§ 2.2 Сатира екатерининской эпохи в оценках Н.А. Добролюбова

Прямо противоположной точки зрения придерживался Н.А. Добролюбов. В статье "Русская сатира екатерининского времени", которая стала своеобразным ответом на книгу Афанасьева, он вступает в полемику с ним. Не умаляя заслуг Новикова и Радищева перед отечественной журналистикой, Добролюбов считает, что значение сатиры как формы выражения протеста было крайне невелико. По его мнению, как такого несогласия с существующим строем на страницах журналов вовсе не было. В осуждении пороков публицисты лишь шли вслед за Екатериной, а не противостояли ей. "Сатирики 1770-х годов … считали священным долгом содействовать путем литературным всем ее начинаниям". По мнению Добролюбова, такая сатира, оглядывающаяся на власть, не могла стать эффективным средством переустройства общества.

Хотя сатира и закон служат общей цели - созданию гармоничного, плодотворно функционирующего социума, их сферы применения различны: закон карает преступление, сатира - аморальность. Кроме того, далеко не все реалии, правомерные с точки указов, не противоречат здравому смыслу. В качестве примера Добролюбов приводит крепостное право. Наконец, и законы бывают несовершенны: обличители пороков должны ориентироваться на свой нравственный идеал, а не на правовую систему. Добролюбов заключает, что причина несостоятельности сатиры той эпохи в том, "что она слишком тесно связала себя с существовавшим тогда законодательством". Вместе с тем, он признает, что сатирики, вопреки либеральным начинаниям Екатерины Великой, были скованы в своих действиях: мало кто осмелился бы повторить судьбы Новикова и Радищева.

В чем же, по Добролюбову, кроется слабость русской сатиры XVIII века? Причиной ее несостоятельности критик называет наивность публицистов, искреннее веривших, что корень всех зол - в падении нравов, а не в сущности общественно-политического строя. Сатирики екатерининского века за частным не видели общего: ответственность за взяточничество и жестокое обращение с крестьянами ложилась на отдельные характеры, распущенность чиновников и помещиков, а не на саму феодально-крепостническую систему. О посягательстве на основы самодержавия и вовсе не может быть речи.

Таким образом, Добролюбов небезосновательно обвинял Афанасьева в преувеличении общественной значимости сатиры XVIII века: практические результаты, достигнутые ею, были крайне малы. Он аргументированно доказал, почему русская сатира была "пустым звуком", а обличения - безуспешны. Но по некоторым положениям можно не согласиться с великим критиком. Во-первых, публицисты того времени впервые выступили в печати с осуждением современных им реалий, пусть не затрагивая при этом право монархии на существование. Во-вторых, несмотря на некоторую отвлеченность сатиры и ее неутилитарный характер, ее появление в периодике стало настоящим прорывом в движении русской общественной мысли, подготовив почву для становления критического реализма в XIX веке. В-третьих, далеко не все сатирики слепо следовали букве закона. Требовалось огромное мужество и преданность идее, чтобы вступить в полемику с самой императрицей. За исключением переписки Ивана Грозного с Андреем Курбским, это, пожалуй, уникальный случай в русской истории. Дискуссию с царицей отважились вести такие блестящие деятели, как Новиков и Фонвизин, а Радищев в критике крепостничества пошел еще дальше. Их взгляды во многом предвосхитили основные духовные искания последующего столетия.