно было обыкновенно причиною раздвоения и неустройства.

Отношения нашего православного учения к развитию внешней науки столько же отличны от римско-схоластической нетерпимости, сколько и от противуположного ему подчинения веры под господство личного разума. Наша церковь никогда не выставляла никакой системы человеческой, никакого ученого богословия за основание своей истины и потому не запрещала свободное развитие мысли в других системах, не преследовала их, как опасных врагов, могущих поколебать ее основу. Не признавая, например, ни одной системы астрономии за безусловно истинную, за исключительно свою, она не имела нужды преследовать Галилея за то, что Земля обращается вокруг Солнца, не называла еретиками тех, кто признавал или не признавал Аристотеля.

С другой стороны, церковь наша никогда не подвергала верховных истин суду и власти личных мнений и потому никогда не изменяла своего учения.

Из этого очевидно, что и отношение нашей родной образованности к просвещению западному должно быть совершенно особенное. Но прежде чем отношение это придет в правильное устройство, прежде чем науки Запада переработаются в нашем смысле, что может сделать писатель для народа? Передавать ему частные открытия наук? Но этого недостаточно, чтобы установить его внутренний образ мыслей и оградить его от разрушительных влияний. Увещевать? Но для этого нужно прежде убедить. Что же остается ему делать?

Мы думаем, что деятельность его только тогда принесет настоящие плоды, когда высшим развитием просвещения сама наука станет в гармонию с нашею жизнию.<...>