Владимир Мономах -- боярский князь (1053--1113--1125 годы)

В оценке исторических лиц для нас очень важно определить не столько их

субъективные качества, которые могут дойти до нас в искаженной передаче

пристрастных современников, сколько объективное значение их деятельности:

шла ли она против течения Жизни или, наоборот, способствовала ускорению

наметившихся жизненных явлений.

Пожалуй, ни об одном из деятелей Киевской Руси не сохранилось столько

ярких воспоминаний, как о Владимире Мономахе. Его вспоминали и во дворцах, и

в крестьянских избах спустя много веков. Народ сложил о нем былины как о

победителе грозного половецкого хана Тугоркана -- "Тугарина Змеевича", и

из-за одинаковости имен двух Владимиров влил эти былины в старый цикл

киевского эпоса Владимира I.

Когда века феодальной раздробленности и татаро-монгольского ига

сменились неожиданно быстрым расцветом Московского централизованного

государства, великий князь Иван III, любивший в политических интересах

"ворошить летописцы", обратился к величественной фигуре Владимира Мономаха,

возвышавшейся, как и сам Иван, на грани двух эпох.

Неудивительно, что в конце XV века московским историкам заметнее всего

в родном прошлом была фигура Мономаха, с именем которого они связали легенду

о царских регалиях, будто бы полученных Владимиром от императора Византии.

"Шапка Мономаха" стала символом русского самодержавия, ею короновались все

русские цари вплоть до тяжелого дня ходынской катастрофы, когда венчали ею

последнего царя.

При Владимире Мономахе Русь побеждала половцев, и они на время

перестали быть постоянной угрозой. Власть киевского князя простиралась на

все земли, заселенные древнерусской народностью. Усобицы мелких князей

решительно пресекались тяжелой рукой великого князя. Киев был действительно

столицей огромного, крупнейшего в Европе государства.

Неудивительно, что в мрачные годы усобиц русские люди искали утешения в

своем величественном прошлом; их взгляды обращались к эпохе Владимира

Мономаха. "Слово о погибели Русской земли", написанное накануне

татаро-монгольского нашествия, идеализирует Киевскую Русь, воспевает

Владимира Мономаха и его эпоху. Гигантским полукругом очерчивает поэт

границы Руси: от Венгрии к Польше, от Польши к Литве, далее к прибалтийским

землям Немецкого ордена, оттуда к Карелии и к Ледовитому океану, оттуда к

Волжской Болгарии, буртасам, мордве и удмуртам.

Это все с давних пор было покорно Владимиру Мономаху, "которым то

половци дети своя полошаху в колыбели, а литва из болота на свет не

выникываху, а угри твердяху каменыи городы железными вороты, абы на них

великий Володимер тамо не въехал".

Перемешивая правду с вымыслом, поэт считает даже, что византийский

император, побаиваясь Мономаха, "великыя дары посылаша к нему, абы под ним

великый князь Володимер Цесаря-города (Царырада) не взял".

Единодушие оценок Владимира II в феодальной письменности, дружинной

поэзии и народном былинном эпосе заставляет нас внимательнее рассмотреть

долгую деятельность этого князя. Перед нами прошла уже галерея его

современников, князей "Гориславичей", и мы видели Мономаха во

взаимоотношениях с ними, но стоит взглянуть на него специально.

Владимир родился в 1053 году, по всей вероятности, в Киеве, где его

отец Всеволод, любимый сын Ярослава Мудрого, находился при великом князе,

доживавшем свои последние годы. Рождение Владимира скрепило задуманные дедом

политические связи между Киевской Русью и Византийской империей -- матерью

его была принцесса Мария, дочь императора Константина IX Мономаха.

Отец Владимира, Всеволод Ярославич, не выделялся из среды князей

особыми талантами государственного деятеля -- мы помним, как зло обвиняли

его боярские летописцы в конце жизни. Но это был образованный человек,

знавший пять языков. К сожалению, Владимир Мономах, написавший в своей

биографии, что отец, "дома седя, изумеяше 5 язык", не упомянул о том, какие

это именно языки. Можно думать, что иноземными были греческий, половецкий,

латинский и английский.

Владимир получил хорошее образование, которое позволило ему в своей

политической борьбе использовать не только меч рыцаря, но и перо писателя.

Он прекрасно ориентировался во всей тогдашней литературе, владел хорошим

слогом и обладал незаурядным писательским талантом.

Детские годы Владимира прошли в пограничном Переяславле, где начинались

знаменитые "Змиевы валы", древние укрепления, много веков отделявшие земли

пахарей от "земли незнаемой", от степи, раскинувшейся на многие сотни

километров.

В степях в те годы происходила смена господствующих орд: печенеги были

отодвинуты к Дунаю, их место временно заняли торки, а с востока уже

надвигались несметные племена кипчаков-половцев, готовых смести все на своем

пути и разграбить всю Русь.

Полжизни, свыше трех десятков лет, пришлось Владимиру провести в

Переяславле на рубежах Руси, и это не могло не наложить своего отпечатка на

все его представления о губительности половецких вторжений, о жизненной

необходимости единства русских сил.

Перед глазами Владимира с детства проходили войны с торками и первые

набеги половцев. Не было во всей Руси другого такого города, как

Переяславль, который бы так часто подвергался нападениям степняков. Самыми

тяжелыми были, вероятно, впечатления от знаменитого похода хана Шарукана в

1068 году. Былины, сложенные по поводу этого нашествия, очень поэтично

описывают, как по степи от самого синего моря бегут стада гнедых туров,

вспугнутые топотом коней половецкого войска. Войскам у Шарукана

Да числа-сметы нет!

А закрыло луну до солнышка красного,

А не видно ведь злата-светла месяца,

А от того же от духу да от татарского

(половецкого.-- Б. Р.).

От того же от пару лошадиного...

Ко святой Руси Шарк-великан (Шарукан.-- Б. Р.).

Широку дорожку прокладывает,

Жгучим огнем уравнивает,

Людом христианским речки-озера запруживает...

Мы не знаем, участвовал ли пятнадцатилетний Владимир в бою, где Шарукан

разбил его отца и дядей, и пришлось ли ему самому испытать тяжесть бегства,

но все равно разгром, завершившийся восстанием в Киеве, изгнанием великого

князя и смертью епископа, должен был оставить глубокий след в его уме.

Владимир прошел суровую школу; ему с отроческих лет приходилось

помогать отцу, долгие годы бывшему второстепенным князем, вассалом своего

брата. Недаром на склоне лет Мономах вспоминал о 83 своих больших походах по

Руси, по степям и по Европе. Первое свое большое путешествие он совершил

тринадцатилетним мальчиком, проехав из Переяславля в Ростов, "сквозе

Вятиче", через глухие Брынские леса, где, по былинам, залегал

Соловей-Разбойник, где не было "дороги прямоезжей", где в лесах еще горели

огни погребальных костров, а язычники убивали киевских миссионеров.

Со времени этого первого "пути" до прочного утверждения в Чернигове,

уже взрослым двадцатипятилетним человеком, Владимир Мономах переменил по

меньшей мере пять удельных городов, совершил 20 "великих путей", воевал в

самых разных местах и, по самым минимальным подсчетам, проскакал на коне за

это время от города к городу не менее 10 тысяч километров (не считая не

поддающихся учету разъездов вокруг городов).

Жизнь рано показала ему и минусы княжеских усобиц, и тяготы вассальной

службы, и невзгоды половецких набегов. Энергичный, деятельный, умный и

хитрый, он, как показывает дальнейшее, хорошо использовал эти уроки, так как

уже с юности знал жизнь Руси от Новгорода до степей, от Волыни до Ростова,

пожалуй, лучше, чем кто-либо из его современников.

Битва на Нежатиной Ниве 3 октября 1078 года резко изменила соотношение

сил в разросшейся княжеской семье. Великим князем стал Всеволод Ярославич,

утвердивший свою власть над всей "Русской землей" в узком смысле слова: над

Киевом, где княжил сам, над Черниговом, в который он послал своего сына

Владимира, и над Переяславлем Русским, где тот правил несколько лет до

вокняжения в Киеве в 1113 году.

Шестнадцать лет (1078--1094 годы) княжил Владимир Мономах в Чернигове.

К этому времени, по всей вероятности, относится постройка каменного терема в

центре черниговского кремля-детинца и создание неприступного замка в Любече

на Днепре.

Владимир был женат на английской принцессе Гите, дочери короля

Гаральда, погибшего в битве при Гастингсе. В Чернигов молодая чета прибыла с

двухлетним первенцем -- Мстиславом, впоследствии крупным деятелем Руси.

В автобиографическом Поучении Владимир часто вспоминал об этом вполне

благополучном периоде своей жизни.

У князя был, по его словам, строго заведенный порядок, он сам, не

доверяясь слугам, все проверял: "То, что мог бы сделать мой дружинник, я

делал всегда сам и на войне и на охоте, не давал себе отдыха ни ночью, ни

днем, невзирая на зной или стужу. Я не полагался на посадников и бирючей, но

сам следил за всем порядком в своем хозяйстве. Я заботился и об устройстве

охоты, и о конях, и даже о ловчих птицах, о соколах и ястребах".

Уже известный нам любечский замок свидетельствует о необычайной

продуманности всех частей этой грандиозной постройки, где рационально

использована каждая сажень полезной площади, где предусмотрены все

случайности бурной феодальной жизни.

В средневековой Руси, как и везде в ту пору, княжеская охота была и

любимым развлечением, и хорошей школой мужества. Иногда князья со свитой, с

княгинями и придворными дамами выезжали на ладьях стрелять "сизых уточек и

белых лебедей" в днепровских заводях или ловили за Вышгородом зверей

тенетами, а иной раз "ловы" превращались в опасный поединок с могучим

зверем.

"Вот когда я жил в Чернигове,-- пишет Мономах,-- я своими руками

стреножил в лесных пущах три десятка диких коней, да еще когда приходилось

ездить по степи (по ровни), то тоже собственноручно ловил их. Два раза туры

поднимали меня с конем на рога. Олень бодал меня рогами, лось ногами топтал,

а другой бодал; дикий вепрь сорвал у меня с бедра меч, медведь укусил мне

колено, а рысь однажды, прыгнув мне на бедра, повалила вместе с конем".

В лесах под Черниговом в 1821 году нашли тяжелый золотой

амулет-змеевик, принадлежавший Владимиру Мономаху. Очевидно, князь потерял

дорогую вещь во время одного из своих охотничьих единоборств; не лось ли

втоптал в землю княжеский змеевик?

Митрополит Никифор в одном из писем к Мономаху упоминает о его привычке

бегать на лыжах.

Быстрый и решительный в своих действиях, Владимир Всеволодич наладил

скорую связь Чернигова с Киевом: "А из Чернигова я сотни раз скакал к отцу в

Киев за один день, до вечерни". Такую бешеную скачку на 140 километров можно

было осуществить только при системе постоянных подстав, расставленных на

пути. Как показывает исследование пути от Чернигова до Любеча (60

километров), дорога шла долинами и была поделена специальными сторожевыми

курганами на небольшие участки, где и могли находиться запасные кони для

подставы.

В. Н. Татищев сохранил такое описание внешности Мономаха, возможно

восходящее к записям современников:

"Лицом был красен, очи велики, власы рыжеваты и кудрявы, чело высоко,

борода широкая, ростом не вельми велик, но крепкий телом и силен".

Шестнадцать лет черниговской жизни не были годами спокойствия и

изоляции. Много раз приходилось Владимиру помогать отцу в его борьбе то с

внешними, то с внутренними врагами. Племянники Всеволода дрались из-за

вотчин, требовали то одной волости, то другой. Хитрый князь вел на просторах

Руси сложную шахматную игру: то выводил из игры Олега Святославича, то

загонял в далекий новгородский угол старейшего из племянников,

династического соперника Владимира -- князя Святополка, то оттеснял изгоев

-- Ростиславичей, то вдруг рука убийцы выключала из игры другого соперника

-- Ярополка Изяславича.

И все это делалось главным образом руками Владимира Мономаха. Это он,

Владимир, выгонял Ростиславичей, он привел в Киев свою тетку, жену Изяслава,

убитого за дело Всеволода, и забрал себе имущество ее сына Ярополка.

Правда, следует отметить, что обо всех этих делах мы узнаем из летописи

Нестора, придворного летописца его соперника Святополка. Чтобы поправить

этот тенденциозный перечень, Владимир сам стал писать как бы конспект

собственной автобиографической летописи. Он записал много эпизодов своей

борьбы с половцами, не попавших тогда в официальную летопись. Он писал о

том, как брал в плен половецких ханов, о внезапных встречах в степи с

огромными силами половцев, об удачных преследованиях, о битвах на

Перепетовом Поле -- огромной степной поляне между Росью и Стугной.

Чувствуется, что главная тяжесть всех военных и полицейских функций в

великом княжении Всеволода лежала на плечах его старшего сына, так как сам

великий князь последние девять лет своей жизни не участвовал в походах.

Фактически владея вместе с отцом всей "Русской землей", Владимир

Мономах, несомненно, мог рассчитывать на получение (по наследству и по праву

владения) великого княжения после отца. Однако, когда болезненный Всеволод в

1093 году умер, на киевском престоле оказался не Владимир, бывший в те дни в

Киеве, а Святополк, приглашенный из Турова. Летопись, быть может,

подправленная потом рукой Мономаха, объясняет это благочестивыми

размышлениями Владимира, не желавшего будто бы начинать новую усобицу и

будто бы уважавшего династическое старшинство своего кузена.

Едва ли это так: спустя 20 лет Владимир не побоялся пренебречь

династическим старшинством, а что касается усобицы, то нам известно, что в

руках Владимира и его брата Ростислава были дружины всего воинственного

Левобережья, а Святополк Туровский располагал только восемью сотнями

собственных "отроков".

Дело было в другом. Как мы увидим в дальнейшем, главной силой,

останавливавшей торопливый бег князей от города к городу, было крупное

землевладельческое боярство. Выбор князя в конечном счете был обусловлен

волей "лучших мужей", "смысленных".

С конца XI века политическая роль боярства непрерывно возрастала. Все

чаще и чаще боярство, приглядываясь к пестрой веренице князей, оценивало

дела и успехи, ум и сговорчивость того или иного князя и "вабило"

подходящего кандидата на престол, приглашало по своей воле из другого

города, а иной раз и закрепляло свои преимущества, заключая с ним договор,

"ряд", без которого князь не считался полноправным. От воли "смысленных",

считавших себя опорой феодального войска Руси и составлявших боярскую думу,

зависело, открыть ли ворота князю, стоящему под стенами Киева, и

торжественно ввести его в Софийский собор, принося ему присягу верности ("ты

-- наш князь, где узрим твой стяг, там и мы с тобой!"), или же твердо

сказать уже правящему князю горькие слова: "Пойди, княже, прочь. Ты нам еси

не надобен!"

Политика князя Всеволода, за которую нес ответственность и Мономах,

вызвала резкое недовольство "смысленных". Боярство возмущалось произволом

княжеских судей и сборщиков, изобретавших ложные штрафы и грабивших народ.

"Народолюбие" бояр было, конечно, демагогическим приемом, но применение

такого приема говорит о том, что разгул княжеских тиунов и вирников

затрагивал и боярские интересы, нарушая, очевидно, иммунитет их вотчин.

Тяжелые годы (засуха, мор, нашествие половцев), совпавшие с концом

княжения Всеволода, должны были обострить социальные конфликты, и киевское

боярство предпочло видеть на великокняжеском престоле князя Святополка

Изяславича, родного брата Мстислава, который в свое время предал смертной

казни 70 участников восстания 1068 года, а других ослепил и "без вины

погубил".

Вокняжение Святополка принесло не только крушение надежд, но и много

несчастий Владимиру Мономаху: неопытность Святополка привела к страшному

разгрому русских войск половцами под Треполем. Мономах вспоминал, что это

было единственным поражением его в битве; здесь, в водах Стугны, на глазах у

него утонул брат Ростислав. Вынужденный довольствоваться вместо Киева

Черниговом, Мономах скоро утратил и его. Олег Святославич с половцами выгнал

его из города.

Сорокалетнему князю с женой и детьми пришлось, как мы уже знаем,

покинуть Чернигов и проехать сквозь юрты половцев, готовых ограбить

побежденных.

Владимир снова оказался в городе своего детства, где начинал свою жизнь

его отец, где потом княжил его младший брат,-- в Переяславле, на краю

Половецкой степи.

Двадцатилетний переяславский период жизни Владимира Мономаха

(1094--1113) характеризуется двумя чертами: во-первых, это активная,

наступательная борьба с половцами, рвавшимися на Русь через Переяславское

княжество, а во-вторых, попытка склонить на свою сторону киевское боярство,

распоряжавшееся в известной мере великим княжением.

Борьба с половцами, которую Мономах неизбежно должен был вести как

владетель пограничного княжества, в глазах современников всегда выглядела

как общерусское дело, как защита всей Руси.

Мономах был сторонником решительных ударов, разгрома степняков и

походов в глубь степей.

Первая победа была одержана за Сулой сразу же по вокняжении в

Переяславле. Затем, в 1095 году, Владимир, разорвав недолгий мир с

половцами, убил половецкого посла Итларя в Переяславле и принял участие в

большом походе на половецкие "вежи", где взяли много пленных, коней и

верблюдов. На следующий год у Зарубинского брода на Днепре дружины Владимира

разбили половцев и убили хана Тугоркана. Обо всем этом народ сложил былины,

где в Тугарине Змеевиче легко узнать Тугоркана, а в Идолище Пога-1 ном --

Итларя.

Три тяжелых года в Переяславле оказались пере-1 ломными в

русско-половецких отношениях. Вскоре борьба была перенесена уже далеко в

глубь степей, и в этом заслуга Мономаха. Придворные летописцы Мономаха

любили впоследствии повторять рассказ, как Владимир уговаривал Святополка и

его бояр начать поход весною. Киевские бояре не хотели идти на по-1 ловцев,

отговариваясь тем, что это оторвет смердов от' их пашни. Мономах выступил с

речью: "Странно мне, друзья, что вы жалеете лошадей, которыми пашут, но не

подумаете о том, что начнет смерд пахать и прискачет половчанин, застрелит

смерда, возьмет его коня, а затем в селе заберет в полон его жену и детей и

все его имущество. То как же вы, жалея коней, не подумаете о самих смердах?"

Эти слова были продиктованы не столько действительной заботой о чужих

смердах, сколько расчетом. Во всяком случае, Мономаху удавалось

организовывать общие походы в 1103, 1109, 1110, 1111 годах. Русские войска

то доходили до Азовского моря, то отвоевывали половецкие города на Северском

Донце, то нагоняли на половцев такой страх, что они откочевывали за Дон и за

Волгу в степи Северного Кавказа и Южного Урала. В некоторых битвах брали в

плен по 20 половецких ханов.

Иногда выступлениям против половцев придавался характер крестового

похода -- впереди войска ехали попы с крестами и пели песнопения. О таких

походах писали специальные сказания, где говорилось, что "слава о них дойдет

до Чехии и Польши, до Венгрии и Греции и даже дойдет до Рима".

Об этом долго помнили, и сто лет спустя, воспевая праправнука Мономаха,

князя Романа Мстиславича, летописец писал о том, как Владимир загнал хана

Отрока Шарукановича за "Железные врата" на Кавказе:

"Тогда Володимер Мономах пил золотым шеломом Дон, приемши землю их всю

и загнавшю окаянные агаряны" (половцев.-- Б. Р.).

Независимо от личных мотивов Владимира Мономаха победоносные походы на

половцев принесли ему широкую славу хорошего организатора и блестящего

полководца.

Менее успешно, но с такой же энергией вел Мономах свои княжеские дела.

Его соперниками были, во-первых, Святополк Киевский, а во-вторых, Давыд и

Олег Черниговские. На перепутье между ними, посередине хорошо известной ему

дороги из Чернигова в Киев, Владимир построил крепость Остерский Городец,

очевидно для того, чтобы затруднить связи своих соперников. В составе домена

Мономаха оказались Смоленск и Ростов, куда он часто наезжал, наведя порядок

на юге. Черниговское княжество было почти со всех сторон окружено его

владениями, и в 1096 году Владимир выгнал Олега из Чернигова и пытался

организовать княжеский съезд, который осудил бы "Гориславича" за приведение

поганых на русские земли.

Съезд удалось собрать только к концу 1097 года, и, очевидно,

соотношение сил было таково, что Мономах не мог диктовать свою волю: съезд

собрался не в Киеве, а в вотчине Олега, древнем Любече, куда Мономаху было,

наверное, не очень приятно приезжать.

Можно думать, что Владимир Мономах позаботился о создании специальных

документов, которые должны были расположить мнение влиятельных феодальных

сфер в его пользу: сам написал "письмо к Олегу", явно рассчитанное на

оповещение широкого круга лиц. К этому времени была закончена часть личной

летописи Мономаха, обрисовывающая его как неутомимого воителя половцев,

несправедливо обиженного Олегом. К этому же времени относится и летопись

киево-печерского игумена Ивана, рисующая с боярских позиций отрицательными

красками великого князя Святополка. Святополк выслал Ивана в Туров, а

Мономах, ища союза с киевским боярством, за него заступился.

К Любечскому съезду Мономах подготовился не только как полководец и

стратег, но и как юрист, и как писатель-полемист.

Но Любечский съезд не принес Мономаху победы. Принцип съезда -- "пусть

каждый владеет отчиной своей" -- закреплял Киев за Святополком Изяславичем,

Чернигов за Святославичами, а ему, Владимиру Всеволодичу, оставался в

"Русской земле" все тот же разоряемый "погаными" порубежный Переяславль.

Кампания против Олега была, по существу, проиграна, и Владимир быстро

вступил в союз с половцами. Неожиданный союз был направлен против

Святополка, и главной пружиной многих событий был Мономах, очевидно не

оставлявший мечты о великом княжении.

Сквозь хитросплетения пристрастных летописцев, редактированных

впоследствии при Мономахе, удается все же разглядеть сущность событий,

происшедших непосредственно за съездом.

В придворных кругах прошел слух (может быть, и не лишенный основания),

что Владимир Мономах составил заговор с Васильком Ростиславичем

Теребовльским против Святополка. Хотя владения Василька были невелики, но

стратегические замыслы его были грандиозны: он, например, как пишет

летописец, предполагал собрать всех кочевников-некипчаков (печенегов, торков

и берендеев) и с ними за один год взять Польшу, а затем завоевать Болгарское

царство, теснимое Византией, и перевести болгар в свое княжество. После

этого он собирался выступить против всей Половецкой земли.

Василько был схвачен во дворце Святополка в то время, когда, идя из

Любеча в свою землю через Киев, нехотя принял приглашение великого князя

позавтракать у него.

Как только стало известно, что окованному Васильку выкололи глаза и под

сильной охраной увезли во Владимир Волынский, Мономах, как бы оправдывая

слухи о сговоре с Васильком, выступил с войсками против Святополка. Владимир

и его новоявленные союзники -- Олег и Давыд Святославичи -- стали лагерем

под Киевом.

Никогда еще Владимир Мономах не был так близок к киевскому "злату

столу", как в эти ноябрьские дни 1097 года. Святополк собирался бежать из

города. Казалось, что мечты сбываются. Однако и на этот раз влиятельные

киевские круги не поддержали Мономаха, не открыли ему Золотых Ворот, а

удержали в городе Святополка и выслали к Владимиру и Святославичам высокое

посольство -- митрополита и мачеху Мономаха, великую княгиню. Посольство

вежливо предложило мир, а это означало еще одно крушение надежд.

Но хитроумный сын византийской царевны уже принял другие меры, которые

должны были дать в его руки обвинительный акт против Святополка.

Некий Василий, очевидно один из приближенных Святополка, но державший

руку Мономаха, уже вел протокольную запись злодеяний Святополка. Как

очевидец, он описал сцену ареста Василька, записал имена всех участников, он

знал, кто придавил князя доской, кто сторожил его, знал, что ослеплял

пленника святополчий слуга. Затем, на протяжении двух последующих лет

(1097--1099 годы), Василий подробно описывал усобицу, подчеркивая все

промахи Святополка.

В развитие этой темы о недостатках Святополка как правителя выступают

старые друзья Мономаха -- монастырские писатели из Печерского монастыря. Они

создают около 1099 года два рассказа о скупости и жадности Святополка,

наживавшегося на налоге на соль, и о непомерной жадности его сына, пытавшего

монахов с целью узнать о скрытом сокровище.

Сам Владимир Мономах пишет в 1099 году основную часть своего Поучения,

в котором он, во-первых, бичует недостатки, в которых упрекали Святополка

(беззаконие, нераспорядительность, клятвопреступление), и, во-вторых, без

всякой скромности расхваливает себя и как бы указывает киевским

"смысленным": вот я -- тот самый князь, который нужен вам. Я всегда воевал с

"погаными". Я не давал воли "уным", своим отрокам, не позволял им "пакости

деяти", я хорошо отношусь к купцам, я сторонник правого суда, я сумею

успокоить обиженных, я честно соблюдаю присягу, я хорошо сам веду свое

хозяйство, не полагаясь на тиунов и отроков, я совещаюсь со своими боярами,

я покровительствую церкви.

Владимир здесь как бы отрекся от всех зол, в которых несколько лет

назад обвиняли его отца, а тем самым и его самого, отцовского соправителя.

Поучение Мономаха было обращено не к его родным детям. Они в это время

уже выдавали своих дочерей замуж и в отцовских поучениях едва ли нуждались.

Оно было рассчитано на довольно широкую феодальную аудиторию.

Все эти протокольные и литературные материалы готовились, по всей

вероятности, к следующему княжескому съезду 1100 года в Уветичах, где

Мономах выступал обвинителем Давыда Игоревича, а косвенно стремился,

очевидно, очернить своего главного врага -- великого князя Святополка.

Честолюбивые мечты не сбылись и на этот раз, но многое было достигнуто

-- в киевской литературе остался прочный след: современники и потомки должны

были видеть Святополка в мрачных красках, а Владимира -- в светлых.

После княжеского съезда 1100 года, ничего не изменившего в судьбе

старших князей, Владимир Мономах утратил желание продолжать литературную

борьбу. Даже свою личную летопись "путей" он забросил и за 17 последующих

лет сделал всего семь заметок: о новых боях с половцами, о путешествиях по

домену, о смерти своей второй жены, матери Юрия Долгорукого.

Из событий этих лет следует отметить разгром Боняка и Шарукана Старого

в 1107 году. Во всех этих походах Владимир и Святополк выступали совместно,

но инициатива, очевидно, принадлежала Мономаху.

Киевское восстание 1113 года напугало феодальные верхи и заставило их

обратиться к единственно возможной кандидатуре популярного князя, известного

всему народу своей тридцатипятилетней борьбой с половцами, а

боярско-монастырским кругам -- и своими литературными материалами, и речами

на княжеских съездах.

Шестидесятилетний Владимир Всеволодич Мономах стал великим князем.

Новое законодательство, как мы видели, облегчало положение должников, в

частности закупов. Но, кроме того, "Устав Мономаха" регулировал и ряд

вопросов, интересующих купечество: предусматривались интересы внешней

торговли -- давались льготы купцам, потерявшим товары при кораблекрушении,

на войне или в пожаре, иноземные купцы получали преимущественное право при

ликвидации товаров несостоятельного должника.

Владимир выполнял ту программу, которая была намечена еще в его

Поучении: "И более же всего чтите гостя, откуда бы он к вам ни пришел,

простолюдин ли, или знатный или посол; если не можете почтить его дарами, то

пищей и питьем: ибо они, по пути, прославят человека по всем землям или

добрым, или злым".

Став великим князем и, очевидно, пользуясь полной поддержкой боярства,

Владимир II прочно держал всю Русь в своих руках. Огромные военные силы,

накопленные для борьбы с половцами, теперь, после откочевки последних на юг,

могли быть использованы для удержания Руси во власти Киева. Владимир

Мономах, как и его тезка 100 лет назад, управлял страной при посредстве

своих сыновей, опытных князей.

В Новгороде с давних пор сидел "выкормленный" новгородцами старший сын

Мстислав. Будучи призван отцом в 1117 году на юг, он не утратил связей с

городом на Ильмене. С новгородцами и псковичами Мстислав воевал в землях

Чуди и строил могучие каменные крепости в Новгороде и Ладоге.

На южной окраине, в Переяславле, сидел Ярополк, ходивший отсюда на

Дунай закреплять дунайские города за Русью.

Из Смоленска, где сидел сын Вячеслав, Мономах ходил войной на

Всеславова сына Глеба (сам Всеслав Полоцкий умер в 1101 году).

На востоке Юрий Долгорукий, правивший Ростово-Суздальской землей,

воевал с Волжской Болгарией.

Важным форпостом на западе был Владимир Волынский, где одно время

закрепился сын Святополка Ярослав, но потом Мономах его оттуда выгнал и

посадил там княжить своего сына Андрея. Святополчич приводил на Волынь

поляков, чехов и венгров, но безуспешно.

Князья других ветвей были настоящими вассалами Владимира II Мономаха:

Давыд Черниговский и его племянник Всеволод Ольгович покорно ходили в походы

под водительством великого князя, который до 70 лет сохранил способность

лично возглавлять войска.

Василько и Володарь Ростиславичи, герои событий 1097 года, то верно

служили Киеву, то, пользуясь окраинным положением своих владений, выступали

на стороне врагов Мономаха. Но в целом Киевская Русь в это время

представляла единую державу, и ее границы, поэтически очерченные в "Слове о

погибели", не были вымыслом или гиперболой. Это единство держалось еще семь

лет после смерти Мономаха, при его сыне Мстиславе (1125--1132 годы), и сразу

распалось в 1132 году. Поэтому время княжения Мстислава Владимировича

("Великого", как называет его летопись) надо рассматривать как прямое

продолжение княжения Мономаха, тем более что сын во многом помогал отцу еще

при его жизни.

При Мстиславе удалось присоединить к Киеву в 1127 году Полоцкое

княжество, все время сохранявшее свою обособленность.

Мстиславу еще удавалось сдерживать враждующих родичей, но с его смертью

снова вспыхнули усобицы.

Далее летопись год за годом описывала выход того или иного князя или

той или иной земли из-под воли великого князя. Шел процесс окончательной

утраты Киевом своего первенствующего положения; начиналась феодальная

раздробленность.

Владимир Мономах, такой внимательный к литературной фиксации своих

военных и политических успехов и недостатков своих соперников, не мог,

ставши великим князем, оставить без внимания государственную летопись,

написанную при его предшественнике Святополке.

Летописцем Святополка был талантливый историк, монах Киево-Печерского

монастыря Нестор. Его замечательный труд "Повесть временных лет",

охватывающий несколько веков русской истории, до сих пор служит для нас

главным источником сведений о Киевской Руси.

Конечно, при описании княжений Святополка и его отца Изяслава Нестор

старался сгладить острые углы и представить своего князя и всю его княжескую

ветвь в наиболее выгодном свете. Владимир Мономах изъял летопись из богатого

прославленного Печерского монастыря и передал ее игумену своего придворного

монастыря Сильвестру. Тот кое-что переделал в 1116 году, но Мономах остался

этим недоволен и поручил своему сыну Мстиславу наблюдать за новой

переделкой, законченной к 1118 году. Всю эту историю переработок и

редактирования детально выяснил академик А. А. Шахматов.

Мстислав, как уже говорилось выше, коренным образом переделал введение

к летописи Нестора, исходя из политической ситуации своих дней. Он выкинул

из старого текста многое, что было там написано о зарождении государства

Руси (об этом можно судить лишь по уцелевшим отрывкам), и взамен втиснул в

летопись тенденциозную легенду о призвании в Новгород князей-варягов.

Событиям 1113 года, закончившимся призванием князя и пополнением

"Русской Правды", придумана далекая хронологическая аналогия, которая должна

была показать, что будто бы именно так создавалась вообще русская

государственность.

В литературном изобретении Мстислава Владимировича есть еще одна

сторона, также объясняемая злободневными интересами Мономахова княжения. Мы

помним, как долго, на протяжении целых двух десятилетий, стремился Мономах

завоевать симпатии могущественного киевского боярства, считавшего себя

вправе распоряжаться судьбой золотого великокняжеского трона. Несколько раз

"кияне" обманывали его ожидания, оставляя его по-прежнему второстепенным

переяславским князем. Избрание Мономаха не могло устранить всех коллизий

между властным князем и привыкшим к власти боярством. Приезд из Новгорода

Мстислава, тесно связанного с новгородским боярством и купечеством,

несомненно, усиливал внутриполитические позиции Мономаха в Киеве.

В 1118 году Владимир и Мстислав совместно сделали очень важный шаг для

укрепления связей Новгорода с великим княжением -- все новгородские бояре

были вызваны в столицу, здесь их привели к присяге на верность, некоторых (в

том числе друга юности Мономаха боярина Ставра Гордятича) сурово наказали за

своевольство, а часть оставили в Киеве. Союз с новгородским боярством,

закрепленный потом женитьбой Мстислава на дочери новгородского боярина, был

противовесом олигархическим тенденциям боярства Киева.

Летопись Нестора, справедливо выдвигавшая с самого начала русской

истории на первое место Киев и наделявшая варягов отрицательными чертами,

летопись, отводившая Новгороду крайне скромное место небольшой северной

фактории, не могла понравиться Мстиславу, породнившемуся со всеми варяжскими

королевскими домами, князю, проведшему два десятка лет в Новгороде. И

Новгород к XII веку стал не тот, что в IX веке, теперь это был огромный

торговый город, известный во всей Европе. И варяги были уже не те

"находники", разбойники, грабившие северорусские, эстонские и карельские

земли, теперь они появлялись в роли купцов и отношения с ними были мирными,

а об иноземных купцах, как мы видели, Мономах заботился и на словах, и на

деле.

Руководя переделкой Несторовой летописи, Мстислав, быть может, в

противовес заносчивому киевскому боярству выдвигает в начале истории Руси на

первое место Новгород и варягов. Эта тенденция и послужила поводом для

позднейших историков выдвинуть варяжскую, "норманнскую" теорию происхождения

Русского государства и даже самое имя Руси связать с варягами, хотя

основанием для этого явилась грубоватая и неумелая фальсификация русской

летописи, проведенная при Мономахе в определенных политических целях.

Накануне окончательного распада Киевской Руси на отдельные

самостоятельные княжества, то есть в княжение Мономаха или Мстислава, что

более вероятно, был создан наиболее полный свод феодальных законов, так

называемая "Пространная Русская Правда", включившая в себя и грамоту

Ярослава новгородцам 1015 года, и "Правду Ярославичей" середины XI века, и

"Устав Владимира Всеволодича" 1113 года. Это не было механическим

соединением разновременных документов. Составители свода несколько

переработали их, учитывая требования XII века.

В окончательном виде хронологические наслоения стали тематическими

разделами. Грамота 1015 года была использована для перечня наказаний за

преступления против личности свободных людей; "Правда Ярославичей" дала

материал для защиты княжеского имущества и жизни княжеских управителей.

Покон вирный определял прокорм в пути за счет населения княжеского сборщика

вир; "Устав Владимира", сохранивший свое особое название в этом своде,

заботился об иностранных купцах, о закупах и должниках. Новые статьи

развивали тему защиты собственности, подробно занимались вопросами

наследования и правового положения вдов и дочерей. Последний раздел --

подробное законодательство о холопах, о штрафах за укрывательство чужого

холопа.

В "Пространной Правде" изменились статьи, ставившие ранее варягов в

неполноправное положение. Это было вполне в духе Мономаха и особенно

Мстислава.

Новый закон строже регламентировал княжескую долю штрафа ("продажу"),

чтобы княжеские сборщики не могли злоупотреблять своей властью. Здесь реже

упоминается слово "княжее", а иногда добавляется "и за боярское", здесь

десятки раз употребляется безличное слово "господин", которое в равной мере

могло относиться и к князю, и к любому феодалу вообще.

Чувствуется, что составитель закона стремился оградить не только

княжеский домен, но и боярскую вотчину. Законодательство приобретало

общефеодальный характер, оно защищало боярство, решало споры между боярами

по поводу перебегавших холопов, ограждало боярские владения от посягательств

после смерти боярина и в известной мере ограничивало или, по крайней мере,

строго тарифицировало судебные доходы князя.

Конец XI -- первая треть XII века -- это время большого напряжения сил

всей Руси, вызванного как внутренними неурядицами, так и внешним натиском и

его преодолением. Единая держава уже не могла существовать в том виде, в

каком она была при Владимире I или Ярославе. Она должна была расчлениться на

несколько реально управляемых княжеств или же укрепиться изнутри какими-то

внутренними связями (династические "связи" только разъедали, разрушали даже

видимость единства). Первое было несвоевременно в условиях агрессивных

действий Шарукана, Боняка, Урусобы, Бельдюзя, Тугоркана и множества других

половецких ханов. Второе, то есть упрочение внутренних связей, требовало

значительных усилий и затрат и в тех условиях было далеко не легким делом.

Владимир Мономах тем и представляет для нас интерес, что всю свою

неукротимую энергию, ум и несомненный талант полководца употребил на

сплочение рассыпавшихся частей Руси и организацию отпора половцам. Другое

дело, что он лично как переяславский князь был непосредственно заинтересован

в ограждении своих владений от половецкого разорения, но объективно его

политика наступления на степь была важна для всей Руси. Объединяя в своих

руках Переяславль, Смоленск и Ростов и чуть ли не ежегодно объезжая их,

делая путь по 2400 километров, он заботился о своих данях и продажах.

Объективно это укрепляло связь нескольких крупных областей Руси и вовлекало

их в решение общерусских задач.

Владимир предстает перед нами живым человеком. Мы знаем не только, как

проводил он свой день, как организовывал порядок во дворце, как проверял

караулы, как охотился, как молился или гадал на псалтыри. Мы знаем, что он

бывал иногда и жесток -- однажды вместе с половецкой ордой Читтевичей

(совсем как Олег "Гориславич") он взял Минск: "изъехахом город и не

оставихом у него ни челядина, ни скотины". Он мог, как мы помним,

конфисковать личное имущество побежденного соперника. Мономах был,

несомненно, честолюбив и не гнушался никакими средствами для достижения

высшей власти. Кроме того, как мы можем судить по его литературным

произведениям, он был лицемерен и умел демагогически представить свои

поступки в выгодном свете современникам и потомкам.

Черниговский период княжения Мономаха (1078--1094 годы) -- это время,

когда мы видим его обыкновенным князем, благополучно княжащим в своем уделе,

участвующим в усобицах и помогающим своему державному отцу, чем он,

очевидно, вызвал такое же недовольство бояр, как и сам Всеволод.

Переяславский период (1094--1113 годы) выдвинул Мономаха среди русских

князей как организатора активной обороны от половцев. Сам он в эту пору

стремился зарекомендовать себя перед киевским боярством как более приемлемый

кандидат в великие князья, чем Святополк Изяславич.

Время великого княжения Мономаха (1113--1125 годы) завершает

напряженный двадцатилетний период борьбы с половцами, после чего единая

держава в тех условиях временно утратила смысл и продолжала существовать

некоторый срок по инерции, таи как глава государства сосредоточил в своих

руках очень большие военные резервы и употреблял их на поддержание единства

твердой и вооруженной рукой. За 20 лет, от киевского восстания 1113 года до

смерти Мстислава (1132 год), великокняжеская власть стремилась не допускать

усобиц и упорядочить дела класса феодалов в целом путем издания довольно

полного кодекса законов.

Когда Киевская Русь распалась на полтора десятка самостоятельных

княжеств, то из эпохи своей общности все они уносили в будущее и "Повесть

временных лет", и "Пространную Русскую Правду", и киевский цикл былин, где в

образе князя Владимира сливались и Владимир I Святославич, спасший Русь от

печенегов, и Владимир II Мономах, князь, который правил Русью от края и до

края и в успешной борьбе с половцами "много поту утер за Русскую землю".