Ливия: Триполи, Киренаика и Феццан

Положение Ливии в начале XVI в. Османское завоевание

Историко-географический термин «Ливия» в его современном значении был создан в конце XIX в. итальянскими учеными, которые позаимствовали его из античной географии. Древние называли Ливией всю Северную Африку. Итальянцы же применили это понятие для обозначения областей, расположенных между Тунисом и Египтом — Триполитании на северо-западе, Киренаики на северо-востоке и Феццана на юге. В средние века Киренаика тяготела к Египту, Триполитания была связана с Тунисом, а Феццан — пустынная область — веками существовал обособленно от побережья.

Уровень общественно-экономического развития Ливии был ниже, чем соседних Египта и Туниса. В своей основе ливийское общество было родоплеменным. Статус племени зависел от его военной силы и древности происхождения. В XVI в. Ливию населяли как свободные, так и вассальные племена. На протяжении веков основным занятием населения оставалось кочевое и полукочевое скотоводство на общинных землях и земледелие в оазисах и в прибрежной полосе. Хозяйство ливийских племен было почти полностью натуральным, а ремесло в городах было развито слабо. Узость внутреннего рынка не благоприятствовала укреплению хозяйственных связей между прибрежными городами и внутренними районами.

Исторические судьбы трех ливийских земель соединились лишь в XVI столетии. Оно вошло в историю Ливии как эпоха европейской военной экспансии. В 1510 г. Триполи был захвачен испанской армией, а через 20 лет был передан испанцами рыцарям Мальтийского ордена. Мальтийцы же, заключив союз с хафсидским правителем Туниса, заметно приумножили «испанский дар» — в 1530—1540 гг. они смогли овладеть всей западной частью побережья Триполитании.

Местные арабские и берберские племена неизменно оказывали захватчикам сопротивление. Однако, будучи не в силах освободить Триполи от христиан, триполийцы в 1519—1520 гг. обратились за помощью к османскому султану Селиму I. Падишах, заинтересованный после захвата Египта (1517 г.) в дальнейшем укреплении турецких позиций в Северной Африке, вскоре отправил в Триполи небольшой воинский корпус во главе с Мурад-агой. В 30-х—40-х годах XVI в., когда османские притязания на власть получили поддержку в Алжире и Тунисе, Стамбул активно развернул борьбу с испанцами и за Триполи. В 1551 г. османские войска, флот и местные племена вынудили мальтийский гарнизон города к капитуляции. Вскоре турки, действуя под флагом освобождения мусульманских народов от иноземного ига, присоединили к империи всю Триполитанию и Киренаику, а позднее и Феззан.

Прямое турецкое управление, Режим деев в Триполи (1603—1711 гг.)

После турецкого завоевания исторические территории Ливии были объединены в наместничество (эйалет) Триполи. Неустойчивость османской власти и постоянная угроза со стороны европейских государств заставила турок спешно организовать администрацию новой провинции и разместить в ней вооруженные силы.

Уже при первом наместнике Мурад-аге (1551—1555 гг.) в Триполи появился янычарский корпус (оджак), разделенный на роты (орты) по 100 человек. Как было принято в империи, янычары рекрутировались из населения Малой Азии (Анатолии) и христиан Восточного Средиземноморья. В Триполи, как и везде, они пользовались различными льготами и привилегиями: находились на полном обеспечении османского правительства (Порты), сами избирали своих командиров, защищали свои корпоративные интересы при помощи военного совета (дивана), имели право жениться на местных женщинах, а в свободное от службы время могли заниматься ремеслами и торговлей. Янычарам была присуща смелость и решительность, однако их дисциплина оставляла желать лучшего, чему способствовала частая сменяемость командного состава — от низшего звания (дея) до высшего (аги).

Второй наместник Триполи Доргут-паша, сменивший Му-рад-агу в 1555 г., заложил основы триполийского флота как ударной военной силы эйалета. Турецкие корабли, базировавшиеся в Триполи, не только защищали ливийское побережье от европейских корсаров, но и участвовали в нападениях на приморские районы Испании и Италии совместно с флотом османской метрополии. Сам Доргут-паша — знаменитый корсар и флотоводец — при поддержке триполийского и тунисского флотов стал в середине XVI столетия подлинным властелином западной акватории Средиземного моря. Участие в морской войне приносило большие доходы как турецкой администрации Триполи, так и местной корпорации (та'ифе) корсарских капитанов, поэтому османские власти уделяли особое внимание кораблестроению, снаряжению, снабжению флота и укомплектованию его экипажей.

При Мураде и Доргуте сложилось и административное деление приморской части эйалета. Оно соответствовало традиционной османской схеме: эйалет делился на области (санджаки) Триполи, Мисурату и Бенгази, а области делились на уезды (кабы), которые, в свою очередь, дробились на районы (нахии). В областях, крупных уездах и стратегических пунктах находились небольшие гарнизоны, состоявшие из янычар. В их обязанности входило обеспечение безопасности и сбор налогов. Янычарские гарнизоны, расположенные далеко друг от друга и нерегулярно поддерживавшие связь с Триполи, осуществляли весь объем османской власти на местах. В глубинных районах эйалета (Киренаика, Феззан) власть турок была сугубо формальной. Здесь наместники предпочитали сохранять вековые институты арабских и берберских племен. Они оставляли на местах старых вождей и правителей, избегали вмешиваться в межплеменную вражду, всячески привлекали на свою сторону как вождей и старейшин (шейхов) племен, так и знатных лиц городов.

На первых порах установление османских порядков способствовало оздоровлению хозяйства Триполитании и Кире-наики. Прекращение войн с испанцами и стабилизация внутреннего положения в эйалете позволили местным жителям вернуться в разрушенные селения. Восстанавливались колодцы и ирригационные сооружения, стали возделываться заброшенные за годы войны поля. В середине XVI в. Триполи вернул себе статус крупного средиземноморского порта —

перевалочного пункта транссахарского торгового пути и рынка работорговли.

Однако уже в 70-х годах XVI столетия внутренняя обстановка в эйалете заметно ухудшилась, поскольку управление Триполи постепенно перешло из рук пашей к командирам янычарского оджака и лидерам пиратского сообщества. Уже преемники Доргута, погибшего при осаде Мальты (1565 г.), были вынуждены считаться в своих решениях с янычарско-пиратской вольницей. А после того как султан Мурад III упразднил особое «прифронтовое» положение североафриканских владений и преобразовал их в обычные провинции (1587 г.), власть периодически сменяемых наместников-па-шей оказалась уже чисто номинальной. Назначавшиеся из Стамбула паши, как правило, не пользовались престижем и авторитетом в стране, а те из них, кто был неугоден янычарам, физически уничтожались. В этих условиях привилегированное янычарское войско играло преобладающую роль в управлении Триполи.

При фактически бесконтрольном управлении эйалетом злоупотребления и произвол турецкой администрации достигли к концу XVI в. наивысших пределов. В эту эпоху сбор налогов с городов и племен, проводившийся два раза в год, неизменно превращался в грабительскую военную кампанию, сопровождавшуюся насилием, поборами, вымогательством и притеснениями. Постоянная угроза безопасности личности и имущества вновь ввергла в упадок торговлю и ремесла, а население нередко было вынуждено бросать родные места и перебираться за пределы эйалета. Местные же духовные лидеры (мурабиты), племенные вожди и всякого рода авантюристы использовали недовольство триполийцев турецкими порядками, преследуя свои политические цели и стремясь к подчинению соседних племен.

На этом общественно-политическом фоне в 1603 г. в эйалете Триполи произошел военный переворот, в результате которого к власти пришел Сафар-дей. Этот янычарский вожак отстранил присланного из Стамбула пашу и выказал открытое неповиновение Порте. Несмотря на то, что в 1614 г. турецкий флот под командованием Халиль-паши силой восстановил османский порядок в Триполи, верхушка местных янычар и в дальнейшем неоднократно узурпировала власть. В первой четверти XVII в. в эйалете Триполи, так же как в Алжире

и Тунисе, установился режим деев — избираемых янычарским оджаком военных правителей.

На протяжении XVII в. отношения триполийских деев с османской метрополией были нестабильны и противоречивы. В эту эпоху Стамбул уже не имел достаточно сил для того, чтобы постоянно контролировать действия избранного янычарами дея, и все более терял власть над отдаленным североафриканским владением. Однако турки вовсе не намеревались предоставить деям Триполи свободу действий и примириться с их неограниченной властью. Такая независимость наносила ущерб целостности империи и расшатывала основы турецкого владычества на Средиземном море. Поэтому свои права на Триполи Порта периодически подтверждала посылкой к берегам эйалета военных кораблей и расправой над очередным деем. В этом случае в Триполи одновременно правили новый деи и наместник султана. Однако как только турецкий флот возвращался в Стамбул, янычарская вольница начиналась вновь, а роль наместника сводилась к представительским функциям.

Компромисс между Стамбулом и Триполи был найден уже в середине XVII в. и состоял в том, что правящие деи стремились заручиться поддержкой Высокой Порты, заслужить благосклонность султана и получить официальное назначение на должность его наместника в эйалете. К такому решению их подталкивала выраженная неустойчивость дейского режима Триполи по сравнению с такими же режимами в Тунисе и Алжире. В основе этой нестабильности лежали бедность и низкий уровень экономического развития Триполитании. Кроме того, янычарский корпус и пиратская корпорация здесь были малочисленнее и слабее, чем в Алжире и Тунисе, и поэтому не могли так же успешно отстаивать свою независимость от империи, как это делалось в других странах Северной Африки. Наконец, деи Триполи вынуждены были постоянно вести морскую войну с европейскими державами, стремившимися навязать эйалету свои условия торговли и мореплавания, и в этой войне могли рассчитывать только на поддержку Османского государства.

За 108 лет правления деев в Триполитании сменилось 25 правителей. Несмотря на попытки некоторых из них стабилизировать положение дел (создать военные формирования из местного населения, ограничить всевластие янычар,

урегулировать отношения прибрежных и глубинных областей, обеспечить безопасность торговли), этот период характеризуют главным образом смуты, мятежи, борьба жителей городов и бедуинских племен против высоких налогов, взимавшихся янычарами. XVII в. явился для Триполи эпохой междоусобиц, раздиравших свободные племена эйалета, и временем вражды между корпорацией корсарских капитанов и корпусом янычар, по очереди претендовавших на абсолютное господство в стране. Во второй половине XVII в. частая смена деев еще в большей степени ухудшила внутреннее положение. Ослабленная мятежами турецкая администрация уделяла основное внимание корсарству, которое вело к быстрому обогащению. К началу XVIII столетия деи уже не считались ни с интересами страны, ни с сюзеренитетом Османской империи. Они не проявляли никакой заботы о внутреннем положении в эйалете и были заняты в основном организацией военных действий на море и на суше. В силу этих обстоятельств в эпоху деев Триполи и Киренаика переживали экономический упадок, культурное оскудение и социальную дезориентацию.

Правление династии Караманли

Становление династии Караманли

В первые годы XVIII в. распад османских порядков в эйалете способствовал возрождению местных традиций общественной и политической жизни. Их основными носителями в Триполи были представители своеобразной этнической прослойки — «ку луг ли», потомки от браков турок с арабскими женщинами (араб, кулугли от тур. кул-оглу, букв, «сын раба [государева]», т. е. сын государственного служащего). Будучи арабами по языку и культуре, они несли военную службу, сочетая ее с занятиями земледелием и ремеслом. Эта привилегированная группа населения была связана кровными узами с местными жителями и противопоставляла себя янычарам, сохранявшим турецкий язык и обычаи.

На рубеже XVII—XVIII вв. в обстановке янычарского своеволия, анархии и смут отряды кулугли стали в Триполи существенным противовесом дестабилизации общественной

жизни. Их командир Ахмед Караманли в начале XVIII в. повел борьбу за отстранение от власти турецких ставленников, а затем открыто выступил против янычар при поддержке бедуинских племен и населения Триполи. Свергнув дея Махмуда Абу Мувейса, Ахмед 28 июля 1711 г. организовал военный переворот, в ходе которого было истреблено более ЗОО янычарских командиров. Отказавшись принять наместника Порты, энергичный и честолюбивый военачальник в 1713—1716 гг. подчинил себе Киренаику и Феззан и тем самым объединил под своей властью всю страну. Богатые дары османскому султану и петиции населения с просьбой назначить Ахмеда наместником вынудили Порту признать сложившееся положение дел. В 1722 г. Ахмед Караманли официально вступил в должность представителя империи в Триполи с присвоением ему титулов бейлербея и паши.

В результате бурных потрясений начала XVIII в. эйалет Триполи стал самостоятельным государством, правители которого лишь номинально признавали верховную власть Стамбула и вполне самостоятельно проводили как внутреннюю, так и внешнюю политику. Новое общественно-политическое устройство эйалета сложилось уже при основателе династии Ахмеде Караманли (1711—1745 гг.). Социальную опору династии составили общины воинов-кулугли, из которых формировались крупные воинские части. Янычарский же оджак был расформирован и потерял военное значение. Со свободными арабскими племенами Караманли старались поддерживать союзнические отношения. Как Ахмед, так и его преемники придавали большое значение религии: восстанавливали шариатские суды, ликвидированные при янычарах, оказывали почтение мусульманским духовным лидерам (мураби-там) и религиозным братствам. Хотя в управлении эйалетом сохранились османские традиции, переход власти в руки ку-лугли стимулировал арабизацию правящей группировки. По примеру хусейнидского Туниса Ахмед установил в Триполи монархический режим и добился от Порты наследственной передачи власти в эйалете.

Внутренняя жизнь раннего государства Караманли была наполнена заговорами и междоусобицами. За 34 года правления Ахмеду Караманли пришлось подавить более 20 восстаний и мятежей. Установление военной деспотии, укрепление ЭДминистрации и ужесточение налоговой системы вызывали

попытки оставшихся янычар вернуть себе былые привилегии. Однако уставшее от постоянных войн население было пассивно, и янычарские бунты не имели широкой поддержки. Поэтому к концу правления Ахмеда Караманли на территории эйалета Триполи сложилось уже вполне централизованное государство с сильным административным аппаратом, армией и флотом. Это позволило основателю династии не только обеспечивать безопасность страны и установить порядок в ее внутренних районах, но и гарантировать постоянное поступление доходов, основными источниками которых являлись покровительство корсарству, участие в транссахарской торговле, сбор дани с европейских государств и налогов с населения внутренних районов. Все это подняло престиж правителя Триполи и позволило ему укрепить не только свою власть, но и независимость по отношению к другим государствам.

Контакты Триполи с Османской империей строились на двойственной основе. С одной стороны, Ахмед Караманли считал себя независимым от Стамбула и без согласия султана заключал договоры о мире с европейскими странами — Францией (1729 г.), Англией (1716 и 1730 гг.), Голландией (1728 г.), Австрийской империей (1726 г.). С другой стороны, он понимал, что без защиты Османской империи как вовне, так и внутри страны, он не смог бы добиться стабильности и долго продержаться у власти. Поэтому он неизменно выплачивал Порте дань и признавал религиозный авторитет султана как халифа всех правоверных.

При преемнике Ахмеда Мухаммеде Караманли (1745— 1754 гг.) Ливия достигла наибольшего расцвета. Укреплялись вооруженные силы, были построены собственные судоверфи, развивалось сельскохозяйственное производство, росло число кустарно-ремесленных мастерских. Триполи и другие города на побережье благоустраивались, воздвигались новые городские стены, строились школы и мечети. Общественная и культурная жизнь городов заметно оживилась. Хотя официальным языком эйалета по-прежнему считался турецкий, в правящих кругах стали широко пользоваться и арабским, который со временем был уравнен с ним в правах.

Однако все эти положительные сдвиги были обусловлены своего рода инерцией долгого и успешного правления Ахмеда Караманли. К концу правления Мухаммеда Караманли, не особенно утруждавшего себя управлением государством, его

власть над корсарами ослабела, а в 1752 г. против него был организован заговор моряков-албанцев (арнаутов), служивших на корсарских кораблях. Этот мятеж оказался верхушечным и не имел успеха, но третий из правителей династии — Али Караманли (1754—1793 гг.) постоянно сталкивался с попытками янычар и корсаров вернуть утраченные позиции. Оппозиционные Караманли силы во второй половине XVIII столетия уже не опасались открыто ориентироваться на Порту.

В 80-х годах XVIII в. в Ливии развернулся экономический и общественный кризис. Недостаток товаров, рост цен и стихийные бедствия (голод 1784 г. и последовавшая за ним чума 1785 г.), финансовые затруднения власти и непоследовательная политика Али поставили режим Караманли на грань катастрофы. Возобновившаяся вольница янычар привела к росту междоусобиц, к грабежам и нападениям на дорогах страны и ослаблению торговли. Участились столкновения между племенами. В этих условиях знатные лица эйалета и командиры янычар усилили борьбу за власть. В Триполи образовались две политических группировки: одна из них стремилась заменить власть Али прямой администрацией Османской империи, другая же — энергичным правителем из числа его сыновей. Сыновья же Али, жаждавшие занять трон отца, в свою очередь, предались заговорам и интригам. На этом фоне Порта решилась на силовую реставрацию своего прямого управления в Триполи. В1793 г. греческий авантюрист-ренегат Али Джезаирли при поддержке всего лишь ЗОО наемников сверг правящую династию и вынудил Али Караманли с сыновьями бежать в Тунис. Однако воссозданная турками атмосфера репрессий и террора быстро вынудила триполийских кулугли вновь присягнуть династии в лице младшего из сыновей Али Караманли — Юсуфа. В январе 1795 г. при помощи тунисских подкреплений он смог взять Триполи и восстановить в эйалете прежние порядки.

Эйалет Триполи в правление Юсуфа Караманли (1795-1832 гг.)

Придя к власти, Юсуф Караманли постарался наладить отношения с османской метрополией. Уже в 1796 г. он добился ^от султана Селима III фирмана, в котором был официально

признан наместником в эйалете Триполи. Несмотря на традиционный обмен дарами с султаном и признание духовной власти Османской династии, Юсуф-паша лишь внешне ориентировался на Порту. Он прекратил высылать налоговые поступления в распоряжение Стамбула, а арабский язык при нем заменил турецкий в качестве официального языка двора и триполийского государства.

Пользуясь периодом упадка политического и военного могущества Османской империи при Селиме III (1789—1808 гг.) и Махмуде II (1808—1839 гг.), Юсуф на протяжении своего правления стремился всемерно укрепить господство династии Караманли и ввести в эйалете жесткий режим своей личной власти. В начале XIX в. он решительно повел борьбу с вольностью племен Киренаики и правителей Феззана. В 1815 г. богатые рынки Феззана подпали под его контроль; в дальнейшем же Юсуф-паше удалось распространить свое влияние вдоль трасс транссахарской торговли вплоть до озера Чад. Поскольку племена и местные вожди неизменно отстаивали свое независимое положение с оружием в руках, Юсуф Караманли еще в начале правления серьезно озаботился состоянием армии и администрации эйалета.

В начале XIX в. правитель Триполи располагал 10 тысячами всадников и 40 тысячами пехотинцев. Основу триполийского войска по-прежнему составляли общины кулугли, охотно служившие Юсуфу за освобождение от налогов и другие привилегии. Заметную роль в рядах армии также играли арабские племенные ополчения, которые паша использовал для карательных экспедиций против враждебных ему племен. Однако боеспособность армии оставляла желать лучшего — вооружение было устаревшим, организация неэффективной, а снабжение попросту отсутствовало.

Стремясь компенсировать эти недостатки, Юсуф-паша вновь начал нанимать на службу янычар. В этом он разошелся с османской метрополией, где в начале XIX в. был взят курс на ликвидацию янычарского корпуса и реорганизацию армии по европейскому образцу. В условиях периферийного эйалета янычары еще смогли, будучи профессиональными военными, сцементировать разношерстную армию паши и улучшить ее боевую подготовку. Однако, опасаясь мятежей янычар, Юсуф-паша пользовался их услугами в ограниченном масштабе. Он тщательно подбирал командный состав отрядов,

а руководство военными экспедициями доверял лишь своим детям. Кроме того, не имея средств для постоянного содержания армии, паша Триполи формировал войско только на случай боевых действий. Непостоянной армии он противопоставил специальные регулярные части (аш-шавишия), которые предназначались для охраны дворца и общественного порядка в столице. Благодаря этим мерам триполийский правитель мог вполне положиться на свое войско.

Наряду с укреплением армии этот выдающийся представитель династии Караман ли восстановил работу административного аппарата. При нем окончательно оформились принципы его организации: правитель решал текущие дела на ежедневных заседаниях совета (дивана), в который входили командующий флотом, министр финансов, командир янычар, градоначальник (шейх) и судья (кади) столицы эйалета. Для обсуждения важных вопросов Юсуф-паша приглашал на заседания дивана знатных горожан и вождей племен. Подражая османским султанам, Юсуф ввел пост первого министра (кадир аль-вузара) и министра иностранных дел. Важное место в администрации Караманли занимал наследный принц (бек), командовавший войсками эйалета и отвечавший за безопасность и порядок в стране, а также за сбор налогов. На местах администрация набиралась из племенных вождей, которым по необходимости присылались в помощь войска из столицы.

Экономическое благосостояние эйалета Триполи в правление Юсуф-паши несколько увеличилось в силу ликвидации раздробленности страны, ограничения власти племенных вождей, установления безопасности на торговых трассах. Начальный период правления Юсуфа Караманли совпал с расцветом торговли эйалета Триполи с Европой, Левантом и государствами Северной Африки. Активное участие дома Караманли в средиземноморской и транссахарской торговле и высокие налоги, поступавшие с таможен, являлись основным источником доходов эйалета. Шерсть, кожи, золотой песок, хлопок, пряности и табак из Центральной Африки встречались в ливийских портах с тонкой английской пряжей, зеркалами и стеклом из Венеции, европейскими тканями, оружием и инструментами. Однако ливийская торговля носила преимущественно транзитный характер. Засушливый климат, скудость и неравномерность выпадения осадков,

а также примитивность орудий земледелия способствовали господству в стране натурального хозяйства. В силу этого экономические связи между немногочисленными городами эйа-лета с его внутренними районами были незначительными. Лишь в Триполи, Бенгази, Мисурате и Мурзуке было сравнительно развито ремесленное производство грубошерстных тканей и ковров, ювелирных украшений, изделий из кожи, холодного оружия.

Вмешательство иностранных держав в дела Ливии

Годы правления Юсуфа Караманли ознаменовались активным военно-торговым соперничеством европейских держав и США в средиземноморском бассейне. Стратегическое значение североафриканских владений Османов заметно возросло после победы Великой французской революции 1789—1794 гг. Усиление колониальной экспансии Франции на периферии Османской империи немедленно столкнуло амбиции Парижа с интересами Британии, которым, в свою очередь, угрожало стремительное развертывание американской внешней торговли на европейских и североафриканских рынках.

В столь сложной обстановке внешняя политика Юсуф-па-ши предопределялась текущей конъюнктурой и была непоследовательной. Сначала правитель Триполи поддержал Францию в ходе египетской экспедиции Наполеона 1798— 1801 гг. и презрел объявление войны этой державе, провозглашенное османским султаном Селимом III. После того, как английская эскадра адмирала Нельсона уничтожила французский флот при Абукире (1798 г.), Триполи стал главным звеном связи между французским гарнизоном Мальты и экспедиционным корпусом в Египте. Профранцузские симпатии Юсуфа охладил лишь обстрел Триполи английским флотом (1799 г.) и захват Мальты англичанами (1800 г.). Затем три-полийские корсары содействовали уже Британии в ее попытках сдержать американскую торговую экспансию в Средиземноморье. Несмотря на заключенный в 1797 г. мирный договор с США, Юсуф-паша развернул в 1800—1801 гг. серию нападений на американские торговые суда, что привело стороны к морскому противостоянию в 1801—1804 гг. В ходе англо-американской войны 1812—1814 гг. Юсуф-паша

формально сохранял нейтралитет, но на деле вновь поддерживал действия английского флота.

Новый этап силового воздействия держав Запада на Ливию начался после окончания наполеоновских войн. Разгром франции и передача ее флота союзникам оказали двойственное влияние на внешнюю политику Юсуф-паши. С одной стороны, ослабление позиций Франции в Средиземноморье лишило его возможности маневрировать между двумя соперничающими державами. Уже на Венском конгрессе (1815 г.) и конгрессе в Экс-ла-Шапелле (1818 г.) европейские правительства решили совместно положить конец магрибинскому корсарству. С другой стороны, общее усиление военно-морского флота Англии и захват англичанами Мальты изменили соотношение сил на Средиземном море в пользу Европы. К началу 30-х годов XIX в. Юсуф-паша смог содержать только 20 боевых кораблей, на вооружении которых имелось 136 пушек. При этом Триполи испытывал серьезную нехватку корабельного леса и квалифицированных кораблестроителей, а расширение флота за счет захвата и покупки европейских судов становилось все более проблематичным.

В этих условиях посылка европейских эскадр для нанесения ударов по Триполи оказалась наиболее эффективной мерой по пресечению корсарской активности. В 1816 г. в Триполи прибыла английская эскадра Эксмауса, ав 1818г. — еще одна английская и французская эскадра. Под жерлами их пушек Юсуф-паша был вынужден пойти на значительные уступки: он запретил своим корсарам посягать на европейскую торговлю и порабощать христианских пленников, подписал ряд навязанных ему договоров о дружбе с малыми государствами Европы, освободил несколько сотен невольников-христиан. Морской разбой триполийцев продолжался еще десять лет после конгресса в Экс-ла-Шапелле, но его объектами служили только суда малых европейских государств (Швеция, Дания, Сардиния, королевство обеих Сицилий, Папская область, Неаполь). В конце 1820-х годов Юсуф-паша лишился и этого источника дохода, поскольку правительства Англии ^и Франции взяли на себя защиту интересов этих европейских стран. Эта «защита» позволяла оказывать давление на Юсуф-Пашу, владения которого расценивались в Европе как удобный плацдарм для проникновения в центральную часть Африканского континента.

Восстановление прямого турецкого управления

Вмешательство иностранных государств в дела эйалета и вынужденный отказ от корсарства лишили Триполи важного источника доходов. Пополнение казны за счет налогов было нестабильным, в то время как расходы Юсуф-паши непрерывно росли. Ухудшавшееся экономическое положение страны вело к нехватке средств для содержания армии, флота и административного аппарата. В 20-х годах XIX в. оборонительные сооружения Триполи пришли в негодность, а их бронзовые орудия были проданы европейцам. Крупные боевые корабли, которые являлись главной силой государства Караманли, были также проданы. Оставшиеся суда не представляли серьезного препятствия для иностранных флотов, тем более, что и для них не хватало боеприпасов. Финансовое положение эйалета обострялось нехваткой наличных средств.

В этих условиях Юсуф-паша принял ряд экстренных мер для восполнения государственной казны и спасения своей власти. Он прибег к внешним займам, ввел монополию на торговлю зерном, продуктами ремесла, а также на закупки для армии и флота. Наконец, правитель Триполи нашел источник доходов в систематической порче монет: его казначейство выводило из оборота золотые и серебряные монеты, а вместо них чеканило новые с большим содержанием меди. С дефицитом же наличности Юсуф Караманли пытался справиться при помощи карточек-расписок, по которым долги центрального правительства погашались шейхами городов.

Перечисленные меры были слабо продуманы и не только не способствовали оживлению экономической жизни, а, наоборот, привели сначала к застою, а затем и к полному упадку и без того слабой триполийской торговли. В конце 20-х годов XIX в. денежная система эйалета была подорвана и стоимость монет резко менялась даже в течение одного дня. Вопреки ожиданиям Юсуф-паши, монополия на торговлю негативно отразилась на экономическом положении Триполи. Система же карточек-расписок в условиях кризиса не срабатывала, и правители городов постоянно запаздывали с погашением долгов Юсуфа. В 1830 г. финансовые трудности заставили пашу запродать урожай различных районов на несколько лет вперед.

Одновременно триполийский правитель попытался ввести чрезвычайные налоги на своих подданных, что вызвало массовое возмущение в эйалете и восстания кочевых племен. Наконец, в 1832 г., стремясь выплатить долги европейским государствам, Юсуф-паша замахнулся на права привилегированного сословия кулугли — главной опоры династии. Впервые за всю историю Караманли он осмелился распространить на них налоги. Кулугли, всегда поставлявшие воинов в армию вместо уплаты податей, немедленно подняли вооруженный мятеж в пригородах столицы и вынудили пашу отречься от власти. Финансовый кризис дополнился политическим.

Отречение Юсуф-паши вызвало распри в правящей семье. В Триполи сложилось несколько военно-политических группировок, и их борьба за власть сокрушила остатки авторитета династии. Неповиновение арабских племен, подрывные действия европейских держав, снабжавших противников оружием, захватнические планы бея соседнего Туниса — все это склонило Стамбул к решению покончить с династией Караманли и возвратить Триполи под прямое управление Османской империи. Порта, только что потерявшая Алжир и Грецию, не намеревалась упускать эйалет из своих рук. В 1835 г. в «помощь» сыну Юсуф-паши Али, так и не справившемуся с объединением Триполи, была выслана экспедиция под командованием Мустафы Наджиб-паши. Прибыв в Триполи 28 мая 1835 г., Мустафа с почестями принял Али на флагманском корабле, где и арестовал его вместе с его родственниками. В тот же день богословы (алимы) и знатные люди (аяны) Триполи принесли Мустафе Наджиб-паше клятву как назначенному султаном губернатору (вали). Так династия Караманли была свергнута без единого выстрела, не считая артиллерийского салюта.

Легкость, с которой Стамбул отстранил от власти династию Караманли, никоим образом не затеняла обстановку недоверия, окружавшую турок на всей территории эйалета, теперь реорганизованного в вилайет. Местные вожди воспринимали как семейство Караманли, так и османских управителей как чужеземцев, узурпировавших контроль над страной. Поэтому они отстаивали свою независимость и от новой администрации, & при удобном случае сами стремились захватить власть.

На протяжении 30-х годов XIX в. османским наместникам ^в Триполи удалось установить свое управление только в городах и на плодородных землях побережья. Внутренние полупустынные районы вилайета и горы Киренаики продолжали

пользоваться фактической независимостью. Их население не платило налогов и не признавало турецкой власти. Попытки же османских вали разместить свои гарнизоны в глубине территории встречали ожесточенное сопротивление местных племен. Превосходство в организации и вооружении все же не позволяло турецкой регулярной армии подавить подвижные кавалерийские отряды повстанцев, которые применяли тактику партизанской войны. В силу этого обстоятельства, а также опасного для империи турецко-египетского конфликта (1831—1840 гг.) губернаторы Триполи проводили в 30-х годах гибкую политику. Они стремились стабилизировать положение в вилайете мирными средствами, устанавливали дружественные отношения с вождями племен и шли им на уступки с тем, чтобы завоевать симпатии населения.

Братство Сенусийя в общественной жизни Ливии

На протяжении 40-х — 50-х годов XIX в. в Киренаике возникли первые обители (завгш) мусульманского братства Сенусийя, вскоре ставшего самым значительным религиозно-политическим движением в триполийском вилайете. Это братство основал алжирец берберского происхождения Мухаммед бен Али ас-Сенуси (1787—1859). Начав создание общины своих последователей в Аравии, он в 1843 г. построил первую обитель в Киренаике, а в 1856 г. вместе с учениками обосновался южнее — в оазисе Джагбуб.

Воззрения Мухаммеда ас-Сенуси сочетали мистические идеи с элементами ваххабизма — оппозиционного Стамбулу течения в исламе той эпохи. Стремясь примирить исламский мистицизм (суфизм) и нормативный ислам, Мухаммед ас-Сенуси выдвигал в качестве идеала организацию и деятельность ранней мусульманской общины. Залогом восстановления первоначальной жизненности и силы исламского вероучения он считал аскетический образ жизни, порицание богатства и расточительства, беспрекословное соблюдение положений Корана и отказ от более поздних наслоений и нововведений в исламе. Негативно относясь к западной цивилизации, Мухаммед ас-Сенуси подвергал острой критике реформаторскую деятельность Мухаммеда Али в Египте и либеральные нововведения в османской Турции. Обличая «приспособленчество»

официальных служителей ислама к новшествам властей, он обращался к широко распространенному в Северной Африке обрядовому комплексу «народного ислама». Сенуситы успешно использовали высокий авторитет «святых»-мурабитов и мусульманских мистиков-суфиев среди кочевников: завии братства являлись центрами местных культов «святых», но одновременно представляли собой лишь звенья единой суфийской организации. Мессианская идея возрождения былой славы и мощи мусульман, заложенная в учении Мухаммеда ас-Сенуси, воспринималась в широких кругах триполийско-го общества как призыв к неповиновению турецким оккупантам и недопущению иностранного влияния.

Основную массу последователей сенуситского движения составляли кочевники и крестьяне отдаленных районов вилайета. Братство обращалось в первую очередь к племенам, а не к городам, находившихся под властью турецкой администрации. Сам Мухаммед ас-Сенуси удачно приспособил свою деятельность к племенной организации. Его эмиссары выступили в качестве посредников между племенами, которые крайне нуждались в мире и стабильности. Пассивность турецких властей, не уделявших внимания пустынной периферии, сделала се-нуситские обители единственной силой, способствовавшей объединению страны. Создание завий братства позволяло племенным лидерам постепенно преодолевать многолетнюю обособленность племен, враждебность между кочевым и оседлым населением, разобщенность и противоречивость местных религиозных верований. Укрепляя безопасность караванных путей и земледельческих поселений, шейхи Сенусийи содействовали как оживлению транссахарской торговли", так и местного обмена между оседлыми жителями оазисов и городов и кочевым населением. Наконец, в XIX в. завии оказались единственным очагом поддержания арабо-берберских культурных традиций на обширной территории вилайета Триполи.

В итоге между братством сенуситов и бедуинским обществом быстро установилась гармония: обители создавались племенами и сельскими общинами, которые считали их «своими» институтами, а с середины XIX столетия все чаще происходило сращивание семей глав {шейхов) завий с племенными верхушками. Распространению влияния сенусизма на племена способствовало также создание хорошо продуманной организационной структуры, сложившейся при основателе братства.

Опорными пунктами этой структуры стали дервишеские обители, подчиненные единому руководству Мухаммеда ас-Сенуси. При их закладке сенуситы принимали во внимание природно-географические, политико-экономические и военно-стратегические соображения: обители располагались таким образом, чтобы по возможности взять под контроль наиболее значительные племена и маршруты паломничества в Мекку. Как правило, сенуситские центры создавались на караванных путях, а также на побережье небольших морских заливов, где можно было контролировать торговлю вилайета.

Все завии строились в отдалении от административных центров турецких властей; тем не менее места их расположения выбирались так, чтобы они могли служить выгодными опорными пунктами в случае обороны. Завии часто обносились укреплениями, вооружались и постоянно поддерживали связь между собой. Выбор участка для строительства также определялся пригодностью окружавшей его территории для занятия сельским хозяйством. Завии сенуситского братства, возникшие первоначально как религиозные и административные центры, со временем превратились в земледельческие поселения и торговые пункты. Обычно завия состояла из специального дома, где проживал ее шейх, зданий для гостей, заместителя шейха и учителя. Здесь же располагалась мечеть, кораническая школа, жилища для слуг, склады для хранения провизии и обслуживания караванов, торговые лавки, постоялый двор для приезжих. Территория завии считалась священной (харам): на ней обеспечивалась безопасность, не разрешалось применять оружия, затевать ссоры и т. д. Обрабатываемые земли завий не могли продаваться и были закреплены за ними навечно. Сенуситы часто способствовали переходу кочевников к оседлости, побуждая их к занятию земледелием и садоводством.

При преемнике основателя братства Мухаммеде аль-Махди ас-Сенуси (1859—1901 гг.) деятельность сенуситов приобрела широкий размах. Опираясь на сеть многочисленных завий (более 100 к концу XIX в.), они стали ведущей общественной силой в Киренаике, а затем распространили свое влияние на восток и юго-восток — в Феззане, Египте, на западе Судана, — а также на Аравийском полуострове и в Тунисе. Стремясь усилить позиции Сенусийи в Присахарье и избежать вмешательства турок и европейских колонизаторов в дела

братства, Мухаммед аль-Махди постепенно перемещал административный центр братства из Джагбуба вглубь Африки — в оазисы Куфра (1895 г.), а затем в Гуро (1899 г.). В 60-х — 80-х годах XIX в. военно-политическая и религиозная организация братства настолько укрепилась, что на ее основе сложилась своеобразная теократическая держава, автономная от османских властей. Ее вождь — глава братства — обладал абсолютной религиозной и светской властью. При нем был учрежден консультативный совет, который занимался финансовыми и административными вопросами, а также внешними сношениями. Вскоре утверждение в братстве всеобщей податной повинности привело к созданию государственной казны и других звеньев бюрократического аппарата. В конце XIX столетия крепкая военно-религиозная организация надежно обеспечивала власть сенуситской знати над племенами и оазисами Киренаики и Феззана.

Сложно и неоднозначно складывались отношения сенуси-тов с османскими властями. Несомненно, движение сенуситов возникло как оппозиция режиму турецкого правления и успешно боролось с турками за господство во внутренних районах вилайета. Мухаммед ас-Сенуси жестко критиковал Стамбул за утрату Алжира (1830 г.) и мало верил в способность Османов сплотить исламский мир в борьбе с «неверными». Наконец, сенуситское движение преследовало цель создать могущественное мусульманское государство, в силу чего его лидеры негативно относились к притязаниям Стамбула на роль «старшего брата».

Однако при всех религиозно-политических разногласиях с турками сенуситские вожди неизменно проводили гибкую политику по отношению к ним, стараясь не допустить обострения отношений с Османской империей. Они не отказывались платить ежегодную дань Высокой Порте, упоминали имена османских султанов в пятничных молитвах, поддерживали личные контакты и переписку с турецкими наместниками. Со своей стороны, турки, не питая иллюзий насчет симпатий ас-Сенуси, предпочитали привлечь его на свою сторону, а не вести с его сторонниками изнурительную борьбу.

Еще в 1856 г. Порта официально признала сенуситское ^бРатство, а при султане Абдул-Хамиде II (1876—1909 гг.) ^лидеры Сенусийи уже расценивались в Стамбуле как влия-^Тельные союзники. Взаимовыгодный характер турецко-сенуситского союза объяснялся тем, что турецкая администрация и верхушка братства были кровно заинтересованы в подчинении племен вилайета, для чего были готовы соединить военную силу турецкой армии и морально-религиозное влияние сенуситов. Совпадение интересов Стамбула и шейхов Сенусийи обнаружилось и во внешнеполитической сфере: используя идеологию панисламизма для противостояния европейскому проникновению, Абдул-Хамид II поддерживал идею создания мусульманского государства, способного противостоять христианским колонизаторам. Однако сенуситы отказали султану в отправке своих ополчений на фронт русско-турецкой войны 1877—1878 гг., не выступили против Франции, которая оккупировала Тунис в 1881 г., и не поддержали, вопреки просьбе Стамбула, антианглийское движение махдистов в Судане. Преследуя свои религиозно-политические цели, они содействовали османскому правительству только в тех его устремлениях, которые отвечали интересам братства.

Реформы танзимата в вилайете Триполи (1839-1876 гг.)

Укрепление позиций братства сенуситов во внутренних районах вилайета совпал по времени с проведением реформ танзимата в Османской империи. Эти реформы имели целью реорганизовать государственное и административное устройство империи, ввести в общественную жизнь нормы европейского права, упорядочить налогообложение.

Наведение порядка в вилайете Триполи началось вскоре после провозглашения Гюлъханейского xamm-u шерифа (1839 г.), положившего начало реформам танзимата. Османский султан Абдул-Меджид смог уделить внимание своему отдаленному владению только после усмирения мятежного египетского паши Мухаммеда Али (1840 г.). В 1843 г. Киренаика была выделена в отдельную область (мутасаррифию), управляемую от имени султана. В самом же вилайете Триполи были созданы новые административные единицы (ливы, кабы и му ди-рияты), во главе которых турецкий губернатор поставил преданных ему представителей арабо-берберского населения. На всех уровнях власти были введены совещательные советы из племенных вождей и городской знати, а в тех населенных пунктах, где не было турецких гарнизонов, создавались воинские подразделения из местных жителей. Для обеспечения безопасности на дорогах была введена контрольно-пропускная система.

Несмотря на произвол и коррупцию, в целом присущие турецкой администрации, первые реформы танзимата сгладили наиболее острые противоречия между турками и местным населением. Передача части властных полномочий арабо-бер-берским вождям ослабила недовольство триполийцев, а тяжелая эпидемия холеры (1850 г.) подорвала мощь племенных повстанческих отрядов. Усилению позиций османских властей в Триполи способствовала также экспансионистская политика Франции в Северной Африке, проводившаяся Луи-Наполеоном с 1848 г. Опасаясь за целостность территории вилайета, Порта быстро наращивала в нем свою воинскую группировку. К 1851 г. ее численность достигла 10 тысяч пехотинцев, 1,5 тысячи кавалеристов и 5 батарей артиллерии. В итоге властям Триполи удалось надолго сбить волну выступлений, направленных против османского присутствия.

Главная идея танзимата в Триполи — управлять местным населением его же руками — получила развитие в ходе второго этапа реформ, начавшегося с издания султаном Абдул-Меджидом хатт-и хумаюна в 1856 г. В соответствии с общеимперским законом о вилайетах в 1865 г. в Триполитании была осуществлена административная реформа. В ходе ее му-тасаррифия Киренаика, управляемая из Стамбула, получила еще большую самостоятельность от губернатора Триполи, а на всех уровнях администрации были созданы органы самоуправления — административные советы {меджлисы), а в городах — муниципалитеты (балядии). В1869 г. в вилайете была введена новая судебная система, состоявшая из мировых судов, судов первой инстанции и апелляционных судов; также была впервые внедрена система прокурорского надзора за деятельностью судов и администрации. На протяжении 60-х годов турецкие власти, реализуя положения имперского земельного кодекса 1858 г., упорядочили в вилайете систему землевладения, более четко провели различия между различными категориями земель: частными {мульк), государственными (мири), вакуфными (мевкуфе) и общественными (матруке), также начали регистрацию земельных участков. В 1860-х — начале 1870-х годов губернаторы Триполи уделяли немалое внимание совершенствованию финансовой системы, сбора налогов и оживлению экономики вилайета. Благодаря их усилиям в Три-политании было организовано массовое культивирование оливкового дерева, основана типография (1861 г.) и первая газета « Тараблюс алъ-Гарб», установлена почтовая и телеграфная связь между городами, переоборудованы порты Триполи и Бенгази, размещены новые гарнизоны в Киренаике и Феззане для борьбы с нападениями кочевников на караваны.

Реформы танзимата в Триполи ознаменовали собой усиление интереса турецкой администрации к разрешению проблем политической и экономической жизни страны. Их проведение способствовало укреплению безопасности караванных путей и земледельческих поселений, ослаблению раздробленности вилайета, оживлению его хозяйственной и культурной жизни, развитию института частной собственности в патриархальном обществе. Благодаря им население Триполи смогло познакомиться с новейшими техническими и культурными достижениями Европы.

Вместе с тем преобразования танзимата затронули только прибрежные густонаселенные районы вилайета, в которых турецкая администрация оставалась стабильной. Жители внутренних районов продолжали следовать своим традиционным обычаям и для них реформы свелись в основном к мероприятиям административного порядка; насаждение же частной собственности племенной верхушки на общинные земли оказалось искусственным и преждевременным. Эффективность реформ снижалась также вследствие некомпетентности и коррумпированности турецких чиновников. Наконец, знакомство с европейскими новшествами еще слабо отразилось в этот период на образе жизни триполийцев. Настроения европофо-бии, распространенные в вилайете, порождали выраженное нежелание населения приобщаться к достижениям «неверных» — даже при помощи турок-мусульман.

Ливия в конце XIX в.

В 80-х — 90-х годах XIX столетия вилайет Триполи представлял собой последний оплот турецкого присутствия в Африке. К его границам уже вплотную подступали владения европейских держав — Франции, захватившей Тунис в 1881 г., и Англии, оккупировавшей Египет в 1882 г. Огромная и неустроенная территория вилайета, покрытая степями и пустынями, не имела для Европы особой экономической ценности. Тем не менее Триполи был весьма привлекателен для колониальных метрополий, поскольку представлял собой удобную базу для завоеваний в Африке, расположенную в начале кратчайшего пути в глубь материка.

В конце XIX в. особую активность в притязаниях на Триполи проявило правительство Италии. Экономическая, финансовая и военная слабость этого молодого государства давала ему мало шансов при разделе сфер влияния с опытными британскими и французскими колонизаторами. Считая себя «обделенным» при разделе Африки, итальянское правительство всячески добивалось «компенсации» для себя в виде территориальных приобретений на североафриканском побережье. В Риме придавали большое стратегическое значение захвату Триполитании, поскольку обладание ею давало возможность угрожать как французским позициям в Тунисе и в районе озера Чад, так и английскому присутствию в Египте и Судане.

Готовясь к проникновению в Триполитания), правительство Италии провело в конце 80-х годов XIX в. солидную дипломатическую подготовку. В 1887 г. Италия путем заключения двусторонних соглашений получила от Англии, Германии, Австро-Венгрии и Испании фактическую санкцию на захват Триполи. Хотя война с Эфиопией 1894—1896 гг. отвлекла итальянские правящие круги от планов военной экспедиции в Северную Африку, Италия в 90-х годах XIX в. активно развернула культурное и экономическое проникновение в свою будущую колонию.

Резко возрос ввоз на триполийские рынки итальянских товаров. Крупнейший итальянский банк «Банко ди Рома* открыл в городах Триполитании свои филиалы, которые помимо банковских операций занимались скупкой земель, расширяли сеть торгово-промышленных компаний, финансировали подрывную деятельность итальянских спецслужб против турецкого правления. Итальянские пароходства монополизировали сообщение между Триполитанией и Европой. В вилайете были созданы католические духовные миссии и европейские школы, которые итальянские власти рассматривали как

лучшее средство установления своего влияния в стране. Наконец, в самой Италии возникла обширная литература о Триполитания Киренаике и Феззане, которые итальянские географы под единым термином «Ливия» называли «обетованной землей» и «естественно принадлежащей итальянцам территорией».

Всевозраставшая внешняя угроза со стороны христианского Запада вызвала в вилайете Триполи общественно-патриотический подъем. В конце XIX в. вековая враждебность местного населения к туркам уступила место новому чувству — осознанию мусульманской общности в противостоянии «неверным». Пробуждение арабского национализма в вилайете произошло не в силу реакции против османского господства (как в странах Арабского Востока), а при сотрудничестве с турецкой властью. Триполийские патриоты (Сулейман аль-Баруни, Ибрагим Сираг ад-Дин и другие) верили в возможность сплочения арабов перед лицом Европы за счет укрепления политических и духовных связей с османской метрополией. Они также надеялись на дипломатическую и военную поддержку со стороны Турции в случае захвата Триполи. Сходных взглядов придерживались и шейхи Сенусийи, все более лояльно относившиеся к падишаху Османской империи — халифу всех мусульман.

Турецкая администрация с опаской относилась к активизации арабского патриотизма и подавляла деятельность националистов, если они выступали не только с антизападных, но и с антиосманских позиций. Так, в 1883 г. были репрессированы триполийские просветители, выступавшие за расширение автономии арабских вилайетов, а в 1897 г. был закрыт арабский еженедельник «Ат-Таракки» («Прогресс»), пропагандировавший либеральные ценности в младотурецкой духе. Вместе с тем, турки старались использовать патриотические настроения населения. Например, в 1880-х годах были организованы добровольные работы по ремонту бастионов крепости Триполи; в годы наибольшей внешней опасности населению раздавалось оружие; наконец, из местных жителей были сформированы резервные войска. Но, несмотря на все меры, принимаемые властями вилайета, Османская империя в конце XIX в. оказалась перед реальной угрозой потери своего триполийского владения.

Алжир

Алжир в начале XVI в. Испанская оккупация

В конце XV в. династия Зайянидов (Абдальвадидов), правившая в Среднем Магрибе с XIII в., растеряла свою власть в изнурительной борьбе с присахарскими кочевниками и более сильными соседями — тунисскими Хафсидами и марокканскими Меринидами. К началу XVI в. Зайяниды еще удерживали свои позиции в Западном Алжире, но большая часть страны представляла собой пеструю мозаику княжеств, племенных территорий, земель духовных лпдеров-мурабитов и портовых городов-государств, мало связанных друг с другом. Бесконечные усобицы постепенно привели в упадок торговлю, земледелие, ремесла и градостроительство Алжира. В первом десятилетии XVI в. центральная часть Магриба была сильно разорена. Экономическая активность и общественная жизнь были сосредоточены на побережье, тогда как в горах и степях присахарской глубинки расселение местных жителей было разреженным.

Вместе с тем, потерявший единство и обнищавший Алжир, по-прежнему, имел в Европе репутацию воинственной страны. После победы Реконкисты в Испании (1492 г.) алжирское корсарство резко прибавило в размахе и ожесточении. Мавры-андалусцы составили в это время основную ударную силу корсаров. Стремясь отомстить испанцам-католикам, поправшим их интересы и изгнавшим их с родных мест, они придали пиратскому промыслу характер «священной войны». Алжирские корсары захватывали корабли европейских держав, обращали в рабство их команды и пассажиров и даже нападали на прибрежные селения, порты и острова Испании ^и Италии. Поджоги и разграбления испанского и итальянского побережий наносили немалый ущерб торговле и безопасности христиан. Впрочем, каталонские, генуэзские и Сицилийские корсары не оставались в долгу, и в конце XV в.

Западное Средиземноморье было охвачено почти непрерывной морской войной.

В первом десятилетии XVI столетия в пиратские предприятия европейцев и магрибинцев вмешалось испанское государство. Военная дезорганизация и политическая раздробленность Алжира немало поощряли объединителя Арагона и Кастилии Фердинанда II к «африканскому крестовому походу». Разгром мусульманского оплота в Испании — Гранад-ского эмирата (1492 г.) — сделал эти планы реальностью. Уже в 1505 г. испанские солдаты взяли штурмом Мерс-эль-Кебир — лучшую якорную стоянку алжирского побережья, в 1508 г. — захватили крупный порт Оран, а в 1510 г. — пиратскую республику в Беджайе. В эти же годы испанцы принудили несколько портов Алжира (Тенес, Дел лис, Шершель, Мостаганем) регулярно платить дань. Наконец, захватив небольшой островок в море напротив города Алжир, испанцы построили на нем крепость Пеньон и заблокировали этот крупный корсарский порт.

Казалось бы, честолюбивые устремления Фердинанда II исполнились: всего за несколько лет Испания овладела основными пунктами приморского Алжира, а крупные убежища корсаров были захвачены или уничтожены. Однако вскоре события Итальянских войн отвлекли внимание мадридского двора от Африки, и испанская экспансия в Алжире приостановилась. Завоевателям пришлось довольствоваться «ограниченной оккупацией»: захваченные порты они превращали в крепости (пресидиос), охраняемые гарнизонами; предместья же оставались в руках местных вождей. Находясь в постоянной осаде алжирцев при посредственном снабжении, испанцы были способны только совершать набеги на земли соседних племен.

Хайраддин Барбаросса. Правление бейлербеев (1518-1587 гг.)

Население прибрежной части Алжира в своих стремлениях освободиться от испанского присутствия, активно поддерживало действия корсаров-мусульман, поднявших знамя «священной войны». Среди последних наибольшим авторитетом в то время пользовался османский «борец за веру» (гази)

Арудж, обосновавшийся на тунисском побережье. Выходец из греко-славянской семьи с острова Митилини (Лесбос), он в начале XVI в. перенес свою деятельность в Западное Средиземноморье. Здесь, уничтожая испанские корабли и вывозя тысячи морисков с Пиренейского полуострова в Магриб, Арудж снискал славу «грозы христиан». К нему начали стекаться сотни авантюристов, а его эскадра насчитывала более 20 кораблей. Еще в 1512 г. он попробовал отобрать у испанцев Беджайю, но потерпел неудачу — при штурме ему оторвало ядром руку. Через два года он захватил Джиджелли, ав151бг. по призыву жителей города Алжира вступил в него со своими отрядами. Укрепив свои позиции в столице, Арудж начал устанавливать контроль над побережьем и внутренними районами страны. Свергнув зайянидского султана Абу Хамму ПI, однорукий корсар ненадолго подчинил своей неукротимой воле запад Алжира. Однако его триумф был непрочным и кратковременным: в 1518 г. он был осажден испанцами в Тлемсене, а при попытке прорвать осаду после отчаянного сопротивления был убит.

После гибели Аруджа корсарские команды в Алжире признали первенство его брата — Хайраддина, прозванного Барбароссой (Рыжебородым). Положение Хайраддина поначалу было затруднительным. Испанцы по-прежнему оккупировали побережье, а жители приморских городов устали от бесчинств пиратов и уже видели в них не столько защитников от посягательств Испании, сколько заурядных авантюристов. Тогда Хайраддин, проявив прозорливость и политическое чутье, принял важнейшее решение, предопределившее как его жизненный путь, так и судьбу Алжира. Он обратился за помощью к Османской империи.

В начале XVI в. Османское государство одержало большие победы и сделало огромные территориальные приобретения в Европе и на Ближнем Востоке. В Средиземноморье у Османов было множество интересов, но на их пути неизменно стояла Другая крупная держава региона — объединенная Испания. Два гиганта не смогли мирно ужиться в пределах средиземноморского бассейна, и между ними вскоре развернулась ожесточенное соперничество за торговые пути и политическое влияние. С первых лет испано-османского противостояния оно было ярко окрашено духом религиозного конфликта католичества и ислама, а одним из главных его фронтов стало

побережье Северной Африки. В этих обстоятельствах Стамбул всячески стремился использовать «священную войну» {джихад) для того, чтобы закрепиться на новых землях в Северной Африке. Поэтому султан Селим I Явуз {Грозный) благосклонно принял клятву верности Хайраддина, пожаловал ему титул «бей над беями» {бейлербей) и прислал в Алжир крупный янычарский корпус {оджак), а также военные корабли, артиллерию и солидную финансовую помощь.

Опираясь на присланных ему янычар и военный флот, Барбаросса планомерно подчинил себе большую часть страны. Не всегда ему сопутствовал успех. В 1520 г. его воинство было разбито в Кабилии хафсидской армией и предприимчивому корсару пришлось временно укрыться в Джиджелли. Однако в 1522— 1525 гг. он вновь покорил предгорья Кабилии и центральную часть побережья, а в 1529 г., выполнил обещание покойного Аруджа, взяв штурмом крепость Пеньон и освободив столицу Алжира от испанского контроля. Затем он перестроил и укрепил столичный порт, превратив его в свой бастион для дальнейшей борьбы с испанцами. Ему не удалось изгнать противника только из Орана и Тлемсена, где по-прежнему правили, уже в качестве испанских марионеток, эмиры Зайяниды. Зато в 1534—1535 гг. отважный корсар вмешался в Династийные распри тунисских Хафсидов и ненадолго присоединил к своим владениям северное побережье Туниса. Наряду с военными кампаниями на суше Хайраддин прославился и дерзкими военно-морскими выпадами. За время своего правления в Алжире (1518—1536 гг.) он направил к берегам Испании семь экспедиций, в ходе которых вывез в Алжир и Тунис около 70 тысяч насильно обращенных в христианство мусульман-андалусцев {морисков). Позже спасенные Хайраддином Мориски заметно содействовали восстановлению алжирских крепостей, производству оружия и снаряжению алжирского флота.

В 30-х годах XVI в. высокий авторитет Хайраддина в Алжире и его талант флотоводца привлекли к нему внимание Стамбула. Еще в 1533 г. османский султан Сулейман I назначил его капудан-пашой (главнокомандующим) имперского флота, но Хайраддин, занятый тунисскими делами, выехал в османскую столицу только через три года. Новому бейлер-бею Алжира Хасан-аге (1536—1543 гг.) пришлось осенью 1541 г. отражать грандиозную экспедицию испанского короля и императора «Священной Римской империи* Карла V

Габсбурга, насчитывавшую 516 кораблей. Карла V, лично возглавившего вторжение, сопровождали его лучшие полководцы — герцог Альба и завоеватель Мексики Фернандо Кортес. Под началом императора было 12 тысяч моряков и 24 тысячи солдат. Однако испанское воинство сразу же было обращено алжирцами в бегство, а проливные дожди сделали предместья алжирской столицы непроходимыми. В итоге Карл V предпочел вернуться к европейским делам и всего через две недели экспедиции испанская армада отчалила от негостеприимных алжирских берегов. Вскоре испанцам пришлось заметно потесниться и в западном Алжире. Следующий бей-лербей — сын Хайраддина Барбароссы Хасан-паша (1544— 1552 гг.) энергично довершил предприятия своего отца. Он блокировал Оран, а в 1551 г. взял Тлемсен, покончил с Зайя-нидами и установил надежный контроль над алжиро-марок-канской границей. Таким образом, территория Алжира была объединена под формальным сюзеренитетом Стамбула. Только сам порт-крепость Оран и его округа оставались испанским владением до конца XVIII в.

При Хайраддине и его преемниках сложилась военно-политическая организация алжирского государства, не претерпевшая глубоких изменений вплоть до начала XIX столетия. Бейлербеи назначались непосредственно османским султаном и действовали как абсолютные повелители алжирского приморья. Они не были связаны мнением представительного органа (дивана) и осуществляли права сюзерена в отношении пашей Туниса и Триполи. Постепенно влияние бейлербеев распространилось и на глубинные районы страны, где они также взимали налоги. Их верность Стамбулу была высока и в XVI в. Алжир действительно был частью Османской империи. Добиваясь милостей султана, бейлербеи отправляли в имперскую столицу значительные суммы и получали взамен континген-ты янычар, боевые корабли, порох и военное снаряжение. Опору власти бейлербеев составляли две постоянно соперничавшие силы — янычарское войско (оджак) и корпорация пиратов (та'ифа).

Янычары, прибывавшие в Алжир, обычно набирались из низов населения Анатолии (Малой Азии). Служба в Северной Африке превращала вчерашних турецких поденщиков ^и портовых грузчиков в привилегированных воинов империи. Их особое положение подчеркивалось множеством льгот: они

освобождались от налогов, бесплатно получали хлеб, мясо и оливковое масло, а прочие продукты покупали по специально установленным для них очень низким ценам. Кроме жалованья янычарам полагалась доля добычи от пиратства. Наконец, янычары не подлежали обычному мусульманскому суду, а наказания для них назначали их командиры. В силу этих привилегий алжирские янычары ощущали себя высшей кастой общества со своими неписаными законами и обычаями. Янычарское войско состояло только из пехоты. Оно было вооружено огнестрельным оружием, кинжалами и саблями (ятаганами), и размещалось в хорошо обустроенных казармах. Традиционная «форма» янычар состояла из открытой куртки с рукавами, полотняных штанов, схваченных на поясе куском ткани, и заломленной двурогой шапки (тортора) из цветного сукна. Эта одежда отличала их от всадников (Спахи), которые набирались из местных жителей и не имели янычарских привилегий. Внутри оджака царил дух боевого товарищества, взаимовыручки и подчеркнутого равенства: янычары жили отдельно от своих семей, питались из общего котла, сами избирали командиров (ага), которые вместе с выборными от солдат составляли войсковой совет (диван) и представляли их интересы перед бейлербеем. Допуск в янычарский корпус был закрыт для местных жителей, да и их сыновья, родившиеся в Алжире, не могли вступать в ряды оджака. Поэтому в Алжире, в отличие от других арабских стран, янычарское войско пополнялось из Малой Азии и не подверглось ара-бизации.

Корпорация пиратов — сподвижников Барбароссы — гораздо в меньшей степени сохранила турецкий облик. Мало в ней было также арабов и берберов. Большинство алжирских пиратов XVI—XVII вв. были выходцами из Южной Италии, с Сицилии и Корсики. Все они отступили от католичества и, став мусульманами, оказались, по меткому замечанию современника, «турками по профессии». Крупные доходы от грабежа и продажи рабов, а также высокий престиж пиратского промысла под флагом джихада придавали корсарам особую значимость в жизни Алжира и умножали зависть янычар. В корсарских кругах действовала своеобразная демократия: судовые команды подчинялись своим капитанам (ра'исам), а сообщество ра'исов выступало на местной политической сцене как единая сила.

В XVI в. авторитет вождей заставлял алжирских пиратов уважать приказы Стамбула и их войска не раз отличились в сражениях османского флота с «неверными». Презирая янычар, которых они за грубость и буйство прозвали «анатолийскими быками», корсары последовательно поддерживали бейлербеев, всегда приходивших к власти из их среды. Пиратские экипажи, отличавшиеся мужеством и сплоченностью, всячески противостояли финансовым и политическим притязаниям оджака. Только в 1568 т.ра'исы, по просьбе бейлербея все же допустили вербовку новых корсаров из янычар. Эта мера, направленная на смягчение отношений оджака и та'ифы, обострила конкуренцию внутри пиратского сообщества и способствовала его размыванию.

Непрерывное соперничество янычар и корсаров придавало алжирской политической системе XVI в. крайнюю нестабильность. Так, сын Хайраддина Хасан-паша трижды становился бейлербеем (1544—1552, 1557—1561, 1562—1567 гг.) и трижды терял свою власть, причем причины его отставок весьма показательны: первый раз Порта отозвала его из-за интриг французского посланника в Стамбуле; второй раз разъяренные его политикой янычары обвинили его в измене и отправили в столицу под конвоем; в третий раз, отличившись при осаде турками Мальты (1565 г.), Хасан (как и его отец) был назначен командующим всем османским флотом. Нередко янычары выдвигали своих претендентов на власть и свергали назначенных в Стамбуле бейлербеев, либо пытались помешать новым назначенцам исполнять свои обязанности. Пиратское сообщество реагировало на это встречными силовыми выпадами в адрес янычарских ага. Частые смены бейлербеев, заговоры, политические убийства и казни мало способствовали укреплению османской власти в Алжире.

Некоторое спокойствие в стране установилось только при бейлербее Ульдж Али (1568—1587 гг.). Уроженец Калабрии, попавший в плен и 14 лет томившийся на турецких галерах, он освободился ценой перехода в ислам. Новый бейлербей хорошо знал Алжир, где провел многие годы своей жизни. Несмотря на доставлявшую ему много беспокойства кожную болезнь, он активно и искусно управлял своей нестабильной провинцией. С тем, чтобы несколько умерить буйства янычар, Ульдж Али противопоставил им вспомогательные силы из берберских племен Кабилии. Довольно требователен был он и к своим соратникам — пиратским капитанам, которые, недолюбливая его за ум и властность, прозвали его Али алъ-Фар-таш (Али Шелудивый).

Во внешней политике новый бейлербей стремился главным образом присоединить центральную и южную части Туниса к Алжиру. Повторяя приключения Барбароссы на востоке Магриба, Ульдж Али в 1569 г. перенес джихад на тунисскую территорию и изгнал из города Тунис Хафсидов. Вскоре ему пришлось, однако, оставить Тунис и выступить со своей эскадрой к берегам Греции. Разгром турецкого флота кораблями Священной лиги при Лепанто (1571 г.) возвысил Ульджа Али до поста главнокомандующего: в ходе этой грандиозной морской битвы он не только проявил чудеса храбрости, но и спас за счет ловкого маневра немалую часть турецких галер. Занимаясь восстановлением османского флота и подготовкой реванша над испанцами в Тунисе, он лишь изредка наведывался в Алжир. Вместо него в стране управляли его доверенные заместители, выбранные им из корсарской среды.

Когда Ульдж Али скончался в преклонном возрасте в 1587 г., османский султан Мурад III отозвал его заместителя, упразднил пост бейлербея и включил Алжир в стандартные рамки османской государственности. Теперь в Средний Магриб назначались периодически сменяемые наместники-паши. Таким образом, для Стамбула Алжир перестал быть бастионом «священной войны» и формально превратился в обычную провинцию (эйалет), хотя и отдаленную от имперской столицы.

Алжирские смуты XVII в. Становление режима деев

Отмена поста бейлербея вовсе не способствовала упрочению дисциплины в алжирской провинции. Напротив, замена корсарских выдвиженцев временными чиновниками привела лишь ко все большей самостоятельности Алжира в пределах империи. Уже первым пашам, сменившим Ульджа Али, пришлось довольствоваться ролью парадного, но почти безвластного правителя. Контроль над боровшимися за власть янычарами и пиратами мог удержать в своих руках только авторитетный и сильный лидер, хорошо знакомый обоим сообществам — наподобие Хайраддина или самого Ульджа Али. Однако паши, не имевшие связей среди местных вождей,

вынуждены были предоставить конкурентов самим себе и ради сохранения своего поста и жизни налаживать «взаимопонимание» с ними. В итоге политическая история Алжира XVII столетия представила собой бесконечную цепь кризисов власти, мятежей и убийств.

В начале XVII в. упразднение поста бейлербея позволило янычарам взять долгожданный реванш над корсарами. Паша после своего приезда из Стамбула сразу же попадал в янычарское окружение; его принимали с большой пышностью и поселяли во дворце Дар ас-Султан. Однако на деле его полномочия с каждым годом ограничивались. Сначала паша еще разделял власть с диваном янычар, который для «удобства» паши собирался непосредственно в его резиденции Дженина, расположенной в центре дворцовых садов. Затем янычарский диван выступил как последняя властная инстанция. Пашам вскоре осталось лишь право утверждать его решения и предпосылать своим распоряжениям формулу «Мы, паша и диван непобедимого войска Алжира...».

К середине XVII в. янычарский корпус, насчитывавший 22 тысячи воинов, отобрал у пашей последние прерогативы (уплату жалованья, кадровые решения, верховную судебную власть) и оставил им только почетный титул. В 1659 г. военный предводитель янычар (ага) взял на себя все функции правителя Алжира, осуществляя их с помощью дивана. Сосредоточение власти в руках аги оказалось крайне неудачным ходом, поскольку присущее янычарам стремление к демократии заставило их переизбирать командира оджака каждые два месяца. Если ага подчинялся решению дивана, преемственность власти постоянно нарушалась; если же он пытался сохранить за собой власть, то неминуемо сталкивался с мятежом. При таком положении дел убийство старого аги при передаче власти оказалось почти неизбежной политической процедурой: первые же четыре аги, получившие от паши «согласие» на правление, были вскоре убиты коллегами-янычарами.

Несостоятельность янычар как лидеров Алжира проявилась настолько быстро, что уже в 1671 г. пиратская та'ифа смогла вернуть себе власть. В этом году корсарские капитаны-ра'исы спровоцировали очередной мятеж янычар против аги, а после его свержения самостоятельно избрали нового руководителя — дея, который получил пожизненную власть из рук очередного паши. Избрание дея не только в янычарской среде оказалось

спасительным компромиссным решением: уже в 1689 г. нового дея впервые избирал совместный диван янычар яраисов. Примирение противников заметно стабилизировало положение дел в стране и одновременно полностью обесценило статус паши. В 1711 г. десятый деи Баба Али Шауш просто выслал из Алжира нового посланца Порты и убедил Стамбул пожаловать это звание ему самому. Одновременно Алжир перестал выплачивать султану регулярную дань.

Анархия и постоянный передел власти, раздиравшие верхушку алжирского эйалета на протяжении всего XVII в., не помешали Алжиру претендовать на главенство в регионе. Это бурное столетие ознаменовалось частыми столкновениями алжирских властителей с шерифскими султанами Марокко и тунисскими беями из дома Мурадидов. После Ульджа Али алжирские турки уже не рисковали предъявлять прямые притязания на Марокко. Однако постоянные интриги при посредстве религиозных братств и поддержка восставших против Алауитов племен стали излюбленными средствами Алжира в борьбе с Шерифской империей за первенство в Магрибе. Так, в 60-х годах XVII в. турки усердно поддерживали корсара Гайлана, создавшего на северо-западе Марокко настоящую пиратскую республику. Но особенно острый конфликт между Алжиром и Марокко развернулся в конце XVII — начале XVIII в., когда шерифский султан Мулай Исмаил попытался отобрать у алжирских деев их житницу — богатые западноалжирские провинции с городами Тлемсен и Оран. Однако деи Ша'бан, а затем его преемник Хадж Мустафа умело организовали отпор чернокожей шерифской армии в 1692 и 1701 гг. и вынудили Исмаила отказаться от своих захватнических планов. Тунисцы также нередко были вовлечены в конфликты с Алжиром, иногда даже действуя совместно с марокканцами, однако плохая координация их усилий неизменно приводила к краху их начинаний. В целом войны Алжира с Тунисом и Марокко носили эпизодический характер и не приводили к заметным переменам на карте Северной Африки.

Алжир и расцвет средиземноморского пиратства

На протяжении XVII в. экономическое развитие и международные отношения Алжира почти целиком предопределялись перипетиями пиратского промысла. В этом столетии

морской разбой получил в Западном Средиземноморье наивысшее развитие — ни раньше, ни позже не наблюдалось подобных его масштабов. Этому имелось несколько причин.

Во-первых, в конце XVI в. заметно ослабли международные позиции Испании. В это время мадридский двор был парализован восстаниями в Нидерландах и экономическими трудностями, а потом и банкротством. После краха испанского протектората в Тунисе (1574 г.) Мадрид оставил планы активной африканской политики и удерживал за собой лишь опорные пункты в Мелилье, Мерс аль-Кабире и Оране. В 1581 г. испанский король Филипп II окончательно отказался от «африканского реванша» и подписал перемирие с османским султаном Мурадом III. Наконец, неожиданная гибель испанской «Непобедимой Армады» у берегов Ирландии (1588 г.) нанесла сокрушительный удар по испанскому морскому могуществу. Ослабление Испании, в свою очередь, быстро привело к росту соперничества между европейскими странами за господство на море. Особенно интенсивную борьбу на морских коммуникациях Средиземноморья вели Англия — будущая «владычица морей», Голландия и Франция. Все заинтересованные государства широко использовали алжирских, тунисских и триполитанских корсаров для борьбы против соперников.

Во-вторых, в начале XVII столетия африканские эйалеты Османской империи упрочили свою независимость от Стамбула. Их властители уже не принимали во внимание политические предосторожности Порты и занимались пиратством, невзирая на ее планы. Поэтому османской метрополии оставалось только кое-как направлять и координировать их действия; но это удавалось чем дальше, тем хуже. Осознав занятость Порты войнами с Австрией, Венецией и Россией, лидеры североафриканских эйалетов все чаще руководствовались в ходе пиратских кампаний собственными экономическими соображениями. Эти соображения могли заставить их самовольно вступить в союз с европейскими государствами; однако мирные отношения с Европой были невыгодны маг-рибинским корсарам, поскольку препятствовали морским грабежам и сокращали добычу. Поэтому пиратские капитаны предпочитали, несмотря на риск, состояние войны и захват богатой добычи.

В-третьих, XVII в. принес Европе и Магрибу новую технику морского дела. Грандиозная битва при Лепанто (1571 г.)

была последним в мировой истории столкновением гребных флотов. К началу XVII в. корсары (как европейские, так и африканские) начали широко применять парусные суда. Переход от весла к парусу произвел в деятельности корсаров настоящий переворот. Парусные корабли не нуждались в непрерывном пополнении гребных команд, а также в обеспечении гребцов продовольствием и одеждой. Поэтому ареал деятельности корсаров значительно расширился. Впрочем, гребные суда еще не сошли со сцены: при набегах на побережья корсары искусно подкрадывались к ним на веслах, с тем, чтобы паруса не выдали их присутствия.

Культура мореплавания и морская техника мусульман в XVII в. еще не уступала европейской. Тяжелые и заваленные грузом испанские галеры были не в состоянии угнаться за легкими, тщательно очищенными от ракушек и водорослей галиотами магрибинцев. По свидетельству современников, на мусульманских судах той эпохи царили необычные порядок и чистота, а главной заботой пиратских капитанов было правильное распределение нагрузки судна. Помимо рационального приспособления кораблей к морской войне, североафриканские корсары делали ставку на тренировку и дисциплину гребных команд. В итоге быстроходность, маневренность и качественное снаряжение судов сделали корсаров-мусульман грозными соперниками европейцев. Благодаря использованию новых приборов и парусному вооружению корсары Магриба отваживались плавать даже в период зимних штормов, когда европейские морские силы отстаивались в портах.

Все эти обстоятельства привели к тому, что пиратство получило в западной акватории Средиземного моря невиданный размах. Одни только алжирские корсары в сотрудничестве с тунисскими «коллегами» захватили всего за 9 лет (с 1613 по 1621 г.) 447 голланских кораблей, 193 французских, 120 испанских и 60 английских (не считая сожженных и потопленных судов). Беспредельный разгул активности корсаров привел к тому, что морские державы стали ощущать недостаток кораблей и моряков. Ни один корабль в Средиземном море не мог обойтись без конвоя. Дерзость пиратов Африки и широта ареала их рейдов вскоре были подчеркнуты их успешными «визитами» в Исландию (1616 г.) и на ирландское побережье (1631 г.).

Само мусульманское пиратство в XVII в. заметно изменило свою сущность. Оно почти потеряло характер «священной войны» на море. В отличие от мавров-андалусцев XV—XVI в., обуреваемых религиозными чувствами и жаждой отмщения «неверным», турки и ренегаты прагматично интересовались тем, как выгоднее продать пленников и захваченные товары. Более того, в XVII в. пиратское сообщество Средиземноморья стало космополитическим: соперники мусульман — европейские корсары — ничуть не стеснялись использовать порт Алжир как базу для отдыха и снабжения экипажей. Сотрудничество христианских и мусульманских пиратов, совершенно невозможное в XV в., стало в XVII столетии вполне обычным явлением. Особенно тесные отношения сложились у алжирских корсаров с их «коллегами» с Мальты, несмотря на то, что те содержали в неволе до 10 тысяч мусульман.

Экономическое развитие Алжира было связано с пиратством как ни в одной другой стране Северной Африки. Почти все городское население, начиная от дея и до последнего поденщика, так или иначе обогащалось от продажи товаров и работорговли. Главным источником доходов алжирцев был выкуп пленников. Только монашеский орден тринитариев, имевший в Алжире постоянное представительство, выкупил на протяжении XVII в. более 30 тысяч европейцев. Торговле же вожди Алжира не придавали большого значения. Однако европейские страны, в первую очередь, Франция, вели с Алжиром оживленный торговый обмен и создавали по мере возможности свои фактории на алжирском побережье. XVII столетие свело воедино торговлю и морской грабеж: торговые суда стремительно вооружались, а отличить купца от пирата становилось все труднее. Примечательно, что алжирские власти не прерывали торговые отношения с купцами тех стран, с которыми Алжир вступал в войну. Для них лишь повышался налог с ввозимых и вывозимых товаров — изюма, инжира, фиников, тканей, табака, шерсти, кожи, воска, оружия и пороха.

Обильный поток пленников и товаров способствовал тому, что Алжир в XVII в. непрерывно богател, а его городская жизнь развивалась. В столице в конце XVI в. проживало не менее 60 тысяч, а в середине XVII в. — более 100 тысяч жителей, не считая 25—30 тысяч христианских пленников. Город стремительно разрастался: разбогатевшие корсары строили роскошные дома, деи, стремясь успокоить янычар, отстраивали для них новые казармы, расширялся и укреплялся порт,

в котором базировалось до ЗОО пиратских экипажей, а в предместьях росли скопления соломенных хижин (гурби), населенных берберской беднотой. К XVII в. относятся почти все значительные памятники османской архитектуры в Алжире.

Алжирские города имели в эту эпоху всецело магрибин-ский вид, запечатленный на европейских гравюрах: по склонам приморских гор теснились белые дома с плоскими крышами и террасами. Однако их население было очень пестро и большинство его было пришлым: наряду с коренными алжирцами — арабами и берберами (баляди), города населяли бежавшие из Испании андалусцы (мориски), янычары (среди которых было множество левантинцев, греков, венгров, кавказцев и славян), а также корсары-ренегаты европейского происхождения. В портовых городах были многочисленны еврейские общины, проживавшие в специально отведенных им кварталах. Особую роль в жизни Алжира играли потомки турок от браков с местными женщинами (кулугли). Они участвовали в государственных делах, несли военную службу, однако уступали по численности и влиянию янычарам. Арабское население городов преимущественно занималось ремеслом, а берберы чаще выполняли роль торговцев, поденщиков, чернорабочих. Европейцы были представлены главным образом рабами-пленниками, которых их владельцы содержали в специальных каторжных домах в предместьях столицы.

Условия их содержания вовсе не были столь тяжелы, как это представляли себе европейские современники. Раб имел большую ценность как предмет выкупа, поэтому убивать или калечить его было крайне невыгодно для владельца. Более того, рабам-христианам в Алжире не возбранялось исповедовать свою веру, а их переход в ислам отнюдь не приветствовался, поскольку в этом случае их следовало освободить. Рабы-мусульмане на французских галерах подвергались худшему обращению: их клеймили раскаленным железом и не давали возможности отправлять мусульманские обряды. Алжирцы в основном использовали труд европейских пленников на строительстве, в сельском хозяйстве, домашнем обиходе, при постройке и снаряжении кораблей.

«Золотой век» средиземноморского пиратства оставил свой отпечаток на неровном развитии внешних связей Алжира. Столетием раньше постоянным противником алжирцев была Испания, а нередким союзником — Франция. В XVII в.

у Испании уже не было сил бороться с алжирским пиратством, а рядом с Францией в средиземноморских водах возникли два сильных конкурента — Англия и Голландия. Все эти державы признали самостоятельность Алжира и заключили с ним торговые договоры. Раньше всех это сделало правительство Франции (1628 г.), пользуясь памятью алжирцев о том, как турки и французы старались сообща подорвать могущество Испании в Западном Средиземноморье. В 1662 г. примеру франции последовала Великобритания, а в 1680 г. — Голландия. Все эти страны платили алжирским деям ежегодную дань за свободу мореходства для своих судов.

Вместе с тем, европейцы быстро убедились в неэффективности соглашений с Алжиром. Как правило, после заключения договора он долго не вступал в силу, а позже мог быть легко расторгнут. Ведь суда протежируемой нации уже нельзя было грабить, и мир с христианами, таким образом, порождал в алжирской казне нехватку средств. В этих обстоятельствах правители Алжира умело пользовались соперничеством европейских держав и постоянно объединяли свои силы с разными партнерами. При этом заключая договор с одной державой, они разрывали отношения с другими и усиливали морской разбой в отношении их судов, чтобы компенсировать сокращение добычи. Неизменным результатом этой переменчивой политики были постоянные конфликты и репрессии со стороны Европы. Так, английские эскадры в XVII в. трижды бомбардировали город Алжир (1622, 1655 и 1672 гг.), а французы шесть раз нападали на алжирское побережье (1661, 1664, 1665, 1682, 1683 и 1688 гг.). Однако бомбардировки, потопление, поджоги алжирских кораблей и прочие демонстрации военно-морской силы слабо сдерживали североафриканских корсаров. Единственной же гарантией безопасной торговли на море служило усиленное конвоирование торговых судов и непрерывное патрулирование линий сообщения.

Внешнее и внутреннее положение Алжира в XVIII в.

В XVIII в. Алжир по-прежнему считался провинцией Османской империи, но фактически стал суверенным государством. Его властители-деи имели собственную армию, флот

и администрацию, проводили самостоятельную внутреннюю и внешнюю политику, заключали международные договоры. Символическое же главенство Стамбула выражалось в признании алжирцами османского султана духовным главой мусульман. Его имя чеканилось на монетах и упоминалось в проповеди после пятничной соборной молитвы, а по религиозным праздникам деи неизменно посылали в Стамбул богатые дары (ковры, одежды, золоченое оружие, львиные шкуры, арабских скакунов и т. д.). В ответ османские султаны присылали в Алжир вооружение (корабли, пушки, порох, селитру, свинец, ядра и др.), а также символ инвеституры — почетный кафтан паши. Это звание теперь имело для деев чисто символическое значение. Зато предоставляемое султаном право вербовать в Малой Азии янычар для пополнения состава оджака сохраняло в алжирских условиях исключительную важность. Поэтому отношения Алжира с османской метрополией в XVIII в. скорее можно назвать взаимовыгодным союзом единоверцев, нежели зависимостью. Судьба пиратско-янычарской верхушки во многом зависела от постоянной помощи Стамбула, но и Порта была заинтересована в надежном союзнике на североафриканских берегах.

В этих обстоятельствах начавшийся в XVIII столетии закат османского могущества отразился и на Алжире. Структурный кризис, поразивший империю, не позволял султанам помогать деям Алжира в прежних объемах. Приток свежих пополнений янычарского войска, оружия и снаряжения становился все слабее. Естественная убыль янычар почти не восполнялась, и оджак катастрофически сократился — с 11 тысяч человек в начале века до 5—6 тысяч в его конце. Не лучшей была участь и пиратского сообщества. В XVIII в. ясно обозначилось военно-техническое превосходство европейцев на море. Поэтому деям поневоле приходилось четко выполнять свои обязательства перед державами. В то же время частые нападения французских и английских эскадр и нехватка опытных экипажей сильно угнетали корсарский промысел. По сравнению с XVII в. добыча алжирских пиратов сократилась более чем в десять раз, вместо 30—35 тысяч пленников теперь в Алжире находилось менее 1 тысячи, а некогда грозный алжирский флот обветшал и частично вышел из строя: в 1724 г. его силы состояли из 24 кораблей, а в 1788 г. — уже только из 17. Упадок Алжира ускоряли и часто случавшиеся в это л

столетии эпидемии чумы, засуха и неурожаи. В итоге население Алжира заметно заметно сократилось: к концу XVIII в. в столице страны осталось не более 30 тысяч жителей. Алжирские торговля и ремесло страдали от негативных демографических процессов и общего обнищания страны.

Однако именно в XVIII столетии Алжир сложился как государство. Если раньше правители Алжира довольствовались примерными и достаточно размытыми рубежами с Тунисом и Марокко, то в эту эпоху впервые сформировались границы страны в их современном виде. Кроме того, на дротяжении XVIII в. единство территории Алжира уже не нарушалось могущественными соседями с запада и востока (последнюю попытку такого рода со стороны Марокко деи успешно отразили в 1701 г.). Наконец, в XVIII в. выкристаллизовался и обрел окончательную форму режим власти деев и система управления Алжиром.

Алжирское государство деев являло собой выборную монархию. Деи, в отличие от янычарских командиров, выбирались без ограничения срока полномочий. Однако выборы в Алжире, как и в других мусульманских странах, не предполагали победы кандидата большинства. По кандидатуре дея требовалось единогласие янычарских ага и пиратских капитанов, причем с 1689 г. дело выдвижения дея перешло от корсаров в руки янычар. Выборы обычно превращались в долгую и нередко фиктивную процедуру, сопровождавшуюся закулисными сделками и подкупами. Если достичь согласия не удавалось, стороны выясняли отношения при помощи оружия. Впрочем, XVIII столетие ознаменовалось стабилизацией дейской власти: из 10 деев, правивших страной в 1710— 1798 гг., только трое были убиты в ходе переворотов.

Деи, присвоившие себе в 1711 г. полномочия османских пашей, выступали одновременно в роли главы государства и главы правительства. Свои полномочия они осуществляли вместе с правительственным советом (диваном), в состав которого входило 50—60 человек из числа видных военных, гражданских сановников и представителей мусульманского Духовенства. По своему усмотрению деи назначал пять «министров», среди которых важнейшими были посты казначея {хазнаджи), командующего сухопутными силами (ага алъ-ме-халла) и командующего флотом (укиль аль-хардж), ведавшего также иностранными делами. Этим сановникам помогали

руководители канцелярий и секретари. Дей выступал как главный хранитель янычарских традиций. С воцарением в своей резиденции Дженина он уже не принадлежал себе. Как все янычары, он жил отдельно от семьи и навещал собственный дом только раз в неделю. Руководя Алжиром, он из уважения к фикции равенства не получал никаких доходов, кроме жалованья янычара. Однако деи всегда имели обильные побочные доходы, состоявшие из подношений должностных лиц, даров консулов, доли в пиратской добыче или коммерческих предприятиях. По сути дела, деи были заложниками янычарского войска и навязчивый страх за свою жизнь нередко толкал их на немотивированные расправы с возможными заговорщиками.

Территория страны делилась на четыре области (бейлика); три из них управлялись беями, а столичный округ (Дар ас-Султан) являлся личным доменом дея. Бейлики были полуавтономны и состояли из округов во главе с каидами, управлявшими конфедерациями племен и сельских общин. Местное арабо-берберское население было слабо вовлечено в систему управления. Общины и племена пользовались самоуправлением при условии выплаты налогов. Единого государственного аппарата не существовало и управление Алжиром было децентрализовано. Реальная власть деев распространялась на приморскую равнину (¹/_в территории страны), тогда как горцы Кабилии и пустынные племена им обычно не подчинялись. Обладая слабым государственным аппаратом и малочисленным войском (несколько тысяч янычар и кулугли), деи и беи все же удерживали в относительном повиновении большую часть населения страны. Это достигалось за счет ловкого использования межплеменных противоречий, контроля за рынками и торговыми путями, взятия заложников. Помощь дей-скому правительству оказывали освобожденные от налогов служилые племена (ахлъ аль-махзен), расселенные в приморье и на окраинах Сахары. Но в целом турки, более интересовавшиеся морскими преимуществами алжирского побережья, чем подчинением самого Алжира, вступали лишь в слабое политическое и культурное взаимодействие с населявшими его народами.

Внешнее положение ослабшего дейского государства в течение всего XVIII столетия оставалось стабильным. Европейские державы и США заставляли деев уважать свои

интересы скорее деньгами и подарками, чем военно-морскими кампаниями. Полномасштабное нападение на Алжир позволило себе только правительство Испании: в 1775 г. Карл ПI организовал крупную экспедицию с целью расширить свои владения в Западном Алжире. Однако испанский десант был окружен под стенами алжирской столицы и полностью разгромлен. Бомбардировки Алжира испанским флотом (1783— 1784 гг.) ничего не дали, и в 1786 г. Мадрид вынужден был подписать мирный договор с деем Мухаммедом бен Османом (1766—1791 г.), а через шесть лет сдать алжирцам главный город Западного Алжира — Оран (1792 г.).

Заключение мира с Испанией обернулось для Алжира некоторым возрождением былых пиратских традиций. Алжирские корсары в конце XVIII в. развернули целую серию атак на торговые суда итальянских государств, Пруссии и США. Действуя совместно с английским флотом, алжирцы приняли участие в борьбе против американской торговли в Средиземном море. Однако администрация США, искавшая поддержки в Средиземноморье после успешной войны за независимость, поспешила заключить с Алжиром договор о мире (1795 г.) и обязалась не только поставлять корсарам навигационное оборудование, но и выплатить контрибуцию.

Алжир в предколониальный период

Победы над Испанией и успехи на море, достигнутые алжирцами в конце XVIII в., явно диссонировали с общим упадком страны. В первых десятилетиях XIX в. хозяйство Алжира по-прежнему оставалось полунатуральным. В городах, живших обособленно от села, проживало не более 5—6% населения, да и в самих городах разные этнические группы проживали в отдельных кварталах, почти не смешиваясь. Ремесло и торговля переживали не лучшие времена: сокращалось число ремесленных мастерских, починкой судов занимались преимущественно европейцы, а все оружие было привозным. Алжирское купечество было представлено еврейскими торговыми домами, осуществлявшими караванную ^и морскую торговлю. Однако стоимость импорта неизменно ^пРевышала стоимость экспорта, и общий торговый баланс Алжира был отрицательным.

В общественной жизни и экономике страны господствовал патриархальный уклад. В племенах сохранялись многие формы патриархальных отношений (кровная месть, племенное покровительство, совместный перегон скота, взаимопомощь сородичей и др.). Большая часть земель находилась в общинном пользовании, и только на побережье и в долинах рек распространялась частная собственность. Государство считалось верховным собственником всех земель, а на их части вело хозяйствование непосредственно. Такие земли в основном были представлены в крупных хозяйствах (латифундиях), обрабатываемых издольщиками. Ненадежность владельческих прав способствовала обращению имущества в хабус — неотчуждаемый фонд религиозных братств или благотворительных учреждений и мечетей.

Слабость алжирского государства и его исключительно выгодное положение в Центральном Средиземноморье все больше привлекали в начале XIX в. внимание европейских держав. Особенно серьезные планы подчинения Алжира зрели во Франции. Наполеон I еще в конце XVIII в. планировал путем захвата Египта и Магриба превратить Средиземноморье во «французское озеро». Однако разгром французского флота англичанами при Абукире (1798 г.) и Трафальгаре (1805 г.) на время отвлек внимание французских военных от Алжира. Поражение Наполеона и реставрация Бурбонов вновь пробудили интерес Парижа к завоеванию алжирской территории. Между тем, Венский конгресс 1814—1815 гг., завершивший наполеоновские войны, так и не выработал единой позиции по борьбе с «варварийским пиратством». В этих условиях каждая держава предпочла самостоятельно требовать привилегии у Алжира, подкрепляя свои требования орудийными залпами.

Несмотря на активность притязаний Запада к Алжиру, успехи такой политики были весьма скромными. Так, в 1815 г. США с трудом заставили дея пересмотреть в свою пользу мирный договор 1795 г. В начале 1816 г. к берегам Северной Африки прибыла англо-голландская эскадра под командованием лорда Эксмауса. Войдя в порт города Алжир, Эксмаус подверг его семичасовой бомбардировке, однако натолкнулся на энергичное сопротивление, и вынужден был удовлетвориться заверениями дея о прекращении корсарства. Действительно, в том же году деи с тем, чтобы лишить европейские

державы причин для вторжения, воспретил пиратские нападения и отменил рабство христиан. Оборона Алжира с успехом выдержала и еще одну английскую бомбардировку (1825 г.). Дейский режим в Алжире мог бы просуществовать еще долго, если бы не знаменитый «удар веером», который деи Хусейн нанес по лицу французского консула П. Деваля 29 апреля 1827 г. Наглость Деваля, не раз публично оскорблявшего правителя и вызывавшего его гнев, была хорошо известна в столице Алжира. Тем не менее правительство Карла X использовало этот инцидент для объявления блокады алжирского побережья. Первоначально в Париже планировали привлечь к завоеванию Алжира египетского пашу Мухаммеда Али, но нажим английской дипломатии на Стамбул и Каир свел этот план на нет. Тогда французские власти при деятельной поддержке торговых компаний Марселя начали подготовку к самостоятельному вмешательству в алжирские дела.

Французское вторжение в Алжир (1830 г.). Освободительная война

Летом 1830 г. французское правительство начало открытую военную интервенцию в Алжире. 14 июня 37-тысячный экспедиционный корпус под командованием генерала де Бур-мона высадился на алжирских берегах недалеко от столицы. Слабое войско дея было без больших потерь дважды разгромлено у стен Алжира и после недолгой осады город перешел в руки завоевателей. Последний деи Хусейн вынужден был капитулировать 5 июля 1830 г. и был выслан в Неаполь, а его янычары — в Турцию и Сирию. Случившаяся через две недели революция изменила власть во Франции и французское командование в Алжире, однако общие планы Парижа в отношении «алжирского наследства Бурбонов» сохранились. В1834 г. король Луи-Филипп объявил о присоединении Алжира к Франции и создании гражданской администрации французских владений в Африке в главе с генерал-губернатором.

Между тем, в начале 30-х годов XIX в. гражданского правления в Алжире попросту не существовало. За несколько лет после высадки французам удалось укрепиться на тех же территориях, на которых традиционно господствовали турки: ^в их руках находилась узкая полоса алжирского приморья

с городами Алжир, Оран, Мостаганем, Арзев и Беджаия,

а также плодородная долина Митиджа (бывший домен бея — Дар ас-Султан). Вся остальная территория страны им не подчинялась, и ее еще предстояло завоевать. При высадке генерал де Бурмон предположил, что Алжир подчинится «за пятнадцать дней без единого выстрела». Однако он ошибся. Закаленной французской армии, прошедшей наполеоновскую школу, здесь противостоял необычный и изобретательный противник — вооруженные племенные ополчения горцев и степняков. Их тактика строилась на высокой подвижности, отличном знании театра боевых действий, использовании фактора внезапности и массовой поддержке мирного населения. К тому же воевать с ними пришлось в условиях крайне пересеченной горной местности и тяжелого для европейцев полупустынного климата. В итоге Алжир на 40 лет стал ареной ожесточенной партизанской войны.

Поначалу сопротивление алжирцев оккупации было в основном стихийным. Лишь на востоке страны, в Кабилия, авторитетный бей Константины Хадж Ахмед укрепил янычарские роты племенными отрядами и организовал защиту своих гористых владений. В остальном же алжирцы, приветствуя крах турецкого правления на побережье, старались не допускать французов в глубь страны. Поскольку французский корпус крайне нерегулярно получал продовольствие морем, ему пришлось быстро перейти на самоснабжение. Реквизиции и грабежи 1830—1831 гг. всколыхнули у мусульман Алжира давнее неприятие европейцев, основанное еще на исторической памяти о борьбе с испанскими захватчиками. Однако нападения на французские гарнизоны носили беспорядочный характер и были малоэффективны.

Государство Абд аль-Кадира Алжирского (1832-1847 гг.)

Положение изменилось в 1832 г., когда антииностранное движение возглавил 24-летний эмир Абд аль-Кадир — сын главы исламского братства Кадирийя Мухъи ад-Дина. Смелый воин-партизан и талантливый полководец, Абд аль-Кадир успешно преодолел разногласия между племенами Северо-Западного Алжира и возглавил джихад. Используя классическую

партизанскую тактику, он в 30-х годах XIX в. не раз наносил сокрушительные поражения французским войскам. «Мы не трусы, но мы и не безумцы, — писал он впоследствии французскому маршалу Бюжо, — когда твоя армия будет наступать, мы отступим. Затем она будет вынуждена отступить, и мы вернемся. Мы будем утомлять ее и уничтожать по частям, а климат довершит остальное».

Не останавливаясь на собственно вооруженном сопротивлении, Абд аль-Кадир в 1832—1834 гг. устроил блокаду французских гарнизонов Орана и Арзева, а позже подчинил себе находившиеся еще под контролем янычар города Тлемсен и Мостаганем. Затем, проявив недюжинные способности организатора, молодой эмир основал в Западном Алжире настоящее партизанское государство, состоявшее из племенных территорий. Государство Абд аль-Кадира вскоре было признано и французскими военными: не имея возможности одновременно воевать с Хадж Ахмед-беем на востоке и Абд аль-Ка-диром на западе, французский генерал Демишель заключил с ним в 1834 г. договор о перемирии и свободе торговли. Согласно этому документу, Франция признавала весь Западный Алжир, за исключением приморских городов, территорией суверенного арабского государства. Это обстоятельство подняло авторитет Абд аль-Кадира и привлекло новые племена к его движению.

Договоренность с Демишелем была крупным дипломатическим достижением эмира. Однако главной ее причиной была острая нужда как французов, так и алжирцев в передышке и укреплении позиций. Поэтому Абд аль-Кадир сразу же после его заключения энергично взялся за централизацию управления своими территориями, разделив их на провинции и упорядочив взимание налогов. Многие его реформы были навеяны успехами египетского правителя Мухаммеда Али. Эмир не понаслышке знал о них, поскольку еще в 20-х годах XIX в. по пути в хадж посетил Каир и убедился в масштабности и продуманности преобразований, проведенных в Египте. Подобно Мухаммеду Али, °н ввел в Западном Алжире монополию на внешнюю торговлю, ^чем немало укрепил свою казну. Объем внешней торговли свободного Алжира заметно вырос по сравнению с дейской эпо-^х°й. К середине 1830-х годов Абд аль-Кадиру удалось наладить производство на целом ряде мануфактур. Будучи высокообра-^3ованным (по традиционным понятиям) государем, он заботился о просвещении подданных и успел открыть немало школ при суфийских обителях.

Однако главным предметом забот эмира было вооружение и снабжение армии. Не питая никаких иллюзий в отношении французов и их намерений, Абд аль-Кадир целеустремленно готовился к продолжению войны. Наряду с созывом племенных ополчений численностью до 70 тысяч человек, он создал регулярное войско в составе 10 тысяч солдат. Для его обучения эмир выписывал инструкторов из Марокко, Туниса и Европы. Армия Абд аль-Кадира располагала турецкими пушками, к которой он присоединил артиллерийский парк, захваченный у французских войск. Большую помощь в оснащении своих отрядов эмир получал из шерифского Марокко. В 1834— 1840 гг. алжирцы с марокканской помощью возвели две линии небольших крепостей, прикрывавших их государство на востоке и юге, а в гористых районах и лесах северо-запада разместили укрепленные партизанские базы, в которых имелись даже литейные и пороховые заводы. Дружеские отношения с марокканским султаном Мулай Абд ар-Рахманом позволили Абд аль-Кадиру не только получать материальную поддержку, но и использовать марокканское приграничье как резервную территорию для перегруппировки сил, отдыха и лечения раненых.

Предосторожности, предпринятые эмиром, вскоре оказались вовсе не лишними: в 1835 г. оккупационные власти нарушили договор Демишеля и вторглись на территорию свободного Алжира. Правда, после двух лет ожесточенной борьбы, французское командование вновь пошло на заключение мирного договора с эмиром. Он был подписан на берегах реки Тафна в 1837 г. На этот раз завоеватели вынуждены были признать власть Абд аль-Кадира не только в Западном, но и Центральном Алжире. Тем самым власть эмира распространилась на ²/₃ территории страны, тогда как турецким деям не удавалось подчинить более ¹/₆ этой территории. Многие жители страны впервые почувствовали свою связь с остальными соотечественниками, причем не под властью чуждых им янычарских командиров, а под руководством выдающегося арабского политика и военачальника. С другой стороны, Тафнскйй договор 1837 г. был нужен французскому командованию по тактическим соображениям. Относительное спокойствие на западе и в центре страны позволило ему перенести боевые

действия на восток, где Хадж Ахмед-бей по-прежнему поддерживал антифранцузское сопротивление. Сосредоточив в горах Кабилии крупные военные силы, французы осенью 1837 г. смогли взять расположенную на высоких скалах и почти неприступную столицу Восточного Алжира — Константину. Хадж Ахмед организовал на узких улочках города упорное сопротивление, но все же был вынужден отступить со своими отрядами в глубь горных массивов.

Новая мирная передышка была использована Абд аль-Ка-диром для проведения административной, судебной, налоговой и монетной реформ, совершенствования системы управления, борьбы со своевольными шейхами кочевых племен. В свободном алжирском государстве проповедовался возврат к чистоте первоначального ислама, простоте и строгости нравов. Были запрещены роскошь в одежде, вино и азартные игры. Сам Абд аль-Кадир, требуя от сподвижников вести скромный образ жизни, показывал в этом пример. Верный кочевому быту, он предпочитал жить в палатке, просто питался и одевался, а его имущество неизменно состояло только из стада овец и небольшого участка земли. Главным же богатством эмира была библиотека, которую он возил с собой даже в походах. За все время правления он не взял ни пиастра из государственных средств на нужды своих соплеменников.

Используя объединительный порыв священной войны {джихада), Абд аль-Кадир всячески стремился преодолеть формировавшуюся веками фрагментацию и мозаичность алжирской политической жизни. Создание независимого государства и внутренние реформы эмира впервые создали условия для ослабления былой разобщенности и взаимной враждебности племен. Объединение алжирских провинций имело огромное значение для истории Алжира XIX в., поскольку общенародный характер освободительного движения способствовал развитию алжирского патриотического сознания и чувства национальной общности арабов и берберов Алжира. Многие элементы государственного управления Абд аль-Кадира оказались настолько удачными, что позже были приняты французскими Колониальными властями.

Между тем, после взятия Константины Тафнский договор Утратил значение для французского командования, и в 1839 г. боевые действия вновь возобновились. Маршал Бюжо, накаченный в 1840 г. генерал-губернатором Алжира, сделал ставку в борьбе с Абд аль-Кадиром на численную мощь своих сил и новые методы ведения войны. При нем численность оккупационного корпуса быстро возросла: если в 1837 г. она составляла 42 тысячи, то в 1844 г. — 90 тысяч человек. Что касается методов, то опытный французский полководец предложил поучиться у алжирских партизан и «разметать» одновременно ведущиеся боевые действия в пространстве. Эта мысль нашла выражение в применявшейся Бюжо тактике «подвижных колонн»: маршал одновременно выпускал из городов 9—12 войсковых колонн, которые, продвигаясь по более или менее параллельным маршрутам, прочесывали свои секторы и истребляли отряды повстанцев, прерывали их коммуникации, захватывали их базы и военные мануфактуры, сжигали на корню урожаи племен с целью заставить их голодать и ослабить сопротивление. Эта тактика, заметно снизившая мобильность и неуловимость воинов Абд аль-Кадира, скорее напоминала двустороннюю партизанскую войну. Одновременно возросло ожесточение сторон: как французы, так и алжирцы стремились терроризировать противника. Однако мощь, хорошая вооруженность и выучка колониальных войск позволили Бюжо в 1840—1844 г. взломать систему обороны государства Абд аль-Кадира и сокрушить его власть в Алжире.

Потеряв созданное им государство, Абд аль-Кадир сохранил хладнокровие и волю к борьбе. Вместе с остатками своих отрядов он отступил в Марокко и стал готовиться к продолжению партизанской войны. В 1844 г. Бюжо потребовал от марокканского султана Мулай Абд ар-Рахмана выслать алжирцев. Получив отказ, он вторгся на марокканскую территорию и, разгромив шерифские войска в битве при реке Исли, добился объявления Абд аль-Кадира вне закона на марокканской территории. В итоге эмир вынужден был обосноваться в южносахарских оазисах, где уже с трудом мог организовывать набеги. Тем временем французский оккупационный корпус был увеличен до 110 тысяч человек, а истребительная тактика по отношению к повстанцам, введенная Бюжо в середине 1840-х годов, сделала борьбу неравной. В 1847 г. французам удалось захватить в плен Абд аль-Кадира, а в 1848 г. — Ахмед-бея. Сначала Абд аль-Кадир был сослан во Францию, а затем прожил долгие годы в Дамаске, где скончался в глубокой старости (1883 г.). Исповедуя веротерпимость и своеобразную философию сближения монотеистических религий, он прославился энергичным спасением дамасских христиан во время резни 1860 г. Умелый и волевой государь, смелый воин, искусный военачальник, вдохновенный оратор и неплохой поэт, Абд аль-Кадир еще при жизни стал национальным героем Алжира.

Начало колонизации. Становление колониального строя

Разгром Абд аль-Кадира стал поворотным пунктом в завоевании Алжира, позволившим Франции начать насильственную модернизацию и европеизацию жизни алжирского общества. Колониальное завоевание в экономическом плане означало прежде всего захват земель. В соответствии с официальными декретами 1840-х годов, французская администрация конфисковала земли дея, беев, часть земельной собственности мусульманских духовных учреждений, а также угодья племен, «поднявших оружие против Франции». В ходе аграрных реформ 1843—1844 гг. племенам было предложено документально подтвердить свои права на занятые ими земли. Однако большинство племен пользовалось землей на основе обычного права, и таких документов не имело. Их земли французские власти признали «бесхозными» и экспроприировали. Наряду с «официальным» переделом собственности, фонд колонизации пополняла и скупка европейцами частных земельных владений. Передел земель особенно ускорился после поражения Абд аль-Кадира, однако в 1863 г. император Наполеон III, недолюбливавший колонистов и опасавшийся катастрофического обезземеливания алжирцев, объявил племена коллективными и несменяемыми владельцами их земель. Тем не менее, площадь земельного фонда колонизации стремительно возрастала: в 1850 г. колонисты владели 115 тысячами га, в I860 г. — 365 тысячами га, а в 1870 г. — 765 тысячами га. В результате завоевания и колонизации в распоряжение французских властей и частных лиц перепела половина лучших земель Алжира, не считая лесов, рудников и других хозяйственно ценных территорий.

Параллельно с захватом земель французское государство начало интенсивное хозяйственное освоение страны. Крупные концессионные компании, созданные в Алжире, приступили ^в 1860-е годы к разработке природных ресурсов страны (угля, фосфоритов, металлических руд). Для их вывоза строились первые железные и шоссейные дороги, налаживалась телеграфная связь. Постепенно была развернута переработка продукции сельского хозяйства. В 50-е — 60-е годы XIX в. Алжир стал для метрополии важнейшим рынком сбыта и источником дешевого минерального сырья и продуктов питания (фруктов, овощей, вина). В эти годы ориентация местных и европейских землевладельцев на сбыт продуктов в метрополии способствовала постепенному превращению натурального хозяйства Алжира в товарное.

Однако при всей значимости и масштабах экономического переустройства Алжира главным результатом французского завоевания все же оказалась переселенческая колонизация. После высадки французского экспедиционного корпуса в Алжире в страну начали въезжать всякого рода авантюристы, стремившиеся поживиться за счет грабежа коренного населения. В 1840-х годах к ним присоединились обнищавшие крестьяне и горожане Франции, Испании, Италии, надеявшиеся создать лучшую жизнь на новом месте. В этот разноязыкий поток вливались также немцы, швейцарцы, греки, мальтийцы, корсиканцы. В итоге европейское присутствие развивалось всевозрастающими темпами: в 1833 г. в Алжире было 7,8 тысяч европейцев, в 1840 г. — 27 тысяч, а в 1847 г. — уже 110 тысяч человек. При этом собственно французы составляли не больше половины от всех иммигрантов. Французские колониальные власти всячески поощряли въезд европейцев-нефранцузов, чтобы пополнить таким образом ряды европейского меньшинства. Кроме того, Алжир в XIX в. считался надежным местом ссылки для каторжников и политических заключенных, большинство из которых, отбыв наказание, оставались в стране. Наконец, правительство метрополии принудительно переселяло сюда безработных и давало убежище в Алжире вынужденным переселенцам, обратившимся к ним за помощью.

Европейские иммигранты, расселившиеся в алжирском приморье, сравнительно быстро укоренялись на местной почве. Основная масса их была довольно бедна, а их иммиграция была вызвана не жаждой наживы, а экономическими и политическими неурядицами на родине. В отличие от других колоний Франции Алжир приютил многочисленное, социально разнородное и этнически пестрое европейское население. Мозаичное сочетание языков, нравов и обычаев прибывших поселенцев вскоре дополнилось смешанными браками во французской и нефранцузской европейской среде, В итоге уже через 20—30 лет после начала колонизации начал формироваться особый социальный и этнокультурный тип «алжиро-европейца». Это обстоятельство сыграло важную роль в дальнейшем развитии Алжира.

Становление колониальных порядков в Алжире вскоре получило и политико-правовое оформление. Режим Второй республики (1848—1851 гг.) официально провозгласил Алжир частью национальной территории Франции. Губернатор теперь обладал только военной властью, а населенные европейцами области были выделены в три особых департамента. Они получили гражданское самоуправление и право посылать трех депутатов во французский парламент. Однако с оформлением власти Наполеона III (1851 г.) отношение Парижа к алжирской колонии заметно переменилось. Среди колонистов было много политических противников новоявленного властелина Франции, и уже в 1852 г. он лишил Алжир представительства в парламенте. Затем, в период Второй империи, Наполеон ПI заменил военного губернатора «министром Алжира и колоний», а в 1863 г. даже провозгласил Алжир «Арабским королевством», пытаясь тем самым противопоставить колонистам арабо-берберские традиционные элиты. Новую политику Парижа в Алжире проводили созданные еще в 1844 г. «арабские бюро» — посреднические учреждения между французским военным командованием и арабо-бербер-скими вождями. В 50-х—60-х годах XIX в. роль «арабских бюро» была двоякой — с одной стороны, они ограничивали полномочия местных арабских шейхов, а с другой — пресекали стремления европейских колонистов непосредственно вмешаться в управление «туземными делами».

Антифранцузское сопротивление. Восстание 1871 г.

Победа над Абд аль-Кадиром досталась колониальным властям дорогой ценой: завоеватели потеряли в 1830—1847 гг. 40 тысяч солдат и вынуждены были держать в Алжире не Менее ^х/₃ вооруженных сил Франции. К тому же злоупотребления и насилие, сопровождавшие колонизацию Алжира, постоянно пробуждали у алжирцев антифранцузские настроения.

Поражение Абд аль-Кадира обозначило окончание организованного сопротивления, но труднодоступные области Сахары и горная Кабилия оставались центрами часто вспыхивавших локальных восстаний. На протяжении 1850-х годов французы с трудом покорили Кабилию (1851—1857 гг.). Бунты же в сахарских оазисах — Зааджа (1848—1849 гг.), Лагуат (1852 г.), Туггурт (1854 г.) — в целом стихли к началу 60-х годов. На западе страны немалую опасность для колониальной администрации представили повстанческие движения племенных союзов бану снассен (1859 г.) и улад сиди шейх (1864—1867 гг.). Опасаясь войны с племенами на два и более фронта, колонизаторы подавляли эти восстания с особой жестокостью. Алжир стал школой карательных операций для видных французских военачальников — Пелисье, Сент-Арно, Бюжо, Кавеньяка, Мак-Магона. По сути дела, весь цвет французского военного командования прошел через многолетний опыт варварского устрашения коренных жителей Алжира. Это. обстоятельство позже сказалось и на избранных ими методах подавления политических оппонентов в самой метрополии, особенно в ходе разгрома Парижской коммуны.

Если разрозненные выступления племен сранительно легко подавлялись колонизаторами в 1860-е годы, то в 1870 г. положение серьезно изменилось. Поражение Франции в войне с Пруссией и провозглашение Парижской коммуны создали в Алжире благоприятные условия для нового всплеска антиколониальных движений. С одной стороны, значительная часть колониальных войск была переброшена во Францию — сначала для ведения боевых действий против Пруссии, а затем — для подавления Парижской коммуны. В колонии остались сравнительно малочисленные (45 тысяч человек) и менее боеспособные части. С другой стороны, поражение французской армии под Седаном и капитуляция Наполеона ПI вернули алжирцам надежду на освобождение. Взятие Парижа пруссаками было воспринято в городах и племенах как признак полного разгрома Франции и истощения ее сил.

В то же время у европейского населения Алжира (особенно у колонистов и ссыльных республиканцев) крах Второй империи вызвал бурный энтузиазм. В 1870—1871 гг. в г. Алжир сторонники демократических преобразований даже создали самоуправляющиеся комитеты обороны. Они в течение полугода противостояли действиям Парижа, требуя большей самостоятельности Алжира от метрополии. Однако, когда в 1871 г. в Алжире вспыхнуло крупное восстание арабских и берберских племен, лидеры республиканцев быстро отказались от своих автономистских устремлений и предпочли встать под защиту французской армии.

Освободительное восстание алжирских берберов в 1871 г. оказалось краткой, но решительной попыткой части местных вождей воспользоваться редким моментом слабости и дезорганизации в управлении колонией. Его возглавили Мухаммед Мукрани — правитель одного из округов Кабилии (Восточного Алжира), потомок старинного берберского рода, — и его брат Ахмед Бу Мезраг. При деятельной поддержке мусульманского братства Рахманийя они смогли создать настоящую повстанческую армию численностью до 25 тысяч воинов. В марте—июле 1871 г. Восточный Алжир стал театром бурной партизанской войны. Алжирские племена захватывали коммуникации, уничтожали посты французской армии, осаждали гарнизоны, громили хозяйства колонистов. Положение французских войск в Восточном Алжире оказалось почти столь же серьезно, как во времена борьбы с Абд аль-Кадиром.

Сознавая всю опасность восстания, власти метрополии приняли радикальные меры. Ослабленный за годы франко-прусской войны колониальный корпус был усилен, и его численность была доведена до 86 тысяч человек, а из среды колонистов была создана вооруженная милиция. Планомерные действия в духе тактики «подвижных колонн» позволили французскому командованию уже к лету 1871 г. разгромить основные силы восставших. В 1872 г. было проведено поголовное разоружение населения, а наиболее активные вожди восстания были высланы в Новую Каледонию. Восстание 1871 г. явилось последней крупной вспышкой антифранцузского сопротивления в Алжире, хотя отдельные столкновения племенных ополчений и колониальной армии продолжались вплоть до 1883 г.

Общественное развитие Алжира в конце XIX в.

Окончание полувековой борьбы за покорение Алжира позволило европейским колонизаторам ощутить себя хозяевами страны. В конце XIX в. страна наиболее четко подразделяется

на две части — «полезный Алжир» (PAlgerie utile) и «туземный Алжир». «Полезный Алжир» включал в себя центральную и западную часть алжирского приморья, подвергшуюся наиболее интенсивному хозяйственному освоению. Строительство новых зданий, дорог, мостов, осушение болот и ирригация засушливых земель, возведение поселков колонистов и новых городов заметно изменили облик целых областей страны. «Туземный» же Алжир, включавший горные и пустынные районы, по-прежнему оставался в рамках традиционного хозяйства и системы родоплеменных отношений. Как в традиционном, так и в модернизированном секторах алжирской жизни последняя треть XIX столетия ознаменовалась перестройкой социальных связей, появлением новых и уходом со сцены старых общественных сил.

В конце XIX столетия в колониальном обществе Алжира окончательно складывается довольно противоречивый социальный тип «алжироевропейца». С одной стороны, «новые приезжие» составили прочную опору колониального режима, поскольку всех их объединяло общее желание стать хозяевами покоренной страны. Поэтому поселенцы-нефранцузы торопились оформить в Алжире получение французского гражданства и воспользоваться сопутствующими ему политико-правовыми преимуществами. Мысль о том, что «Алжир — это Франция» неизменно оставалась стержнем их мировосприятия. С другой стороны, «алжиро-европейцы» довольно быстро осознали свою самобытность и важность для колониальной администрации. Высмеивая жителей метрополии за «французский дух скаредности и бесплодных умствований», себя они полагали «новой европейской расой средиземноморцев». На их облике, складе психики, быте, нравах и образе жизни сказалось длительное проживание в Северной Африке. Даже бытовавший в их среде французский язык был дополнен испанскими, итальянскими, арабскими и берберскими словами. Однако желание «алжиро-европейцев» распоряжаться Алжиром по-своему и даже сепаратистские устремления в их среде имели свои пределы. Опасаясь ограбленного, униженного, но так и не покорившегося арабо-берберского населения, европейцы Алжира неизменно уповали на защиту французской армии и полиции. Их господство в стране гарантировалось только военной мощью метрополии, а для организации передового производства они нуждались во французских инвестициях, технике и кадрах. Поэтому лидеры «алжиро-европейцев», на словах выступая за сохранение власти Франции над Алжиром, на деле стремились максимально использовать помощь метрополии и в минимальном объеме выполнять свои обязательства перед ней. Политические позиции «алжиро-европейцев» заметно различались в зависимости от их общественного статуса. Если в 30-х — 60-х годах XIX в. тон в этой среде задавали французские аристократы и отставные военные, то после 1870 г. преобладали так называемые «сеньоры колонизации» — крупные землевладельцы, оптовые торговцы, судовладельцы и предприниматели. Низы европейского населения нередко выражали недовольство засильем «сеньоров», однако совместное противостояние коренным жителям Алжира неизменно заставляло их сплачивать ряды.

Структуры традиционного алжирского общества на протяжении XIX в. были, по существу, взорваны завоеванием и колонизацией страны. Прежние привилегированные группы (янычары, пиратские экипажи, кулуглу, мавры-андалусцы) полностью потеряли свой социальный статус и влияние. В обстановке почти не прекращавшихся сражений, набегов, репрессий и погромов многие из них погибли, а оставшиеся были вынуждены либо эмигрировать, либо пойти на службу к колонизаторам в качестве проводников, переводчиков, советников, чиновников. Разрушение французами городов и разорение цветущих районов побережья привели к тому, что городское население утратило прежнее корпоративное деление по религиозно-этническому признаку. Все горожане (турки, мавры, арабы, берберы, негры, евреи) оказались в равном положении «иностранцев в собственной стране». Кроме того, постепенный распад племенной структуры и обезземеливание алжирского крестьянства привели к застойной депрессии на селе. В итоге значительная часть сельских жителей была вынуждена обратиться к наемному труду у европейских колонистов или двинуться в город, втягиваясь в орбиту колониальной экономики. Городские же ремесленники, столкнувшиеся Уже в первые годы колонизации с массовым притоком качественных и дешевых фабричных товаров из метрополии, переживали в 50-х — 60-х годах XIX в. подлинную дезорганизацию системы труда. В последней же трети XIX столе-^Тия крах традиционного ремесла дал начало алжирскому промышленному наемному труду. Избыток рабочих рук поглощался городским плебсом. Традиционная интеллигенция также приобщалась к новым видам умственного труда: в конце XIX в. в городах уже нередко встречались получившие европейское образование алжирцы-учителя, врачи, журналисты или адвокаты. Наконец, процесс колонизации повлиял и на национально-этническое развитие коренного населения. С одной стороны, арабы Алжира, составляя этническое большинство, постепенно поглощали прочие группы населения (мавров, турок, кулугли, арабизировавшихся берберов). Тем самым культурно-лигвистический облик арабского населения Алжира заметно усложнился. С другой стороны, административно-хозяйственное объединение Алжира и ломка региональных барьеров объективно содействовали формированию у коренных алжирцев национального самосознания.

Процесс колонизации оказал многостороннее и сложное воздействие на жизнь Алжира. Несомненно пагубное влияние колониального завоевания на традиционное общество и экономику страны. Однако колонизация, помимо желания ее творцов, многое дала Алжиру. С ее началом алжирцы стали знакомиться с достижениями европейской науки и техники, новейшими средствами транспорта и связи, методами ведения сельского хозяйства, промышленными технологиями, образованием, здравоохранением и культурой управления, сложившимися в метрополии.

Политический режим Алжира (70-е — 90-е годы XIX в.)

После установления во Франции Третьей республики (1870 г.) алжирские европейцы вновь поставили перед Парижем вопрос о политико-административном устройстве крупнейшей французской колонии. Внедренная Наполеоном ПI фикция полусамостоятельного «Арабского королевства» Алжира категорически не устраивала «сеньоров колонизации», и крах Второй империи заметно развил сепаратистские настроения в их среде. «Алжи-ро-европейцы » выступали даже за переподчинение Алжира Британской империи, коль скоро «он не нужен Франции». В ответ правительство Третьей республики поспешило умиротворить претензии колониальных кругов.

Сначала в Алжире было четко проведено различие между гражданами и подданными Франции (1870 г.). Гражданами (citoyens) признавались как французы Алжира, так и проживавшие там европейцы, пожелавшие вступить во французское гражданство. Подданными (sujets) считались все представители коренного населения. Граждане платили те же налоги, что во Франции и судились по французским законам, тогда как подданные выплачивали также особые «арабские подати», а их юридическое положение предопределялось военно-полевым законодательством.

Следующий этап политико-правового оформления колониального режима пришелся на начало 80-х годов. В 1880 г. декретом президента Франции в Алжире было восстановлено гражданское самоуправление, отмененное Наполеоном ПI в 1852 г. «Гражданская территория» страны (побережье и центральные районы) делилась на три департамента (Оран, Алжир и Константина). За европейским населением каждого из них вновь было признано право посылать по два депутата и по одному сенатору во французский парламент. Южная часть страны (Сахара и присахарские районы) по-прежнему считались «военной территорией» и управлялись «арабскими бюро». Правда, на «гражданской территории» эти неприемлемые для «сеньоров» посредники между Парижем и ара-бо-берберскими вождями были упразднены. Для успокоения колонистов, требовавших большего внимания Франции к нуждам Алжира, в 1881 г. был издан еще один декрет о слиянии систем управления метрополии и колонии. Иными словами, генерал-губернатор теперь был одновременно представителем Парижа и главой местной «алжиро-европейской» администрации.

Декреты 1880 г. впервые признали за коренными алжирцами право избирать своих депутатов в местные органы самоуправления. Однако оно относилось далеко не ко всем арабам и берберам. Те же декреты разделили департаменты Алжира на «полноправные» и «смешанные» коммуны. «Полноправные» коммуны были населены преимущественно европейцами, и в них местное население могло избрать «своих» муниципальных советников. Однако этих советников-алжирцев не могло быть более V₄ ^OT общего числа, сколько бы избирателей ^За них ни проголосовало. Поэтому депутаты от арабов и берберов всегда оказывались в меньшинстве, а закон 1884 г.

дополнительно установил, что участвовать в местных выборах могут только алжирцы-землевладельцы, фермеры, служащие колониальной администрации или обладатели французских наград. Что касается «смешанных» коммун, населенных премущественно «туземцами», то они вообще не имели самоуправления.

Таким образом, главным принципом устройства политической системы Алжира была опора на привилегированное европейское меньшинство и недопущение коренного населения к управлению страной. Эти задачи решал и принятый в 1881 г. «туземный кодекс», регулировавший правовое положение арабо-берберского большинства. Согласно положениям кодекса, колониальные власти получали право без суда арестовывать, заключать в тюрьму сроком до 2 лет или высылать с места жительства «подозрительных» алжирцев. Коренным жителям запрещалось создавать политические партии, занимать административные должности, издавать газеты на арабском языке. Нарушители запретов могли подвергаться телесным наказаниям и конфискации имущества. В целом «туземный кодекс» отдавал алжирцев на милость колониальной администрации.

Окончательно политический режим Алжира оформился в 90-х годах XIX в. В 1894 г. был создан Высший совет Алжира — совещательный орган при генерал-губернаторе. Европейцев в нем представляли 60 высших чиновников и «сеньоров», а местных жителей — 7 племенных вождей. В 1896 г. под нажимом «сеньоров» администрация Алжира вновь была выделена в особое ведомство, не связанное с министерствами Франции. Это было вызвано тем, что «сеньорам», располагавшим мощной группой давления в Париже, все же нередко противостоял парламент Франции, не утверждавший предлагавшиеся ими законы. Наконец, в 1898 г. были созданы Финансовые делегации Алжира — консультативное учреждение, предлагавшее генерал-губернатору проект бюджета Алжира и план налоговых реформ. Финансовые делегации состояли из трех секций (24 европейца-колониста, 24 европейца-неколониста и 21 алжирец, из которых 9 назначались генерал-губернатором). Этот важный орган управления финансами колонии сразу же стал послушным орудием европейского большинства. Созыв Финансовых делегаций подтвердил своеобразное «двоевластие» Парижа и колониальных

элит: при формальной лояльности к власти метрополии верхушка колонистов стремилась приспособить деятельность губернатора и его администрации к проведению своих реальных интересов.

С конца 80-х годов XIX в. в политической жизни Алжира все чаще проявляются культурно-правовые требования алжирцев, носившие по сути антиколониальный характер. В эти годы в городской образованной среде формируется единение национального предпринимательства и традиционной интеллигенции. С 1887 г. алжирские «патриоты-традиционалисты» неоднократно выступали с петициями к колониальным властям, в которых призывали их уважать законы и обычаи ислама, а также смягчить политику «натурализации», т. е. предложения мусульманам французского гражданства за счет их отказа от своей религии и традиций. С 1892 г. начинает оформляться и противоположное по духовному содержанию течение «младоалжирцев», соглашавшихся на получение всех прав граждан Франции даже при условии частичного «офранцуживания». Как правило, среди «младоалжирцев» было немало молодых людей, учившихся в метрополии и предполагавших обеспечить свою самореализацию путем полного слияния с правящими группами Франции, хотя бы ценой полной ассимиляции и потери национального самоопределения.

Тунис

Положение Туниса в начале XVI в.

В последней четверти XV — начале XVI в. Тунис вступил в полосу кризиса. Держава Хафсидов, с XIII столетия объединявшая среднюю и восточную части Магриба, резко ослабла. После смерти султана Османа (1488 г.) в Тунисе в течение шести лет сменилось четыре правителя. Попытки же нового султана Абу Абдаллаха Мухаммеда V (1494—1526 гг.) навязать свою власть бедуинским племенам обернулись для Хафсидов сокрушительным поражением. Своеволие армии, мятежи бедуинов и соперничество дворцовых клик привели к распаду хафсидского государства на множество удельных княжеств, племенных территорий и городских пиратских республик. Бизерта, остров Джерба и другие базы корсарского промысла выступали в лучшем случае как своевольные вассалы султана. На свой страх и риск они снаряжали военно-морские экспедиции против христианских Испании, Франции, Италии. Особенный размах пиратство, освященное флагом «священной войны» (джихада), получило в конце XV в., когда испанские войска уничтожили последний оплот ислама на Пиренейском полуострове — Гранадский эмират (1492 г.) и с новой силой продолжили изгнание арабов из Испании. В результате бурных событий конца XV — начала XVI в. Тунис не только лишился единой государственной воли и превратился в пеструю политическую мозаику, но и оказался на острие политических интересов крупнейших держав Средиземноморья того времени — Испании и Османской империи.

Турецко-испанская борьба за Тунис

Широкомасштабное вмешательство в магрибинские дела, развернутое королем Арагона Фердинандом II в начале XVI в., поначалу затронуло Тунис лишь своим краем. Однако уже

в 1511 г. испанцы предприняли попытку уничтожить убежища корсаров на Джербе, а в 20-х годах XVI в. порты Туниса становятся резервной базой для турецких пиратов, ведших отчаянную борьбу с испанцами и хафсидскими наместниками в соседнем Алжире. В эти годы лидер алжирских корсарских группировок Хайраддин Барбаросса укрепил свои позиции в Среднем Магрибе и обратил свои планы на захват восточного магрибинского побережья. В Тунисе у него было немало сторонников, в основном среди мусульманского духовенства, крестьян и городских низов. В то же время новый хафсидский султан Мулай Хасан (1526—1543 гг.), взошедший на свой шаткий престол при поддержке городских элит и чиновной знати, предпочитал лавировать между Испанией и Османской империей для сохранения своей власти.

Испано-турецкое противостояние в Тунисе приняло драматический оборот в середине 30-х годов XVI в., когда Хайраддин при помощи Стамбула и местных повстанцев совершил нападение на Тунис. В 1534 г. он взял Бизерту, Ла Гулетт (ныне Хальк-эль-Уэд) и после недолгого боя вступил в столицу. Султан Мулай Хасан вынужден был бежать на юг страны, откуда обратился за помощью к королю Испании и императору Священной римской империи Карлу V. Это предательство дела ислама окончательно похоронило последние останки авторитета Хафсидов среди тунисцев. Напротив, турецкие войска и корсарские флотилии представали в их глазах как силы, ведущие «священную войну» с неверными за истинный халифат. Вскоре Хайраддину удалось разместить свои гарнизоны в Кайруане и городах побережья.

Успехи турок в Тунисе обеспокоили католический Запад. Уже на следующий год Карл V снарядил огромный флот (более 400 кораблей) и высадил на тунисском побережье 30-тысячную армию, состоявшую из испанских, итальянских и немецких полков. В июле 1535 г. испанцы заняли Ла Гулетт, а затем Тунис и учинили в хафсидской столице резню, стоившую Жизни трети ее населения. Мулай Хасан, вернувшийся на Родину в обозе завоевателей, уже не владел ситуацией в стране. В августе он подписал договор о протекторате, который позволял испанцам беспрепятственно селиться, торговать ^и отправлять религиозный культ на территории Туниса.

Как показали последовавшие события, реванш над Барбароссой, вызвавший ликование христианского мира, на самом

деле ничего не решал. Для Карла V завоевание Магриба казалось настолько рискованным предприятием, что он ограничился постройкой крепости в Ла Гулетт и предоставил Мулай Хасану самому заботиться о своей власти. Эта власть в 30-х — 40-х годах была чисто номинальной и распространялась только на территории, контролируемые испанцами. Народное неприятие правления Хафсидов и анархия в стране отдали южные и центральные районы Туниса под власть местных духовных лидеров (мурабитов) и вождей исламского братства Шаббийя, укрепившихся в Кайруане. Одна вспышка антииспанских беспорядков следовала за другой. Повстанцам содействовали остатки экспедиционного корпуса Хайраддина Барбароссы и экипажи турецких корсаров. Среди них особо прославился сподвижник Хайраддина — Доргут-ра'ис, создавший на восточном побережье Туниса повстанческое государство со столицей в Махдии.

В своих предприятиях Доргут пользовался полной поддержкой османских властей. Турецкие султаны той эпохи — Сулейман I и Мурад III — уделяли судьбе Туниса серьезное внимание. Дело в том, что это небольшое владение не только отделяло западную акваторию Средиземного моря (где господствовала католическая Испания) от восточной (находившейся под властью Османской империи), но и как бы вклинивалось между двумя бастионами турок, находившимися в Алжире и Триполи. Поэтому обладание Тунисом давало возможность закрепиться на морских путях Западного Средиземноморья и держать в напряжении торговлю противника.

Военно-морская поддержка Османской империи позволяла Доргуту уверенно чувствовать себя в течение двух десятилетий соперничества с испанцами. В конце 1550-х годов он смог объединить южную и центральную части Туниса, и только его гибель при осаде турками Мальты (1565 г.) приостановила тунисский джихад. Дело Доргута продолжил турецкий глава (бейлербей) Алжира Ульдж Али — итальянец, принявший ислам. Отбросив слабые хафсидские ополчения от тунисской столицы, он в 1569 г. укрепился в ней, оставив в руках испанцев только крепость Ла Гулетт.

Казалось бы, ничто уже не могло помешать объявлению Туниса провинцией (эйалетом) Османской империи. Однако перипетии морской войны смешали планы Стамбула. В 1571 г. флот Антитурецкой лиги, объединившей Испанию, Папскую область и Венецию, нанес туркам сокрушительное морское поражение при Лепанто. Ответом Османской империи стал захват Кипра, принадлежавшего Венеции (1572 г.). «Встречный ход» испанцев был сделан в Тунисе: в октябре 1573 г. победитель турок при Лепанто Хуан Австрийский неожиданно подступил к городу Тунис и взял его почти без борьбы, возведя на престол последнего хафсидского султана Мулай Мухаммеда (1573—1574 гг.)- Вести из Африки побудили Стамбул поставить точку в долгой изнурительной борьбе. В июле 1574 г. огромный флот из 320 кораблей высадил в Тунисе 40-тысячную турецкую армию под командованием Синан-паши. Ожесточенное сопротивление испанцев в столице и Ла Гулетт дорого обошлось туркам, однако в сентябре битва за город Тунис завершилась их полным триумфом, положившим конец династии Хафсидов и испанскому господству в стране.

Смутное время в Тунисе

Победа турок установила в Тунисе османские политические порядки. Вся полнота власти формально была сосредоточена в руках официального наместника султана (паши) и верховного мусульманского судьи (кади). Они управляли страной совместно с военно-политическим коллегиальным органом (диваном), в состав которого входили высшие военачальники и мусульманские духовные лица (алимы). Власть паши основывалась на военной силе янычарского войска (оджака), набираемого сначала из турок, а позже из левантинцев (выходцев из Восточного Средиземноморья). Немалую роль в политической иерархии Туниса играли офицеры османского флота, корпорация пиратских капитанов, а также привилегированные военные формирования из числа тунисских племен, на которые турки возложили сбор налогов с остальной части населения.

Первоначально ведущее положение во внутренней политике Туниса занимали янычары. Уже в первые годы турецкого правления янычарский оджак показал свою силу и амбиции ^в ходе демократического военного переворота 1590 г. В этом ^ГоДУ верхушка эйалета была свергнута за злоупотребления ^властью, а к власти пришло янычарское правительство из 40 низших офицеров (деев). Неудобство коллективного правления (каждый деи в равной степени обладал политическими полномочиями и правами, в том числе правом вето) привело к тому, что в 1594 г. из среды деев был избран один, сосредоточивший всю полноту власти. Очень скоро деи установили режим единоличного пожизненного правления. Диван при них превратился в совещательное собрание, а роль паши была низведена до представительских функций. Реальными властителями Туниса в эту эпоху были два приближенных дея: начальник флота (капудан) и командующий местными племенными ополчениями (бей).

На протяжении всего XVII столетия в политической жизни Туниса развивались две тенденции: падение авторитета и политических возможностей османских пашей и непрестанное усиление могущества беев в ущерб власти деев.

Политическое значение должности паши в Тунисе оказалось предопределено ее временным характером и эфемерностью приданных ей полномочий. Среди янычар и корсаров Туниса к этому времени сложились крепкие традиции корпоративной сплоченности. Временный чиновник-паша, присылаемый на несколько лет из Стамбула, не мог иметь никакой реальной опоры в провинции, кроме янычар. В силу этого показные почести, сопровождавшие пребывание посланца султанского правительства (Порты) в Тунисе, сочетались с полным пренебрежением деев к его мнению или требованиям в реальной политической жизни. Поскольку Стамбул с трудом мог контролировать свои отдаленные африканские провинции (эйалеты), Порте приходилось мириться со своеволием янычар и пиратов, а вновь назначаемые паши все более стремились не к совершенствованию управления Тунисом и укреплению своей власти, а к достижению личной безопасности и к обогащению.

Возвышение же беев было связано как с тем, что они управляли племенами и были непосредственно связаны с местной арабской знатью, так и с тем, что в их руках сосредоточивались крупные налоговые ресурсы. В целом на протяжении XVII в. роль собственно тунисского элемента в государственной и общественной жизни заметно возросла. Тунисский янычарский оджак, состоявший из турок и левантинцев, быстро арабизировался, усваивая язык, бытовые привычки и образ жизни коренного населения. В итоге беи, опираясь на племенные ополчения, оттеснили деев от власти и взяли в свои руки командные рычаги государства. Уже второй бей Мурад Корсо (1612—1631 гг.) добился от дея права передать свою должность по наследству. После него влияние Мурадидов укрепилось, и в XVII в. тунисские беи выдвигались только из этого бейского «дома». Наследственность в передаче этой важной должности привела к тому, что беи стали управлять страной как настоящие самодержцы. В 1650 г. Мурадиды освободились от опеки дивана, и деи оказались лишь марионетками в их руках. Беи назначали и свергали деев по своему усмотрению, с успехом подавляя мятежи недовольных их произволом янычар.

Возрождение традиций местной государственности в XVII в. имело противоречивые последствия для судьбы Туниса. Поначалу оно привело только к неустойчивости власти и постоянным междоусобицам, особенно усилившимся в последней четверти столетия. В этот период представители дома Мурадидов столь сильно увлеклись военно-политической борьбой, что крайне ослабили оборону страны. Это дало алжирским соседям шанс вмешаться в дела Туниса. Неоднократные, хотя и эпизодические, налеты отрядов алжирских деев в 1681, 1694, 1700 гг. расшатали власть Мурадидов, которая рухнула в 1702 г. в результате военного заговора.

Заговорщики действовали главным образом в среде турецких конников (спахи) — ударной силы тунисской армии. Командир спахи Ибрахим аш-Шериф, устранив Мурадидов, сначала присвоил себе титул бея, а в 1704 г. войско добавило к его титулам и дейское достоинство. Порта, бессильная что-либо изменить в своей отдаленной провинции, дополнила торжество Ибрахима титулом паши. В итоге предприимчивый кавалерист объединил в своих руках функции бея, дея и паши. Он централизовал власть и фактически восстановил самостоятельное тунисское государство, которое лишь формально признавало покровительство Стамбула. Примечательно, что поражение Ибрахима в новой войне с Алжиром и Триполи ^в 1705 г. не изменило стремления тунисских правителей к созданию собственной монархии. Новый командир спахи Хусейн ибн Али успешно организовал отпор алжирцам, и в том Же году население, знать и духовенство провозгласили его беем Туниса, позже признав за ним и право передачи власти. Таким образом, непрестанное присвоение беями различных прав и прерогатив в итоге привело к основанию в Тунисе наследственной монархии во главе с династией Хусейнидов, правившей до 1957 г.

Между тем, беспокойное «смутное время» в Тунисе все же не ввергло страну в ту анархию и кровавый передел власти, которые раздирали соседний Алжир. Тунисцы, еще с карфагенских времен привыкшие к действенной организации власти, постепенно заставили турецкую власть принять местные формы. Древняя Ифрикия — провинция старой цивилизации — ассимилировала новых пришельцев, которые мало-помалу сливались с местным населением и усваивали тунисский образ жизни. Тунис — город-космополит — принял в XVII в. не только турецких янычар, но и крупные потоки беженцев из Испании — евреев и андалусских мусульман, перешедших в христианство (морисков), нещадно изгонявшихся испанцами согласно королевским эдиктам 1609—1613 гг. Турки благосклонно отнеслись к андалусцам: только в одном городе Тунис нашли приют 80 тысяч беженцев. Кроме того, на севере Туниса андалусцы основали десятки благоустроенных городов и селений, пользовавшихся самоуправлением. Свойственные андалусцам высокая агрономическая культура, а также их ремесленные и торговые навыки помогли беям на протяжении XVII столетия оживить хозяйственную жизнь Туниса, возродить земледелие и ремесленное производство. Значение же пиратства для тунисской экономики никогда не было столь существенным, как в Алжире. Напротив, потребность в торговле и международных контактах заставляли беев ограничивать деятельность пиратов.

Хусейнидский Тунис в XVIII — начале XIX в.

Основатель династии Хусейн ибн Али с первых лет своего правления стремился к максимальной независимости от Османской империи. Упразднив в 1705 г. устаревший дейский титул и не особенно стремясь к получению статуса паши, новый тунисский глава почитал османского султана лишь как религиозного лидера (халифа) и признавал за ним только духовное верховенство над тунисскими мусульманами. Имя стамбульского падишаха упоминалось в пятничной молитве и чеканилось на тунисских монетах. Однако в остальном

Хусейн и его преемники вели себя в тунисском эйалете Османов как на суверенной территории: самостоятельно проводили внешнюю и внутреннюю политику, заключали договоры с европейскими державами, имели свой флаг и герб. Более того, в Тунисе XVIII—XIX вв. отсутствовала турецкая администрация и не было гарнизонов османских войск. Тунис даже не платил дань Порте: обычно при вступлении на престол беи посылали в Стамбул посольства с дарами, которые сановники Порты считали данью, а тунисские беи — знаком внимания. В силу всех этих обстоятельств европейцы по праву называли Тунис (так же как Триполитанию и Алжир), «регенством» или даже «королевством», а его главу — «султаном».

Уже ранних Хусейнидов можно назвать не турецкой, а тунисской династией. Их основной общественной опорой были уже не янычары, утратившие в XVIII в. свое руководящее положение, а местная (тунисская и андалусская) знать и городские верхи. Особое положение при дворе Хусейнидов заняли также мамлюки, в основном уроженцы Кавказа. Из них комплектовалась личная гвардия бея, а наиболее способные из мамлюков занимали ключевые посты в армии и администрации. Вместе с тем, чувство тунисского партикуляризма и осознание обособленности Туниса, несомненно, возникло у Хусейнидов в обстановке постоянной внешней угрозы со стороны соседних африканских «регенств» и европейских государств. Поэтому, фактически выйдя из повиновения Порте, Хусейн ибн Али формально признавал себя ее подданным и отнюдь не собирался порывать с Османской империей — могущественнейшим мусульманским государством этой эпохи. Стамбул, со своей стороны, использовал это двойственное положение для того, чтобы время от времени вмешиваться в местные распри и, сообразно обстановке в Северной Африке, опосредованно проводить здесь свои военные и политические интересы.

Экономическое развитие Туниса в XVIII в. уже в большей степени опиралось на сельскохозяйственное производство и торговлю, нежели на доходы от пиратского промысла. Экспорт в Европу зерна, кож и фиников был настолько прибылен, что в Тунисе селилось много иностранных торговцев. Процветание внешней торговли в начале XVIII столетия побудило Хусейна ввести государственную монополию на вывоз товаров и заключить (безо всякого совета со Стамбулом) договоры о дружбе с Францией (1710 и 1728 гг.), Англией (1716 г.),

Испанией (1720 г.), Австрией (1725 г.) и Голландией (1728 г.). Однако корсарские вылазки подданных бея, над которыми он не имел полного контроля, осложняли контакты с Европой: Франция дважды (в 1728 и 1731 г.) посылала свои корабли для бомбардировки тунисских портов.

Процветание и внутренняя безопасность Туниса, сложившиеся при Хусейне ибн Али, были серьезно поколеблены в середине 30-х годов XVIII в. В это время распри внутри ху^ сейнидской семьи вылились в длительный мятеж Али, племянника Хусейна, не поделившего власть с его сыновьями. Восстав против дяди в 1729 г., Али обратился за помощью к алжирскому дею. При поддержке алжирцев честолюбивый и коварный претендент смог сначала осадить бея в старинной столице Туниса — Кайруане (1735 г.), а затем, сломив сопротивление защитников города, он захватил своего повелителя и отрубил ему голову (1740 г.). Эти события раскололи тунисские верхи на две враждующие лиги (соффа) — башийя (арабск, «сторонники паши»), состоящей из сторонников нового бея, называвшего себя Али-паша, и хассинийя (арабск, «сторонники Хусейна»), объединившей приверженцев незаконно свергнутого основателя династии. Сыновья Хусейна, возглавившие лигу хассинийя, хотя и не сразу, но одержали победу в этом конфликте. Заручившись содействием алжирского дея, они в 1756 г. смогли разгромить племенные ополчения Али-паши, взять столицу Туниса и свергнуть узурпатора. Утвердившись у власти при помощи алжирцев, Мухаммед-бей (1756—1759 гг.) и Али-бей (1759—1782 гг.) были вынуждены признать вассальную зависимость от Алжира. Она, однако, носила символический характер: в знак своей зависимости тунисские беи ежегодно отправляли в Алжир два вьюка с маслом для освещения мечетей, обязывались не возводить новых укреплений на алжирской границе, и не поднимать свой флаг выше алжирского.

Широкомасштабная расправа Али-бея над племенами, под- -державшими Али-пашу (1759—1762 гг.), была последним! потрясением во владениях Хусейнидов в XVIII в. На протяжении последующих 50 лет в Тунисе не было ни одного крупного восстания или мятежа. Братья-победители оказались людьми государственного ума. Они успешно восстановили мир и порядок в стране, страдавшей от непрерывных войн, и последовательно переменили экономическую политику.

Предав забвению староосманские порядки, они отказались от государственной опеки и регламентации производства и торговли. Первым шагом Али-бея на его посту (1759 г.) была отмена государственных монополий, введенных еще в начале века основателем династии. В то же время этот правитель проявил себя как ловкий дипломат. Он оказывал поддержку Франции и вместо разрушенной французской фактории, основанной еще в XVII в., позволил французам создать сеть торговых контор в портах на севере страны. Али-бей и сам выступал в роли крупного купца-экспортера, в силу чего содействовал развитию внешней торговли. Защищая интересы тунисских купцов, он не остановился даже перед морской войной с Францией (1769—1770 гг.), закончившейся, впрочем, заключением нового договора о торговле и мореплавании.

Новая экономическая политика Али-бея получила дальнейшее развитие при его сыне Хамуда-паше (1782—1814 гг.). Этот правитель Туниса не случайно считается у историков наиболее выдающимся представителем династии Хусейнидов. Как и его отец, он решительно отстаивал интересы Туниса перед европейскими конкурентами. Вступив на престол в 23 года, он сразу же обнаружил твердость в отношениях с венецианцами, лишив их торговых привилегий; предпринятые Венецией бомбардировки тунисских портов (1784— 1786 гг.) ничего ей не дали. В дальнейшем Хамуда-паша искусно использовал в своих целях события в Европе. С одной стороны, открывая тунисскому судоходству путь на север, он вел силовую политику. Так, он дважды объявлял морской джихад Франции в самые сложные для французов времена — период после Французской революции (1789—1795 гг.) и время схватки Англии и Франции за Мальту (1798—1800 гг.). Чуть позже, в 1800—1807 гг., Хамуда-паша умело преодолел военно-морской нажим со стороны США, добивавшихся от него статуса страны наибольшего благоприятствования и обеспечения безопасности мореплавания у тунисских берегов. За это американцам пришлось заплатить крупную по тем временам сумму в 10 тысяч долларов и снабдить бея военным снаряжением.

С другой стороны, используя экономическую конъюнктуру, сложившуюся в Средиземноморье после наполеоновских войн, Хамуда-паша способствовал заметному оздоровлению экономики страны. Возрождение оливководства, производства шерстяных и шелковых тканей, традиционных ремесел (в том числе прославленного производства шеший (фесок) для Турции и Египта) укрепило благосостояние тунисцев. Во второй половине XVIII в. площадь обрабатываемых земель в Тунисе увеличилась на треть; впервые за многие годы началось оседание кочевников на землю. Даже обычные для региона стихийные бедствия (засуха, неурожайные годы, эпидемия чумы 1784—1785 гг.) не переросли во всеобщую хозяйственную разруху.

Средиземноморская торговля, в эпоху Хамуда-паши заметно потеснившая пиратство, постепенно привела к выделению элиты тунисского купечества (около 600 семейных торговых домов) и складыванию своеобразного альянса торговой среды, имевшей внешнеполитические интересы, и правящей ху-сейнидской верхушки, включившейся в торговые операции. К началу XIX столетия тунисские верхи все в большей степени проявляли осознание особых интересов своей страны. Оно выразилось в активных действиях Туниса на магрибинской арене. В 1793—1795 гг. Хамуда-паша энергично поддержал триполитанскую династию османских пашей Караманли, свергнутую Али Джазаирли — греческим авантюристом, принявшим ислам. Сначала Тунис предоставил убежище членам династии, а когда незаконный правитель Триполи покусился в 1794 г. на тунисский остров Джерба, Хамуда по договоренности с Высокой Портой организовал военную экспедицию на Джербу, а затем и в Триполи, где в 1795 г. восстановил власть Караманли в полном объеме. В 1806 г. Хамуда-паша пошел еще дальше, демонстративно порвав вассальные отношения с Алжиром. В ходе последовавшей алжиро-тунисской войны 1807—1813 гг. тунисцы успешно отразили нападения алжирской конницы и флота.

Не менее решительно этот правитель вел себя и на внутренней политической сцене. В 1811 г. он столкнулся с мятежом тунисских янычар, надеявшихся с помощью алжирских «коллег» захватить власть, свергнуть неугодную им династию Хусейнидов и укрепить связи с Османской империей. Однако Хамуда-паша, опираясь на элитные мамлюкские отряды и ополчение тунисских горожан, разгромил мятежников и заставил их бежать в Алжир. Затем он расформировал янычарский корпус, чем способствовал дальнейшей арабизации правящих кругов страны. По сути дела, именно при нем Тунис завершил двухсотлетний переход от османского эйалета к полунезависимому национальному государству.

Консолидация тунисского общества на рубеже XVTII и XIX вв. и рост регионально-патриотического сознания стали определяющим фактором и для культурного развития страны, также бывшего в эту эпоху на подъеме. Сам Хамуда-паша был просвещенным правителем. По свидетельствам источников, он свободно говорил и писал на арабском и турецком языках, хорошо знал итальянский. Подражая средневековым арабским эмирам, он оказывал покровительство ученым и поэтам, строил мечети, школы и государственные учреждения. В их архитектурном стиле все более проявлялось европейское влияние, что неудивительно, поскольку жители Туниса чаще выезжали в Европу, чем подданные других арабских эйалетов Османской империи. Бурное развитие торговли, рост уровня жизни народа и мир внутри страны сделали эпоху Хамуда-паши «золотым веком» с точки зрения последующих поколений.

Дворцовый переворот 20 декабря 1814 г. временно приостановил развитие Туниса по начертаниям Хамуды. К власти пришла старшая ветвь династии, восходившая к Мухаммед-бею и опиравшаяся на консервативные слои мусульманских духовных лиц и мамлюкской аристократии. Уже при Махмуд-бее (1814—1824 гг.) был восстановлен янычарский корпус, по примеру Мухаммеда Али в Египте введена система монополий, значительно повышены налоги. В сочетании со стихийными бедствиями, часто повторявшимися в Тунисе в начале XIX в., эти меры негативно сказались на положении тунисской мануфактурной промышленности и земледелия.

Предколониальная ситуация. Реформы 30-х — 40-х годов XIX в.

В начале XIX в. Тунис все в большей степени становился предметом внимания ведущих держав Европы и США. С каждым годом хусейнидским беям было все сложнее отстаивать тунисские интересы в Средиземноморье. Например, в ходе англо-американской войны 1812—1814 гг. тунисские власти воспользовались отсутствием американского флота в Средиземном море и не соблюдали статьи соглашений с США, содействуя англичанам. Но уже в 1815 г. город Тунис посетили Две американских эскадры. Они ясно продемонстрировали военную силу Соединенных Штатов, и Махмуд-бею пришлось выплатить солидную компенсацию «за нарушение союзнического долга». В 1816 г. англо-голландская эскадра под командованием лорда Эксмауса прибыла в Тунис после бомбардировки Алжира. Угроза уничтожения главных портов страны заставила бея дать Эксмаусу заверения о прекращении корсарства, ликвидации практики порабощения христиан и выкупа пленных. Аналогичный «визит» французских кораблей в 1819 г. привел к официальной отмене рабства на территории страны.

Международные позиции Туниса лишь в малой степени укрепил мирный договор с Алжиром 1821 г., прекративший состояние войны, формально тянувшейся уже 14 лет. Отношения между соседями оставались прохладными, и тунисцы занимали подчеркнуто нейтральную позицию в алжиро-фран-цузских конфликтах 1820-х годов. Тогда хусейнидские беи не подозревали, что вмешательство Франции в алжирские дела приведет и к установлению ее полного контроля над их владениями.

Реальную угрозу безопасности своей страны они ощутили в 1827 г., когда весь тунисский военно-морской флот, вошедший в состав турецко-египетского, был уничтожен русско-англо-французской эскадрой в ходе Наваринского сражения. После Наварина Тунис оказался не в состоянии защитить себя на море. Это поражение нанесло серьезный удар по тунисскому судоходству и обусловило ускоренное проникновение европейцев в экономику страны. В конце 20-х годов XIX в. тунисский рынок наводнился товарами западного производства. Тогда же в систему финансовой жизни Туниса вошли займы у европейских купцов. В итоге уже в 1829 г. бейское правительство оказалось на грани финансового банкротства, а 8 августа 1830 г. Франция навязала Тунису первый неравноправный договор. Согласно этому документу бей был вынужден предоставить Франции статус «наиболее благопрятствуемой нации», ввел принцип «свободы торговли» и установил режим капитуляций, подтвердив особые права иностранных подданных на своей территории.

С этого момента хусейнидские правители могли рассчитывать в своем противоборстве с Европой только на англо-французское соперничество. Французское правительство по мере «освоения» Алжира все более рассматривало Тунис как свое

будущее владение и склонялось к военному вторжению, однако Великобритания неизменно оказывала военное и дипломатическое сопротивление этим планам. В то же время европейские державы прикрывали тунисское государство от попыток Стамбула ликвидировать его полунезависимый статус. После того, как османский военачальник Тахир-паша по поручению султана Махмуда II восстановил прямое турецкое управление в эйалете Триполи, его эскадра подошла в 1836 г. к берегам Туниса. Но французское правительство, опасавшееся активности Порты в Магрибе, немедленно выслало морские силы для поддержания статус-кво и блокирования турецких кораблей. Ситуация повторилась в 1838 г., когда Стамбул, стремясь отвлечь французское правительство от поддержки Мухаммеда Али в его конфликте с Портой, вновь направил военно-морской флот в Западное Средиземноморье.

Решимость Франции не допустить турецкого контроля над Тунисом отвечала текущим интересам Хусейнидов. В то же время она демонстрировала беям слабость и беззащитность их страны перед угрозой внешнего завоевания. Поэтому уже в 1830-х годах Мустафа-бей развернул серию реформ, призванных модернизировать страну и прежде всего армию. В 1830 г. первый министр бея Табу Шакир, энергичный сторонник реформ Мухаммеда Али в Египте, создал первые батальоны тунисской армии по европейскому образцу и окончательно упразднил янычарский корпус. При Ахмед-бее (1837—1855 гг.) политика реформ была продолжена. Этот «просвещенный деспот», почитавший Наполеона и его военный талант, уделял много внимания военному строительству. В его правление численность регулярной тунисской армии была доведена до 26 тысяч человек, был восстановлен военный флот, закупалось передовое по тем временам оружие, строились береговые укрепления. В 1838 г. Ахмед-бей открыл в столице Военно-инженерное училище, где молодых тунисских офицеров обучали прибывшие из Франции военные советники и инструкторы. Копируя проекты Мухаммеда Али, бей строил казенные фабрики и заводы. В целом в его эпоху Тунис оказался более, чем когда-либо, открыт для европейского влияния. При дворе поощрялость изучение европейских языков, а европейская культура все шире входила в эти годы в быт и нравы тунисских мамлюков и придворной знати. Кроме того, Ахмед-бей, демонстрируя веротерпимость и симпатии к Европе, разрешил в Тунисе деятельность христианских миссионеров, а также поселение в стране европейцев (главным образом, в Тунис приезжали выходцы из Италии),

Широко задуманные меры Ахмед-бея по модернизации страны оказались, однако, не по силам тунисскому бюджету. Масштабное строительство и закупка дорогостоящего вооружения непомерно увеличили государственные расходы и заставили Хусейнидов обратиться к повышению налогов. В 40-х годах XIX в. Тунис охватило широкое недовольство «гяурскими выдумками» двора, стоившими все дороже тунисским налогоплательщикам. В это время произошел ряд крупных народных волнений, а крестьяне массово покидали разоренные деревни. В итоге в 1853 г. правительство Ахмед-бея оказалось на грани банкротства и было вынуждено отказаться от большинства проектов, закрыло многие казенные фабрики и заводы и обратилось к займам, чем положило начало финансовой зависимости Туниса.

Конституция 1861 г. Реформы Хайраддин-паши

Преемники Ахмед-бея — Мухаммед (1855—1859 гг.) и Мухаммед ас-Садык (1859—1882 гг.), сознавая необходимость дальнейших преобразований, решили изменить их направление. Теперь в качестве главной цели было избрано не военное строительство, а исправление недостатков в государственном управлении и высвобождение экономики из-под государственного контроля. За образец тунисские правители взяли реформы периода Танзимата в Турции, значительно подорвавшие основы традиционного османского общества. Новый план преобразований разработал и во многом воплотил известный тунисский просветитель и государственный деятель Хайраддин-паша, возглавивший группу советников при хусейнидском правительстве.

Первым шагом реформаторов стало совершенствование государственной системы и создание предпосылок для свободного развития экономики. 9 сентября 1857 г. бей Мухаммед обнародовал «Ахд аль-аман» (Хартию неприкосновенности или Фундаментальный пакт), воспроизводивший основные положения изданных османскими султанами нормативных документов эпохи Танзимата — Гюльханейского xamm-u-шерифа 1839 г. и хатпт-и хумаюна 1856 г. В Хартии провозглашалась неприкосновенность чести, личности и имущества жителей Туниса, говорилось о равенстве всех подданных перед законом (вне зависимости от вероисповедания) и заявлялось о полной свободе частного предпринимательства и торговли. Одновременно Хайраддин-паша начал реформу суда, местного управления, ограничил сроки военной службы. В 1860 г. усилиями реформаторов была открыта государственная типография и началось издание первой тунисской газеты на арабском языке.

Высшим достижением политических преобразований Хай-раддина стала тунисская конституция (дустур), принятая 23 апреля 1861 г. Провозгласивший ее бей Мухаммед ас-Садык стал, таким образом, первым конституционным монархом в мусульманском мире. В соответствии с конституцией был создан совещательный орган — Верховный совет (Маджлис а'ля), избиравшийся по жребию из знатных лиц Туниса. Разумеется, эта конституция слабо ограничивала произвольные решения тунисских правителей. Тем не менее ее принятие продемонстрировало открытость тунисских элит к переменам и с годами конституция стала для просвещенных тунисцев символом традиций политического развития и независимости их страны.

Финансовый крах Туниса

В рамках плана реформ, разработанного при участии Хай-раддин-паши, предусматривалось создание новой, крайне необходимой для развития Туниса хозяйственной инфраструктуры — строительство железных дорог и портов, проведение водоводов и телеграфных линий. Однако здесь тунисские правители столкнулись с теми же проблемами, что и их предшественники: мероприятия по проведению реформ требовали все возраставших расходов, которых скудная бейская казна уже не выдерживала. В этих условиях бейский двор пустился на откровенную финансовую авантюру, резко подняв подушную подать и заключив в начале 60-х годов XIX в. ряд договоров о займах на невыгодных для Туниса условиях. О масштабе этих заимствований говорит динамика роста государственного долга: с 11,9 млн франков в 1860 г. до 28 млн франков в 1862 г. Укрепляя свой контроль над финансами Хусейнидов, европейские правительства и частные кредиторы все чаще добивались от бейского двора выгодных концессий и правовых уступок. Например, английская компания получила концессию на строительство первой в стране железной дороги, а французская — на устройство телеграфных линий. В 1860-х годах бей даже разрешил английским, французским и итальянским подданным приобретать земли в Тунисе, что шло вразрез с мусульманскими представлениями, согласно которым «неверные» не имеют права распоряжаться «землей ислама».

Непонятный для населения обвальный рост налогов, всеобщая коррупция и казнокрадство, все новые привилегии для европейцев вызвали в 1863—1864 гг. мощное антииностранное движение тунисцев во главе с Али ибн Гедахемом. Повстанцы, опираясь на поддержку мусульманских мистических братств, выступили против злоупотреблений властей с ору-' жием в руках. Хотя модернизированная и хорошо оснащен-* ная бейская армия справилась с волной возмущения, финансовое положение Туниса оставалось безнадежным.

Французские банки, вкладывая средства в развитие Туниса, так выстраивали кредитную политику, что проценты по долгосрочным займам (до 15 лет) почти равнялись самой сумме займа. Кроме того, кредиторы избегали предоставлять Тунису займы наличной валютой, предпочитая предоставлять в счет займа товары и оружие по завышенным ценам. Наконец, в 1860-х годах французские кредиторы неоднократно удерживали из выдаваемых ими займов крупные суммы в качестве комиссии, эмиссионных расходов и т. д. Стремясь хоть как-то избежать зависимости от одного кредитора, бей-ское правительство обратилось к банкам Великобритании, Мальты и Италии и вскоре окончательно запутало свои финансовые дела. В 1867 г., когда задолженность Туниса достигла 125 млн франков и почти в 12 раз превысила годовой объем бюджетных поступлений, правительство было вынуждено объявить о своей финансовой несостоятельности.

В 1869 г. представителями французских, англо-мальтийских и итальянских кредиторов была создана Международная финансовая комиссия для контроля за доходами и расходами тунисского правительства. Управляя имуществом обанкротившегося бейского режима, комиссия обязала Мухаммед-бея ас-Садыка ежегодно выплачивать 6,25 млн франков, что составило половину государственных расходов.

В распоряжение комиссии поступали все таможенные доходы страны. Тем самым европейские державы установили финансовый контроль над Тунисом и лишили хусейнидскую династию важнейшего элемента государственного суверенитета.

Финансовое крушение государства и хозяйственные неурядицы предопределили быстрое ослабление бейского режима на протяжении 70-х годов XIX в. Последней попыткой найти своими силами выход из кризиса стали реформы Хайраддин-паши, который в 1873—1877 гг. возглавил бейское правительство. Находясь в крайне стесненных обстоятельствах, он несколько лет проводил умеренную реформистскую политику с одной целью — навести порядок в стране, ввести общеобязательные законы и подобрать компетентных администраторов. В пределах «кризисного управления» ему удалось ликвидировать явные очаги коррупции и восстановить бюджетное равновесие. Сознавая важность подъема сельского хозяйства, он начал распределение пустующих земель среди тунисских крестьян. Стремясь развить систему европейского образования, он реформировал главный мусульманский университет страны аз-Зитуна и основал национальный колледж ас-Садыкийя.

Увы, меры, предпринятые правительством Хайраддин-паши в 70-х годах XIX в., оказались уже несвоевременными. К тому же первый министр, надеясь на поддержку своих усилий со стороны Османской империи, скомпрометировал себя в глазах ху-сейнидского двора частыми контактами со Стамбулом. Отставка Хайраддин-паши в 1877 г. означала отказ бея от попыток преодолеть притязания западных держав. По сути дела, в эти годы Тунис превратился в полуколонию Европы. Однако вопрос о том, какая именно европейская держава завладеет им, еще не нашел своего решения. В этой сфере на протяжении 1860-х — 1870-х годов быстро нарастало жесткое соперничество между Францией, Великобританией и Италией.

Установление французского протектората

Уже с 30-х годов XIX в. Франция занимала предпочтительное положение среди держав, заинтересованных в контроле над Тунисом. Тому было несколько причин. Во-первых, Тунис граничил с крупнейшей и наиболее глубоко освоенной колонией Франции в Северной Африке — Алжиром. Во-вторых, правители Туниса, следуя в фарватере преобразовательных усилий Мухаммеда Али, ориентировались в своих реформах на военный и государственно-правовой опыт развития Франции наполеоновской эпохи. В силу этого обстоятельства именно французские инструкторы обучали тунисских офицеров, а французские законы и уставы легли в основу совершенствования тунисской налоговой системы и армии. Наконец, в-третьих, французские финансисты были крупнейшими кредиторами бейской семьи и государственного казначейства.

Расценивая Тунис как свое будущее владение, французское правительство не раз пыталось присоединить его военным путем к своим колониям. Но прямой захват территории Туниса, вполне возможный с военной точки зрения, неминуемо наталкивался на сопротивление Великобритании, а затем и Италии. Последняя, едва сложившись в 60-х годах XIX в. как национальное государство, проявила столь выраженные колониальные устремления, что удостоилась высказывания Бисмарка: «аппетит шакала, но зубы гнилые». Поселенческая колонизация Туниса, скупка концессий, требования у бея привилегий для итальянских подданных — все эти меры демонстрировали пристальное внимание Рима к Северной Африке.

Судьбы Туниса были решены на заключительной стадии Берлинского конгресса 1878 г., когда Великобритания и Германия неофициально, но недвусмысленно выразили Франции согласие на свободу действий в этой стране. «Нейтралитет» Великобритании в тунисских делах французское правительство получило в обмен на признание английского «управления» Кипром, ранее принадлежавшим Османской империи, и «беспристрастное» отношение к планам Лондона по захвату Египта. Что же касается Германии, то Бисмарк был крайне заинтересован во французской экспансии в Тунисе. С одной стороны, он полагал, что внимание к Тунису отвлечет французских лидеров от мыслей о реванше за поражение от Пруссии в войне 1870—1871 г. С другой стороны, борьба Франции против интересов итальянского правительства в Африке должно было, по расчетам германской дипломатии, подтолкнуть Италию к сближению с Германией и Австро-Венгрией. Таким образом, противниками французской оккупации Туниса оставались только Италия и Турция.

Непосредственный захват Туниса был осуществлен Францией в 1881 г. В апреле, воспользовавшись очередным набегом пограничных племен на алжиро-тунисской границе, французские войска оккупировали северо-запад страны. Вскоре в Би-зерте высадился французский десант, быстро захвативший столицу. 12 мая 1881 г. бей Мухаммед ас-Садык под угрозой низложения был вынужден подписать в Бардо (предместье столицы Туниса) договор, в соответствии с которым он соглашался на оккупацию Туниса французскими войсками для «восстановления порядка и безопасности на границе и побережье». Бардоский договор также давал Франции право осуществлять внешние сношения Туниса от лица Хусейнидов и упорядочивать финасо-вую организацию страны, с тем, чтобы «гарантировать выплату государственного долга и права кредиторов». Наконец, Франция обязалась приходить на помощь тунисскому бею в случае опасности, угрожающей ему лично или его династии.

Протесты итальянского и турецкого правительств по случаю захвата Туниса оказались бесплодными. Однако значимость их была различной. Османские султаны, не считая тунисского бея правомочным заключать международные договоры, просто претендовали на «владение» Тунисом вплоть до Первой мировой войны. Но существенной помощи тунисским правителям Османская империя оказать уже не могла. Итальянское же правительство, поощряя колонизацию соотечественниками Туниса, добилось быстрого роста численности итальянской колонии в этой стране. Хотя в 1896 г. Италия все же признала «права» Франции на Тунис, она выговорила для своих подданных особые привилегии. Поэтому итальянская община численно преобладала в Тунисе над французской как в конце XIX, так и в начале XX в.

Взрыв антииностранных эмоций арабского населения по поводу оккупации страны был столь же яростен, сколь краток и слабо организован. Несмотря на решимость части племенных лидеров и городских правителей отстоять независимость страны, неравенство сил было очевидно. Французы сосредоточили в Тунисе свыше 50 тысяч солдат и офицеров, которых поддерживал флот и бейская армия. Уже в октябре 1881 г. экспедиционный корпус взял штурмом политический Центр восстания — Кайруан, а в 1882 г. разгромленные силы повстанцев (около 120—140 тысяч человек, т. е. 15% населения Туниса) были вытеснены на территорию Триполитания, откуда, не выдержав испытаний на чужбине, они постепенно возвратились на родину.

Тунис в конце XIX в.

Завоевав Тунис, французские власти позаботились о государственно-правовом оформлении своего господства над страной. Вскоре они навязали бею новую конвенцию, подписанную им 8 июня 1883 г. в Ла-Марсе. В Ла-Марсской конвенции режим управления Тунисом уже официально носил название «протекторат». Управление страной было полностью реорганизовано. Хотя в Тунисе сохранялась царствующая династия, действия бея и его двора контролировались параллельными структурами «покровительствующей державы». Реальная власть сосредоточилась в руках генерального резидента Франции, управлявшего Тунисом через подчиненную ему администрацию «гражданского контроля». Французские «гражданские контролеры» наблюдали за распоряжениями местных тунисских чиновников, формально выполнявших приказы только бейского правительства. В 1884 г. была распущена Международная финансовая комиссия и Франция взяла на себя заботы по удовлетворению претензий кредиторов к тунисскому государству. Теперь финансовые дела страны перешли в ведение генерального резидента. Вместо упраз-денного консульского суда учреждалась система французских судов, а также было разработано законодательство о политических и гражданских правах жителей Туниса. Наконец, в 1885 г. генеральный резидент был облечен «всей полнотой власти республики» в пределах страны: в его подчинение передавались, наряду с администрацией, сухопутные и морские вооруженные силы Франции в Тунисе.

Установление протектората привлекло в Тунис значительное число европейцев (к концу XIX в. они составляли 7—8% населения страны). Колонисты, переселенческие предпринимательские круги наряду с сохранившей свои общественные позиции тунисской аристократией составили привилегированную группу тунисского общества. Основу для ведения колониального хозяйства в Тунисе составила экспроприация и перераспределение земельной собственности. Поначалу переселенцы приобретали земли без содействия властей («частная колонизация»). В этом им содействовал земельный закон 1885 г., согласно которому специальные трибуналы проверяли права собственности на землю, аннулируя все права, которые признавались сомнительными. Поскольку у многих племен и общин вообще не было документов на земли, их угодья изымались в пользу переселенцев. Когда в 1892 г. правительство протектората начало официальную колонизацию, французское землевладение уже выросло вчетверо (со 107 тысяч га в 1881 г. до 443 тысяч га). В Тунисе, в отличие от Алжира, сложилось крупное колониальное землевладение; исключение составляли итальянские фермы, не имевшие больших угодий. В 1890—1896 гг. было фактически ликвидировано коллективное землевладение племен, которые теперь признавались пользователями занятых ими территорий.

В первые десятилетия протектората заметно увеличился приток иностранного капитала в Тунис. Бурно развивалась горнодобывающая промышленность. Французские, итальянские, бельгийские компании на протяжении 80-х — 90-х годов XIX в. делали крупные инвестиции в освоение природных богатств Туниса, практически не разрабатываемых в доколониальную эпоху. Национальное предпринимательство, предпочитая делать вложения в торговлю и переработку сельскохозяйственного сырья, совершенно не участвовало в разработке горнорудных богатств страны. Этому препятствовала слабость тунисского капитала как в техническом, так и в финансовом отношении. Между тем свинцовые руды и фосфориты, добываемые в Тунисе, стали локомотивом для развития многих отраслей экономики страны. Для их вывоза строились железные и шоссейные дороги, модернизировались порты, совершенствовалась телеграфная связь. В то же время традиционное ремесло, не способное выдержать конкуренцию с французскими товарами ни в качестве, ни в цене, стремительно разорялось: к началу XX столетия количество ремесленников в городе Тунисе сократилось втрое по сравнению с 1881 г. Из среды разорявшихся ремесленников и земледельцев постепенно формировалась прослойка наемных рабочих, занятых в модернизированном промышленном секторе экономики и на товарных фермах.

В течение первых лет протектората европейцы обладали монополией на научные и технические знания. Вместе с колонизацией в страну пришел образ жизни и культурные достижения метрополии. В Тунисе издавались французские газеты и журналы, открывались французские школы и лицеи, широкое распространение получил французский язык. Однако по мере модернизации в Тунисе нарождались новые общественные силы, прежде всего арабская интеллигенция и национальное предпринимательство. Вслед за хусейнидским двором и мамлюкской аристократией эти силы охотно принимали французский стиль жизни и язык колонизаторов. Их выход на общественную арену в 90-х годах XIX в. вызвал заметные перемены в культурном и политическом климате страны. У тунисской элиты значительно вырос интерес к европейским знаниям, в стране оживилась литературная жизнь.

На рубеже XIX—XX вв. образованные слои Туниса занимали вполне конструктивную позицию по отношению к режиму протектората. В этой среде преобладало стремление использовать пребывание европейцев, их опыт и знания для построения современного государства. В традиционно же настроенных низах общества преобладало вековое неприятие врагов-«франков», что выражалось в постоянных конфликтах тунисских селян с колонистами, массовых хищениях, потравах посевов и поджогах ферм. С другой стороны, в среде колонистов царила настоящая арабофобия, отвращение и презрение к коренному населению, которому в среде колонистов было принято отказывать даже в праве владеть землей своих предков. Эти настроения неизменно осложняли деятельность администрации протектората и вызывали в средних и высших слоях арабского общества недоверие к Франции и неудовлетворенность привилегированным положением европейцев.

Постепенно смутное недовольство порядками протектората привело к зарождению в среде тунисской элиты националистических идей. Первые националистические организации возникли в Тунисе в 1896 г. Сначала они имели характер культурно-просветительских обществ, развивавших идеи национального возрожения. Некоторые из этих обществ разделяли либерально-западнические ценности Хайраддин-паши и его последователей. Их основным лозунгом стало восстановление конституции 1861 г., которая после прихода колонизаторов была предана забвению. В ходе развития тунисского национализма в первых десятилетиях XX в. этот лозунг приобрел очень широкий резонанс и стал «визитной карточкой» всей антиколониальной борьбы тунисцев. Другие же националисты-просветители склонялись к панисламистским взглядам Джамаль ад-Дина аль-Афгани. Они ставили во главу угла защиту ислама и культурной самобытности Туниса от французского влияния.

Распространению националистических ценностей среди тунисцев способствовало их знакомство с французской политической культурой и практикой борьбы населения метрополии за свои права. В 1891 г. администрация протектората создала первое в Тунисе представительное учреждение — Консультативную конференцию. Правда, право выдвижения кандидатур и голосования по ним имело только французское население, но позже в работе Конференции принимали участие и депутаты-мусульмане. В 1894 г. в Тунисе образовались первые профсоюзы, которые объединяли сначала европейских, а затем и арабских наемных работников. Профсоюзное движение познакомило тунисскую молодежь с идеями социализма и синдикализма и внесло свой вклад в становление у нее антиколониальных устремлений. Вместе с тем, первые националистические организации в Тунисе были еще очень слабы, малочисленны и оторваны от населения. Их деятельность не имела широкой поддержки, да и общественая атмосфера тех лет в целом не способствовала развитию массового политического движения тунисцев за национальное самоопределение.