Процесс роста цивилизаций Критерий роста Усиливающаяся власть над человеческим окружением

Мы видели, что рост цивилизаций по своей природе является поступательным движением. Цивилизации развиваются благодаря порыву, который влечет их от вызова через ответ к дальнейшему вызову; от дифференциации через интеграцию и снова к дифференциации. Этот процесс не имеет пространственных координат, ибо прогресс, который мы называем ростом, представляет собой кумулятивное поступательное движение, и кумулятивный характер его проявляется как во внутреннем, так и во внешнем аспектах. В макрокосме рост проявляется как прогрессивное и кумулятивное овладение внешним миром; в микрокосме – как прогрессивная и кумулятивная внутренняя самодетерминация и самоорганизация. Оба эти проявления – внешнее и внутреннее – дают возможность определить прогресс самого порыва. Рассмотрим каждое из проявлений с этой точки зрения, считая, что прогрессивное завоевание внешнего мира подразделяется на завоевание естественной среды и человеческого окружения. Начнем исследование с человеческого окружения.

Зададимся вопросом, является ли экспансия достаточно надежным критерием определения роста цивилизации, причем имея в виду, что pocт включает не только физическое, но и умственное развитие. Если ожидать положительного ответа, трудно удовлетвориться утверждением, что географическая экспансия – это возможный и случайный спутник роста. Требуется доказать, что это неизбежный сопутствующий фактор роста, который исчезает, стоит цивилизации приостановиться в развитии или пережить надлом или распад. Кроме того, необходимо доказать, что соответствие географической экспансии росту столь же определенно, как корреляция с завоеванием человеческого окружения; что экспансия распространяется с быстротой и размахом, присущим внутреннему порыву, который и является критерием; что экспансия не только прекращается с остановкой роста, но и уступает место обратному процессу, когда цивилизация распадается. Прибегнув вновь к методу эмпирического анализа, мы скоро убедимся, что ответ будет отрицательным.

В области чистой географии эмпирический подход позволяет обозреть широкий спектр случаев экспансии различных цивилизаций, выявив при этом сходства и различия, проявляющиеся в процессе роста.

Интересно, например, проследить многовековую борьбу древнеегипетской, шумерской и минойской цивилизаций за обладание «ничейными землями», лежащими на стыке этих цивилизаций. В этом состязании древнеегипетская цивилизация оказалась менее удачливой, чем любая из ее соперниц. На ранней исторической ступени древнеегипетская цивилизация отодвинула сирийцев до Библоса, расположенного на севере Ливана. Однако, несмотря на все свои преимущества и успехи в завоевании финикийской части побережья, где Ливанские горы круто спускаются к морю, египетская культура не получила широкого распространения в Сирии, тогда как намного более отдаленная шумерская цивилизация преуспела в своих аннексионистских устремлениях и существенно расширила своп владения за счет Сирии. Египетское общество окончательно утратило свое влияние в пределах сирийского побережья в ходе движения племен XIV–XII вв. до н.э., уступив минойскому обществу, которое успешно освоилось не только на Кипре (естественная сфера экспансии для морской державы Эгейского региона), но даже на материке, захватив самую южную часть сирийского побережья. Продвигаясь в другом направлении, древнеегипетское общество вновь терпит неудачи. Распространение египетской цивилизации на верховья Нила несравнимо ни с экспансией минойского общества в Средиземном море, ни с сухопутной экспансией шумерского общества, захватившей не только юго-запад Азии, но и частично Европу и Индию. Однако это отставание египетской цивилизации не может рассматриваться как признак недостатка порыва, ибо общий взгляд па истории рассматриваемых нами цивилизаций ясно показывает, что египетская цивилизация развивалась с той же скоростью, что и две другие.

Сравним экспансию эллинской и древнесирийской цивилизаций с экспансией старших цивилизаций их поколения – древнеиндийской и древнекитайской. Две средиземноморские цивилизации демонстрируют одинаковую силу экспансии, равную силе минойской цивилизации, с которой они родственно связаны. Они не только осваивают весь Средиземноморский бассейн, но и через Гибралтар устремляются в Атлантику. Позже они обращают свои взоры в сторону Азии, и в этом направлении продвижение их оказывается вполне успешным; здесь они вторгаются в индский и древнекитайский миры. Подобно минойской цивилизации, достигшей в своем продвижении порога Египта, две средиземноморские цивилизации оставляют на порогах Индии и Китая экзотические элементы культуры и языка.

В Индии письмо кхарошти, бесспорно, имеет арамейские корни, а письмо брахми, возможно, берет свое начало непосредственно в финикийском алфавите ⁴¹⁴. Письменность дальневосточных маньчжуров и монголов также восходит к древнесирийскому алфавиту, а не к китайскому иероглифическому письму, что является еще одним неожиданным свидетельством превосходства древнесирийской цивилизации над китайской, принимая во внимание, что Маньчжурия и Монголия лишь Великой Китайской стеной отделены от родины древнекитайской культуры.

Таким образом, движущая сила древнесирийской и эллинской цивилизаций была намного выше, чем сила индской цивилизации или древнекитайской. Однако кто осмелится догматически утверждать, что сирийская и эллинская цивилизации превзошли две другие в росте по всем параметрам?

Неадекватность географического критерия подтверждается тем фактом, что индская цивилизация, долгое время оставаясь на собственной почве, как бы в ожидании рождения эллинизма, впоследствии обрела экспансионистский характер, продвигая эллинистический стиль на Восток – от Инда до Тарима и от Тарима до Желтой реки. Мы уже упоминали, что эллинистическое искусство пришло на Дальний Восток через махаяно-буддийское учение, а махаяна, разумеется, была творением индских душ. К весьма любопытному заключению пришел выдающийся авторитет в области изучения восточных религий Ч. Элиот: «Идеи, подобно империям и расам, имеют свои естественные границы. Можно, например, сказать, что Европа – немагометанский край… А в районах, расположенных к западу от Индии (граница пролегает приблизительно по 65 градусе долготы), индийская религия экзотична и носит спорадический характер… И это при том, что влияние Индии в Восточной Азии было выдающимся по размаху, силе и продолжительности» [прим55]⁴¹⁵.

Проанализировав становление двух цивилизаций, сыновне родственных сирийской, мы обнаружим, что иранская цивилизация поглотила сестринскую арабскую на третьем веке их одновременного рождения. Однако заметим мы и то, что иранская цивилизация росла интенсивнее, чем ее жертва. Если мы примем территориальную экспансию за показатель роста, то будем вынуждены признать, что в данном случае этот показатель не работает, так как в размахе и силе экспансии арабская цивилизация ничуть не уступала иранской.

В конце концов, приходится признать, что территориальная экспансия не может быть принята в качестве критерия роста цивилизации.

Можно обратиться еще к двум сестринским цивилизациям – вавилонской и хеттской, – родственно связанным с Шумером. С первого взгляда кажется, что хеттская цивилизация за свою короткую жизнь выросла больше, чем ее вавилонская сестра. Однако экспансия хеттской цивилизации, длившаяся с XVI по XIII в. до н.э., была не столь широкой, как экспансия вавилонской цивилизации, имевшая место в IX–VII вв. до н.э.

В наше время разворачивается впечатляющая и всеобъемлющая экспансия западного мира. Впервые за всю свою историю человечество столкнулось с ситуацией, когда одно общество распространило свое влияние практически на всю обитаемую поверхность Земли. Едва ли были в истории большие контрасты, чем в наши дни: глобальные экспансионистские устремления западного общества при относительной неподвижности других живых обществ нашей планеты. Когда эти другие цивилизации предпочитали держаться своих постоянных границ, безудержно расширяющаяся западная цивилизация, не зная пределов своим устремлениям, стала стучаться во все двери, взламывать все преграды и прорываться в самые замкнутые крепости. Когда вестернизация незападных обществ достигла апогея. Homo Occidentalis ⁴¹⁶охватило неверие в собственные силы и страх перед будущим, а это – если судить по прецедентам – плохой признак.

Таким образом, эмпирический анализ показывает, что прогрессивное и кумулятивное завоевание человеческого окружения напрямую связано с территориальной экспансией, направленной от географического центра цивилизации к периферии, но это ни в коей мере не может считаться правомерным показателем роста цивилизации. Пожалуй, единственным социальным последствием территориальной экспансии можно считать ретардацию, или замедление роста, но никак не усиление его. Причем в крайних случаях наблюдается и полная остановка роста.

Ярким примером этого феномена в западной истории является Ренессанс. Зародившись в Северной и Центральной Италии в XIV в., это интеллектуальное движение достигло своей наивысшей точки к XV в. В Англии процесс этот протекал в XVI–XVII вв., во Франции – в XVII–XVIII вв., в Германии – в XVIII–XIX вв. Немецкое Просвещение эпохи Гёте как бы повторяло фазу, пройденную Ренессансом в Италии за четыре столетия до того. Фактически западный Ренессанс представлял собой ослабленный гребень волны, бегущий от центра – прародины западного христианства – к периферии – в Западную Европу.

Чтобы проиллюстрировать подмеченное нами правило, рассмотрим социальные последствия распространения западной цивилизации на другие части земного шара. Пожалуй, можно считать общепринятым мнение, что заморский этос в своих основных чертах радикален, если не прогрессивен. Однако при более близком рассмотрении обнаруживается ложность этого вывода. В области технологии, где вызов направлен на завоевание непокорной Природы, действительно происходило иногда столь резкое стимулирование первопроходцев, что им удавалось делать замечательные открытия и изобретения. Истинно также и то, что каждая заморская миграция несет дезинтегрирующий эффект, что в свою очередь побуждает к акту нового социального творения. Эта возможность была блестяще использована скандинавскими поселенцами в Исландии и эллинскими поселенцами в Ионии. Но следует помнить, что это всего лишь возможность, но никак не неизбежность и заморский поселенец волен принять ее или нет. Заморская миграция – это просто возможный стимул, а не неизбежная ступень интеллектуального роста; и если этот стимул не порождает ответа, от него мало проку. Стимул к техническим изобретениям также не стоит переоценивать, ибо область техники и технологии, сколь бы ни был значителен удельный вес ее в обществе, представляет далеко не главный пласт социальной жизни. Поэтому, пренебрегая открывшимися возможностями, колониальный этос вполне может оказаться весьма косным. И эта косность – отличительный признак западного заморского мира.

Итак, тщательный эмпирический анализ показывает, что территориальная экспансия приводит не к росту, а к распаду.

Возьмем, например, историю эллинистической цивилизации. Мы уже отмечали, что на определенной исторической ступени эллинское общество ответило на демографический вызов масштабной географической экспансией: что через два столетия эта экспансия была остановлена успешным сопротивлением неэллинских сил и что эллинизм ответил на этот новый вызов переходом от экстенсивной экономики к интенсивной, выработав новый метод решения проблемы перенаселения. Этот кризисный период эллинской истории, период реадаптации, когда эллинское общество трансформировало свой порыв, перейдя из экстенсивного в интенсивный ритм, имел все признаки смутного времени. Фукидид говорил, что со времен Кира и Дария «развитию Эллады долгое время мешали различные препятствия. Поэтому она не могла сообща совершить ничего великого, а отдельные города были слишком мало предприимчивы» (Фукидид, История). Геродот писал в «Истории», что в течение трех последовательных поколений, охвативших период правления Дария Гистаспа-сына, Ксеркса Дария-сына и Артаксеркса Ксеркса-сына Эллада была наполнена большими невзгодами, чем в течение двадцати поколений, предшествовавших восхождению Дария.

Современному читателю, возможно, трудно понять скепсис великих историков прошлого, ибо эпоха, которую они столь безрадостно описывают, представляется в ретроспективе апофеозом цивилизации эллинов, когда эллинский гений вершил свои великие творческие акты во всех сферах социальной жизни, сделав эллинство бессмертным. Однако в оценках Геродота и Фукидида прослеживается понимание ими того исторического факта, что век безудержной и беспрепятственной экспансии эллинства кончился. Элладе противостояли более могущественные внешние силы. Однако, несомненно и то, что с момента восхождения Дария и до начала Пелопоннесской войны порыв рос га эллинской цивилизации был выше, чем в течение двух предшествующих веков, когда средиземноморская экспансия эллинизма достигла апогея. И если бы у Геродота и Фукидида была возможность проследить историю Эллады не только в глубь веков, но и в будущее, они бы зафиксировали, что за надломом эллинской цивилизации в Пелопоннесской войне (катастрофа, которую засвидетельствовал Фукидид) последовал новый взрыв территориальных завоеваний, начатых Александром и превзошедших масштабами раннюю морскую экспансию. В течение двух столетий после первых походов Александра эллинизм распространялся в азиатских сферах, оказывая давление на сирийскую, египетскую, вавилонскую, индскую цивилизации. А затем еще два века эллинизм расширял свою экспансию уже под эгидой римской власти, захватывая европейские земли варваров. Но это были для эллинистической цивилизации века распада.

Таким образом, мы видим, что в эллинистической истории порыв роста достиг своего максимума до начала территориальной экспансии, а в момент экспансии он оказался на мертвой точке. Краткий период духовной активности приходится на время, когда экспансия греков, столкнувшись с внешним давлением, ослабела, но затем последовал длительный период новой эллинистической экспансии, который привел к мучительному процессу распада.

Иллюстрация из истории Эллады подтверждает, что если экспансия и имеет какое-либо соответствие росту, то здесь – обратная пропорция, другими словами, территориальные захваты – симптом не социального роста, а социального распада.

Примеры, подтверждающие наш вывод, можно продолжить.

Сирийская история дает модель, сравнимую с моделью истории Эллады. Великий творческий период сирийской истории – эпоха пророков Израиля – был периодом, когда сирийская экспансия из Леванта в Западное Средиземноморье захлебнулась, столкнувшись в VIII–VI вв. до н.э. с морской экспансией Эллады. Сирийское общество подверглось в тот период давлению и с противоположной стороны – со стороны воинственного ассирийского общества. Во второй половине VI в. до н.э. сирийский мир освободился от этих внешних давлений. В морской зоне конфликта заморские сирийские общины финикийского происхождения сумели приостановить эллинскую экспансию. На пути Эллады стоял финикийский Карфаген, собравший достаточно мощные вооруженные силы. В континентальной зоне арамеи и обитатели израильских земель, вытесненные ассирийцами за пределы внутренней Сирии на западный край Иранского нагорья, сумели восстать против своих вавилонских гонителей, почерпнув силы в объединении древнесирийской культуры с культурой мидян и персов, пришедших на смену ассирийским правителям. Таким образом, со второй половины VI в. до н.э. сирийская цивилизация, восстановив свои права в Западном Средиземноморье, вступила в новую фазу экспансии. Однако на сей раз одержанные победы и восстановленное материальное процветание не сопровождались, увы, духовными приобретениями. В духовной истории культуры сирийского общества период между VI в. до н.э. и II в. до н.э. представляется временем относительной стагнации. Сирийский этос не имел стимула для духовных исканий вплоть до новых атак эллинизма, начатых Александром и продолженных его последователями, с тем чтобы навсегда лишить Карфаген господствующего положения в Западном Средиземноморье.

Время, когда сирийский мир прекратил свою собственную экспансию и вынужден был снова перейти к обороне, стало временем создания псалмов. Нового завета, «Исповеди» Августина Блаженного. Можно видеть, что в сирийской, как ив эллинской, истории географическая экспансия и духовный рост находятся в обратной зависимости друг от друга.

В китайской истории мы наблюдаем аналогичный процесс. В эпоху роста пределы древнекитайской цивилизации не простирались дальше бассейна Желтой реки. Во время китайского смутного времени Цинь Шихуанди, основатель китайского универсального государства, продвигает политические границы китайского мира до линии, очерченной Великой Китайской стеной; династия Хань, наследующая труды императора Цинь, продвигает китайские границы дальше, пока не присоединяет все южное побережье Китая и весь Таримский бассейн. Таким образом, и в китайской истории периоды географической экспансии и социального распада совпадают.

Подмеченное нами соотношение между экспансией и распадом характерно и для дальневосточного общества на островах Японского архипелага. В японском варианте дальневосточной истории территориальная экспансия и социальный распад явно находятся в причино-следственной связи. Здесь дальневосточная цивилизация вступила в стадию надлома в последней четверти ХП в., когда японская военно-феодальная знать лишила императора реальной власти. Переход власти от рафинированной и образованной аристократии в руки грубой и деспотичной военщины нанес столь мощный удар развитию японского общества, что оно так и не смогло от него оправиться. Но, проанализировав путь к власти японской военно-феодальной верхушки, мы увидим, что это потомки воинственных племен варваров, которые несколько веков назад расширяли границы дальневосточной цивилизации на острове Хоккайдо за счет местного населения – айнов. В ходе своей бесконечной и неизменно победоносной войны эти варварские племена достигли такой мощи и совершенства в военном деле, что в конце концов завладели основными земельными богатствами архипелага, что и дало им власть над императорским двором. Однако победы отнюдь не обогатили захватчиков культурой, и. когда они пришли на смену чиновникам японского двора, которые совершали свой рывок, чтобы любой ценой сохранить своеобразную дальневосточную культуру в чуждом социальном окружении, это привело к политической революции, потрясшей всю социальную систему Японии ⁴¹⁷. Качество было принесено в жертву количеству. Территориальная экспансия и здесь влекла за собой общественный упадок.

Ветвь православно-христианского общества в России обладает схожими историческими чертами. В этом случае также имел место перенос власти из центра, который самобытная православная культура создала в бассейне Днепра в Киеве, в новую область, завоеванную русскими лесными жителями из варварских финских племен в бассейне верхней Волги. Перенос центра тяжести с Днепра на Волгу – из Киева во Владимир – сопровождался социальным надломом по тем же причинам, которые мы только что анализировали на примере Японии. Социальный спад и здесь оказался ценой территориальной экспансии. Однако на этом экспансия не прекратилась, и русский город-государство Новгород сумел распространить влияние русской православной культуры от Балтийского моря до Северного Ледовитого океана. Впоследствии, когда Московское государство сумело объединить разрозненные русские княжества, под единой властью универсального государства (условной датой создания российского универсального государства можно считать 1478 г., когда был покорен Новгород), экспансия русского православного христианства продолжалась с беспрецедентной интенсивностью и в невиданных масштабах. Московитам потребовалось менее столетия, чтобы распространить свою власть и культуру на Северную Азию. К 1552 г. восточная граница русского мира пролегала в бассейне Волги западнее Казани. К 1638 г. граница была продвинута до Охотского моря. Но и в этом случае территориальная экспансия сопровождалась не ростом, а упадком.

Можно заметить подобную закономерность и в развитии обществ Нового Света. В андской истории, например, Чили вошла в орбиту андской культуры благодаря военным завоеваниям поздних инков ⁴¹⁸, а инкское государство было андским универсальным государством на предпоследней стадии распада андской цивилизации. В истории майя экспансия культуры майя по Мексиканскому нагорью и на полуостров Юкатан протекала в тот момент, когда цивилизация майя стремительно приближалась к своему загадочному концу. В истории Мексики распространение мексиканской культуры в пределах Северной Америки вплоть до Великих Озер проходило в период смутного времени, когда ацтеки сражались с другими государствами мексиканского мира, прокладывая нелегкий путь к созданию мексиканского универсального государства⁴¹⁹.

Остается несколько сомнительных и нетипичных случаев. Юкатанская цивилизация, например, контрастна своей сестринской мексиканской цивилизации, поскольку она вообще никогда не выходила за пределы своих изначальных границ. Хеттская цивилизация, существование которой было неожиданно и насильственно прервано вторжением чужеземного общества, первоначально расширялась в направлении с Анатолийского нагорья в Северную Сирию. Трудно судить, переживало ли хеттское общество в тот период рост или же находилось в состоянии распада. На этот вопрос нельзя ответить с определенностью в силу преждевременности конца хеттской истории. Однако мы легко можем догадаться, что падение хеттского общества под натиском постминойского движения племен в начале XII в. до н.э. было итогом милитаризма, в который впала империя Хатти в течение предыдущих двух столетий. Другими словами, можно рассматривать воинственность Хатти как признак социального распада; а поскольку распространение хеттской культуры в Северной Сирии было прямым следствием военного вторжения, можно предположить, что связь между территориальной экспансией и социальным распадом наличествует и в хеттской истории.

Следует принять во внимание, что в некоторых случаях цивилизации увлекались территориальными приобретениями в раннем детстве и без какой-либо задержки своею роста. К таким случаям относится заморская экспансия индуистской цивилизации в Индонезию и Индокитай, имевшая место в последней половине I тыс.; экспансия арабской цивилизации XIV в.; современная ей иранская экспансия. Однако при более близком рассмотрении мы видим, что все эти три цивилизации принадлежат к связанному классу и что их экспансионистские устремления не что иное, как продолжение тех движений, которые характеризовали отеческие цивилизации в периоды их разложения. Во всех рассматриваемых здесь случаях зарождение экспансии можно обнаружить не в некоем новом импульсе, а в инерционных всплесках старого движения.

Итак, наш эмпирический анализ выявил только два случая, когда территориальная экспансия сопровождалась не упадком, а социальным ростом. Это средиземноморские экспансии сирийской и эллинской цивилизаций, имевшие место в первой половине I тыс. до н.э.

Как объяснять этот четкий социальный закон? Одно очевидное объяснение лежит в сфере военизации общественной жизни, ибо милитаризм, в чем мы еще не раз убедимся на примерах, является на протяжении четырех или пяти тысячелетий наиболее общей и распространенной причиной надломов цивилизаций. Милитаризм надламывает цивилизацию, втягивая локальные государства в междоусобные братоубийственные войны. В этом самоубийственном процессе вся социальная ткань становится горючим для всепожирающего пламени Молоха.

Например, в эллинистической истории милитаризм был – по крайней мере частично – ответствен как за позднюю экспансию эллинистического мира, гак и за распад эллинистического общества, начавшийся одновременно с этой экспансией. Подобное объяснение соотношения между экспансией и распадом не является натяжкой. Ибо военное завоевание не обязательно требует принятия побежденными культуры победителей. И хотя распространение эллинизма через завоевания в Азии и Европе является доказательством, что последствия войны и победы всегда непредсказуемы, эллинский пример представляется исключительным. Чаще случается, что победители становятся пленниками культуры побежденных – так, римляне были пленены греками. Но если покоренный народ не может одержать культурной победы как компенсации за военные и политические поражения, он начинает усваивать элементы культуры своих завоевателей. Например, воздействие ассирийских захватчиков на арамейские и израильские народы привело к распространению вавилонской культуры, более древней и развитой по сравнению с сирийской. Однако мидяне, попав под ассирийский пресс, предпочли не вавилонскую культуру своих поработителей, а сирийскую, носителями которой были арамеи и иудеи. Таким образом, в этом примере факт военного завоевания не только не привел к распространению культуры завоевателей, но и послужил серьезным тому препятствием.

Объяснение закономерности расширения территориальной экспансии в связи с углублением социального распада можно найти в природе общественных процессов, благодаря которым эта экспансия и возникает. Ибо, как мы видели, географическая экспансия выражает притязания одного общества на владения другого: успех подобных притязаний приводит к ассимиляции, а социальная ассимиляция является результатом «культурного облучения».

Известно, что белый свет разлагается на составляющие цвета. Подобно этому, лучи, которые излучает духовная энергия общества, также состоят из отдельных элементов – экономических, политических и культурных.

В случаях успешной ассимиляции материальные экономические факторы обычно действуют первыми. Афганец или эскимос стремится завладеть каким-либо привлекательным западным изделием, например ружьем, швейной машиной или граммофоном. Принимая незнакомый инструмент или игрушку, абориген не обязан принимать вместе с этими предметами иностранные институты, идеи, этос. Если бы афганцу сказали, что он может взять британское ружье только в том случае, если признает британскую конституцию, обратится в англиканство, освободит своих домашних женщин, то, безусловно, условия показались бы ему неприемлемыми. Он скорее вернет ружье и удовлетворится оружием своих предков, чем изменит стародавние обычаи. Экспансионизм цивилизации затрудняет проникновение ее в чужую цивилизацию. Иными словами, лучи ее не развернулись в спектр и имеют слишком резкое свечение. Это та форма, когда экономические, политические и культурные элементы в обществе диффузно сливаются друг с другом. Подобное состояние характерно для цивилизации на стадии роста. Одной из отличительных черт растущей цивилизации является то, что она представляет собой на этом этапе некое единое социальное целое, в котором экономический, политический и культурный элементы объединены внутренней гармонией растущей социальной системы. С другой стороны, когда общество надламывается и начинает распадаться, одним из симптомов этой социальной болезни является разделение культурного, политического и экономического элементов, что порождает болезненный диссонанс. В этот момент ткани социального тела излучают целый спектр лучей: и эти рассеянные лучи распадающейся цивилизации обладают способностью проникать в ткани других общественных организмов в большей мере, чем неразложенный свет цивилизации, пребывающей в стадии роста.

Возможно, это объясняет закон, выведенный нами в ходе исследования и гласящий, что социальный распад представляет собой более благоприятное условие для географической экспансии, чем социальный рост. С этой точки зрения мнение, согласно которому географическая экспансия является проявлением социальной болезни, кажется, пожалуй, оправданным.

Таким образом, общество, переживающее упадок, стремится отодвинуть день и час своей кончины, направляя всю свою жизненную энергию на материальные проекты гигантского размаха, что есть не что иное, как стремление обмануть агонизирующее сознание, обреченное своей собственной некомпетентностью и судьбой на гибель.