2. Венчание с Россией, знакомство с Европой и женитьба

Вместе с совершеннолетием подошла к завершению и программа обучения, которая, по мнению Плетнева, «включала общепринятые названия гимназического и университетского курсов». В заключение прибавлялись специальные курсы, в которые «вошли предметы, непосредственно касавшиеся высокой будущности наследника престола». В этот «окончательный период учения» занятия в основном вели высшие государственные сановники. Сам М. М. Сперанский в течение полутора лет читал «Беседы о законах». И хотя знаменитый автор «Плана государственных преобразований» ( 1809 г.), некогда почитаемый декабристами за конституционные идеи, пройдя тернистый жизненный путь, давно отошел от своих радикальных замыслов и стал вполне благонамеренным сторонником «чистой монархии», он все же пытался внушить своему ученику уважение к закону, проводил границу между самодержавием и самовластием, подчеркивая «пределы власти» монарха‑самодержца. Читались еще три курса: министра финансов, известного русского финансиста Е. Ф. Канкрина — «Краткое обозрение русских финансов», советника Министерства иностранных дел барона Ф. И. Брунова об основах внешней политики России с царствования Екатерины II, генерала А. Жомини, военного историка и теоретика (в прошлом начальника штаба маршала Нея, перешедшего на русскую службу в 1813 г.), о военной политике России и стратегических отношениях с соседними государствами — на французском языке. Благодаря воспоминаниям Плетнева становится известна очень важная деталь обучения наследника в эти годы. Оказывается, в числе специальных курсов «важнейшее место занимали многочисленные дополнения из отечественной истории. Они состояли в подробных рассказах о событиях негласных и по важности своей тем более необходимых для сведения наследника престола. Каждое дело подобного характера представляемо было Его Высочеству в подлиннике, переданное из Государственного архива и приготовленное к слушанию преподавателем русской истории… Сколько зрелости мыслям должны были придать высокие и трагические уроки политических и частных колебаний, вызванных на новый суд и воскресивших время, к которому никто еще из нас не безучастен» (XVIII век. — Л. 3.). Быть может, усвоенная в это время привычка обращаться к архивным материалам сказалась по прошествии многих лет в практике императора. Приступ к подготовке отмены крепостного права он начнет с распоряжения собрать все дела по крестьянскому вопросу из архивов государственных учреждений в Министерстве внутренних дел, которые и станут главным двигателем реформы.

В довершение воспитания и образования наследника Николай I запланировал два путешествия — по России и за границу. Все, что прежде вызывало только деятельность мысли, теперь должно было служить «источником практического изучения человека и силы его духа», должно было способствовать развитию и зрелости чувств и разума, становлению личности.

14 апреля 1837 г. в Аничковом дворце перед исповедью, за три дня до исполнения девятнадцати лет, Николай I вручил сыну «Инструкцию для путешествия по России». Наследнику предстояло знакомство с родной страной.

Какое значение придавалось этому предприятию, видно из первых строк «Инструкции», или «наставления», как значится в надписи на конверте, в котором она хранилась, сделанной рукой венценосного путешественника. «Предпринимаемое тобой путешествие, любезный Саша, — писал отец, — составляет важную эпоху в твоей жизни. Расставаясь первый раз с родительским кровом, ты некоторым образом как бы самому себе предан, на суд будущим подданным, в испытании твоих умственных способностей. „…“ Взирать тебе следует не с одной точки любопытства или приятности (на это путешествие. — Л. 3.), но как на время, в которое ты, знакомясь с своим родным краем, сам будешь строго судим.

Первая обязанность твоя будет все видеть с тою непременною целью, чтобы подробно ознакомиться с Государством, над которым рано или поздно тебе определено царствовать.

Потому внимание твое должно равно обращаться на все, не показывая предпочтения к какому‑либо одному предмету, ибо все полезноеравно тебе должно быть важно; но притом иобыкновенноетебе знать нужно, дабы получить понятие о настоящем положении вещей».

Император‑отец наставлял сына и на предмет тактичности поведения: «Обращение твое (с людьми. — Л. 3.) должно быть крайне осторожно, непринужденно, простота и ласковость со всеми должна к тебе каждого расположить и привязать „…“.

Суждения твои должны быть крайне осторожны, и тебе должно, елико можно, избегать сей необходимости, ибо ты едешь не судить, а знакомиться, и, увидев, судить про себя и для себя».

Инструкция содержала и более конкретные указания на стиль и характер поведения с представителями разных сословий. «С дворянством обходиться учтиво, отличая тех, кои прежней службой или всеобщим уважением того заслуживают. „…“ С купечеством ласковое, приветливое обхождение будет прилично, отличая среди них, кои известны своею добросовестностью или полезными предприятиями. С простым народом доступность и непритворное ласковое обращение к тебе привяжут его. Где смотреть будешь войска, помни, что ты не инспектор. „…“ С духовенством соблюдай учтивость и должное уважение».

Заботливый отец и проницательный наставник предупреждает юного и неопытного наследника от соблазна тщеславия, самолюбия, предупреждает о предстоящем большом и ежедневном труде. «Нет сомнения, — пишет он, — что тебя везде с искреннею радостью принимать будут, ты внутри России увидишь и научишься чтить наш почтенный, добрый русский народ и русскую привязанность, но не ослепись этим приемом, и не хотя не заслуженное тобой (так в тексте. — Л. 3.), тебя примут везде как свою Надежду. Бог милосердный поможет ее оправдать, ежели постоянно перед глазами иметь будешь, что каждая твоя минута должна быть посвящена матушке России, что твои мысли и чувства одну ее постоянным предметом иметь будут».

В своих наставлениях отец и самодержец не забыл и о науке человеческих взаимоотношений и культуре поведения. «С тобой едет к[нязь] Ливен и прочие тебя окружающие. В частых с ними разговорах и в сообщении им твоих впечатлений получишь ты поверку в их правильности. „…“ Ненужно мне припоминать тебе, с каким уважением ты с ним (Ливеном. — Л. 3.) обращаться должен. То же внимание имей и к прочим твоим спутникам, с товарищами будь дружен по‑прежнему, но в обществе соблюдай всегда должное приличие с ними, не позволяя себе никакого запанибратства». Отец требует, чтобы сын вел журнал своего путешествия регулярно, письма же писал «только на досуге, просто как лучшему своему другу». Характерны последние строки «Инструкции»: «Ступай, с теплой молитвой, с надеждой на милость Божию. С Богом».

Помимо этой «Инструкции», предназначенной и врученной лично наследнику, Николай I составил «Общую инструкцию» для всех участников путешествия, датированную 3 марта 1837 г. в Петергофе. Она была вручена князю Ливену, у которого и хранился оригинал. Эта «Инструкция» отличается строгой регламентацией. Чтобы «узнать Россию», «осматривая все любопытные предметы, откинуть излишнее»: фабрики или заводы «посещать те только, которые приобрели заслуженно знаменитость»; «осмотру подлежать будут везде непременно все казенные учебные заведения, госпитали, „…“ заведения приказов общественного призрения. Казармы осматривать тогда, когда только позволит время». Регламентировался и порядок дня: «Вставать в 5‑ть часов и ехать в 6‑ть утра, не останавливаясь для обеда, ни завтрака на дороге до ночлега». Отклонение от этого жесткого правила допускалось только в случае осмотра «любопытного предмета». По приезде на место в губернском городе в первую очередь надо было посетить собор, «или даже в уездном». А затем «по приезде на квартиру обедать, призывая к столу только губернатора, вечер посвятить записыванию в журнал всего виденного в течение дня и ложиться поранее спать».

Наследнику не разрешалось нигде принимать приглашения к обеду, допускалось только приглашение на бал в губернских городах. Самодержавный родитель регламентировал даже набор танцев: «Его Высочеству танцевать с некоторыми из почтенных дам польский; с молодыми же знакомыми или лучше воспитанными французские кадрили два или три, но никаких других танцев. На ужин не оставаться и вообще не долее часу или двух, и ужинать неприметно». Предусматривалась и форма одежды в путешествии: в дороге наследнику и всей свите быть в сюртуках, в городах во время осмотра — в обыкновенных мундирах, в губернских городах при принятии представителей наследнику — в полковом мундире и шарфе, при смотре дивизии — в полной парадной форме.

Особенно подробно расписано пребывание в Москве. Остановиться предписывалось в Чудовом монастыре, «в месте своей родины, в моих комнатах, в которых провел первую ночь своей жизни». Приехать в Москву следовало поздно вечером. «На другое утро в полной парадной форме следовать в Успенский собор, потом чрез Красное крыльцо в Грановитую палату и во Дворец». Далее наследник должен был посетить военного генерал‑губернатора, а после того быть к разводу войск. Затем быть в Чудовом соборе; придя же к себе, принять представителей всех военных, гражданских чинов и купечества. Во время прогулки следовало «остановиться у образа Иверской Божьей Матери и приложиться». Из всей московской знати Николай I выделил князей Голицыных, которых наследник обязан был посетить. В программу отдыха входило и посещение «Русского театра».

Из других городов, включенных в маршрут, точно расписывалось пребывание в Киеве. Наследник должен был приехать под вечер, «прямо в Печерский монастырь, где приложиться к образу и мощам в соборе и после того ехать на свою квартиру». Предусматривалось посещение Софийского собора, пещер Печерского монастыря, Арсенала, войск.

Для издержек на путешествие наследника выделялась первоначально сумма в 50 тысяч рублей, и кредит еще на такую же сумму возлагался на губернские казначейства, когда первая сумма истощится.

В путешествии наследника сопровождал значительный штат: фельдъегеря, кухня, камергер, доктор Енохин, воспитатели и наставники В. А. Жуковский и князь Ливен, полковник Юрьевич, а также генерал‑адъютант А. О. Кавелин (тот, который по поручению Николая I 14 декабря 1825 г. перенес испуганного семилетнего наследника из Аничкова дворца в Зимний), молодой друг великого князя Александра Николаевича В. И. Назимов, тогда полковник, а в первые годы царствования Александра II виленский генерал‑губернатор, с именем которого связан рескрипт 20 ноября 1857 г., знаменовавший начало подготовки отмены крепостного права.

Все путешествие длилось с 1 мая по 12 декабря 1837 г. Выехали в субботу из Санкт‑Петербурга, из Зимнего дворца. И уже на следующий день были в Новгороде. Двигались стремительно, особенно в отсутствие железных дорог. Нет возможности перечислить все пункты остановок, назовем только крупные города. В первый месяц путешествия: Новгород‑Тверь‑Ярославль (через Углич)‑Кострома (через Юрьев Польский)‑Вятка‑Пермь‑Екатеринбург‑Тюмень; 2 июня прибыли в Тобольск и далее: Курган‑Оренбург‑Уральск‑Казань‑Симбирск‑Саратов; в июле: Пенза‑Тамбов‑Воронеж‑Тула‑Калуга‑Рязань‑Смоленск‑Брянск‑Малоярославец‑Бородино; с 25 июля по 8 августа Москва и далее в августе Владимир (через Покров)‑Нижний Новгород (через Ковров, Вязники, Гороховец)‑Рязань‑Орел‑Курск‑Харьков; в сентябре: Николаев‑Одесса‑Севастополь‑Бахчисарай‑Симферополь— Массандра‑Ариянда (так в тексте. — Л. 3.)‑Алупка— Геленджик‑Керчь‑Ялта‑Перекоп; в октябре: Екатеринославль‑Киев‑Полтава‑Бердянск‑Таганрог‑Новочеркасск; с 26 октября до 7 декабря снова Москва; 9 декабря Царское Село и 12 декабря Санкт‑Петербург, Зимний дворец. Всего проехали двадцать тысяч верст.

В журнале маршрут расписан в деталях, с перечислением всех городов и весей каждодневного пути этого длительного путешествия. Перечислены и все увиденные достопримечательности: исторические, культурные, народнохозяйственные, этнографические, природные. Интереснейший источник. Но, пожалуй, еще большую ценность представляют сопутствующие ему письма, которые не были так обязательны, как ведение журнала, но выражали душевную потребность в привычном близком общении. Их 58: 23 принадлежат отцу, 35 — сыну. Одинаково искренние, теплые, сердечные, непосредственные у сына и рассудительно‑мудрые у отца. Их содержание позволяет полнее и ярче, а главное — более жизненно представить личность юного наследника и уже опытного сорокалетнего самодержавного монарха, уверенно управлявшего страной и своей семьей. Письма Николая I обычно подписаны: «Твой старый верный друг Папа Н.»; письма наследника — как правило: «Твой навсегда Александр», но иногда и шутливо: «Твой дядюшка Александр», «Твой старый Мурфич», «Твой старый московский калач». Отец изредка отвечает в том же духе, называя сына: «деде», «деденек».

В полном соответствии с «Инструкцией» цесаревич везде и всегда по прибытии в города посещает в первую очередь соборы и монастыри. В письмах его часто мелькает фраза: «сразу же в собор» или «прямо в собор». Особенно отмечает Ипатьевский монастырь, «столь достопамятный для нашей семьи», Смоленский собор, «который поразил своим великолепием», собор в Кунгуре, «в котором еще хранится знамя, бывшее в употреблении при защите города против Пугачева», Донской и Даниловский монастыри, «примечательные по своим историческим воспоминаниям», которые показывал сам митрополит Филарет, подземную церковь в Печерской лавре, «в которой ты слушал литургию в 1816 г.» (эта маленькая деталь свидетельствует, как много знал сын об отце). Бесконечный перечень посещаемых монастырей, церквей, естественно, неназойливо оправдывает и объясняет понятие «Святая Русь», привычное и часто употребляемое в России в прежние века.

Журнал и письма свидетельствуют о знании и интересе к истории, которая была любимым предметом в годы учения, а путешествие позволило многое увидеть своими глазами. В Переславле наследник «смотрел Петра I ботик его собственной работы»; по дороге из Глазова в Ижевский завод посетил комнату, где останавливался в 1824 г. император Александр Павлович на станции Якшур‑Бады; видел «древнюю церковь, в которую Петр I заходил после Полтавской битвы». Полтава вызывает не только чувства, но и размышления: «Смотрел достопримечательное поле Полтавского боя, на которое никогда сердце русское не может хладнокровно смотреть, вспомнив, что на этом месте решалась судьба нашего Отечества и Великий Петр положил этим основание Великой России, которая благодаря ему сделалась тем, что она теперь есть. Рука Всевышнего тогда, как и после, хранила невидимо нашу матушку Россию, да продлится благословение Божие на ней навсегда» (однако самому ему пришлось занять престол в год тяжелых испытаний и поражений в Крымской войне, грозящих величию России). Особенное внимание наследника привлекают памятники, связанные с войной 1812 года. «Не могу выразить тебе, милый Папа, с каким особенным чувством осматриваем эти места, где столько крови пролито по милости одного честолюбца, который верно пред Богом отдаст отчет в своих действиях. Память 1812 г. незыблема для каждого русского сердца…»

Он посещает Красное, Малоярославец, Тарутино, Бородино, где обходит все основные позиции и достопримечательности: Шевардинский редут, Семеновские укрепления, батарею Раевского, «где будет воздвигнут памятник», обитель, основанную вдовой генерала Тучкова на месте гибели мужа. Возможно, под впечатлением этих писем 26 августа 1837 г. Николай I принимает решение о приобретении в дар наследнику цесаревичу (через Департамент уделов за 150 тысяч рублей из удельного капитала) села Бородино.

Иногда в восторженных описаниях исторических памятников проскальзывает горечь за «небрежность у нас к ветхой древности», — даже села Измайловское и Преображенское, где поместья фамилии Романовых, стоят в руинах, «слава Богу, теперь приказано беречь сии руины».

Интерес к истории и памятникам старины не заслонял внимания к насущным потребностям жизни страны. Наследник пишет о посещении заводов и фабрик: Нижнетагильского завода Демидовых, где изготовлялись орудия для Севастополя, Яковлевского Верхнеисецкого завода выработки железа, особенно подробно о посещении Ижевского железоделательного завода и Златоустовского чугунолитейного, описывая процесс производства. Появляются и собственные оценки: нравственность рабочих на Ижевском заводе выше, чем на Боткинском, где народ буйный и «кража железа, несмотря на строгие меры», обычна, а организация производства на Ижевском заводе выше, чем на Тульском ружейном. 10 июля он пишет отцу из Тулы: «Я от Тульского завода гораздо больше ожидал, нежели я нашел, в особенности после превосходного устройства Ижевского завода. Впрочем, работа и здесь весьма хороша».

Наследник не обходит вниманием и учебные заведения всех уровней, выставки, музеи: в Ярославле — Демидовский музей и гимназию, в Оренбурге — Неплюевское училище, в Симбирске — Дом трудолюбия, гимназию и Благородный пансион, университеты в Киеве, Харькове, Казани, Москве, где «как старое здание, так и новое в большом порядке». В Перми он посетит выставку Металлического Уральского завода, а в Вятке 18 мая — выставку «всякого рода произведений и изделий края», где по просьбе Жуковского и Арсеньева разъяснения давал А. И. Герцен. Очень довольный увиденным, под впечатлением образованности и таланта Герцена, а также рассказа Жуковского о его судьбе, наследник обратился к императору с прошением об освобождении ссыльного, которому было тогда 25 лет. Николай I не оставил просьбу сына без внимания, но и не полностью удовлетворил ее. 16 ноября состоялось высочайшее повеление о переводе Герцена из Вятки во Владимир. Известие об этом дошло до Герцена 28 ноября, а 2 января 1838 года он прибыл во Владимир. Это не было освобождение, но облегчение участи. Больше Александру Николаевичу не довелось увидеть Герцена, но ровно через 20 лет после этой встречи, уже став императором и приступив к подготовке отмены крепостного права, он будет читать «Колокол» Герцена.

Еще один постоянный объект посещений в путешествии — больницы, госпитали, богадельни, смирительные дома, остроги. В Москве осмотрел Голицынскую и Городскую больницы, Матросскую богадельню, Сиротский дом, Дом умалишенных, Военную богадельню, Шереметевскую и Марьинскую больницы, Воспитательный дом и «везде все нашел в примерном порядке». Заведения приказов общественного призрения в Калуге нашел «в блестящем положении, не то, что в Саратове». То же пишет об остроге в Кунгуре, где «все в удивительном порядке», но в Тюмени острог в «весьма ветхом положении», не вмещает всех пересыльных, которых накапливается до тысячи человек, и власти принуждены размещать их по вольным квартирам.

Наследник престола сообщает отцу свои впечатления о народе, который везде с радостью его приветствует, собирается на улицах толпами, чтобы выразить свое восхищение и преданность. Но это не мешает ему увидеть неблагополучие, низкий уровень благосостояния и культуры простого народа в городах и селениях. «Жалко смотреть на дома казаков», это «лачуги из кусков железа», пишет он после посещения станицы Таналыкской на Урале. В другом письме он отмечает «нищету народа» в Вятке, грязь и неопрятность в избах. И совсем в другой тональности пишет о поездке через немецкие колонии на левом берегу Волги, между Вольском и Саратовом, по луговой стороне: «Весело смотреть на их благополучие, этот добрый народ сделался совершенно русским и называет себя русским, но в них осталась их почтенная аккуратность немецкая, живут они чисто, пасторы у них преумные, и они меня принимали с удивительным радушием, точно как настоящие русские». Напротив, о поляках всегда пишет с оттенком раздражения и недовольства.

Много времени уходило на смотры войск всех родов (пехоты, кавалерии, артиллерии), жандармских команд, корпусов внутренней стражи, казаков, причем астраханских видел впервые. Оценка всегда была самая высокая: «удивительный порядок», «отличный порядок», «очень хорошее состояние».

Письма наследника раскрывают в нем натуру впечатлительную, эмоциональную, душевно богатую и тонкую. Он воспринимает увиденные города как людей, у каждого свое лицо, характер, приметы. «Город Оренбург чистенький, лучше Тобольска строениями. Стены, его окружающие, во многих местах совсем разваливаются». «Город Уральск довольно красивый, 600 каменных домов». «Город Саратов красиво расположен, но тоже довольно разбросан, красивые каменные дома», а зала дворянского собрания лучше казанской. «Местоположение Липецка весьма живописно, городок чистенький и заведения для вод содержатся опрятно и без всяких излишних затей. На лето туда много съезжаются». Тула — «город удивительно как быстро поправляется после ужасного пожара», Рязань — «город хорошенький». Город Калуга «очень понравился». А вот «город Владимир из беднейших всей губернии, уездные, которые я видел, гораздо лучше его, но зато он богат историческими воспоминаниями». Пермь, говорят, много потеряла после перенесения Горного правления в Екатеринбург. В Харькове, который понравился, отмечает в обществе «чрезвычайно много красавиц». В Крыму привлекает «славный климат, круглый год земляника». С восторгом пишет цесаревич о впервые увиденном Киеве: «Вот наконец и мне удалось побывать в нашей древней столице, которая сделала на меня неизгладимое впечатление».

Но особенный рассказ о Тобольске, куда прибыл 1 июня 1837 г. «Пишу тебе, милый, бесценный Папа, и сам не верю своим глазам, что из Тобольска, все это кажется мне сном, и весьма приятным (это за 80 лет до трагических дней пребывания здесь его внука с семьей). Начну с того, чтобы благодарить Тебя, милый Папа, послать меня в этот отдаленный и любопытный край, который никого из нас еще не видел. „…“ Восторг, с которым меня здесь везде принимали, меня точно поразил, радость была искренняя, во всех лицах видно было чувство благодарности своему Государю за то, что он не забыл своих отдаленных, душою ему преданных, и прислал к ним сына своего, который тоже умеет понять счастье делать счастливыми других. „…“ Они говорят, что доселе Сибирь была особенная страна, а теперь сделалась Россиею». Наследник характеризует Сибирь как «край чрезвычайно любопытный» и выражает сожаление, что в этот раз не удалось далее съездить, надеясь притом, если Бог даст, со временем туда попасть.

Еще не получив этого письма, отец 1 июня, предполагая, что сын уже в Тобольске, пишет: «Итак, если Бог благословил, ты сегодня в столице Сибири — какая даль! Но какое тебе на всю жизнь удовольствие, что там был, где еще никто из русских царей не бывал. Любопытно знать, что ты там найдешь, не скоро получим мы твои письма». Но уже через две недели, 14 июня, Николай I писал «милому Саше»: «К большой нашей радости, получили мы, наконец, письмо твое из Тобольска. „…“ Меня душевно радует, что вижу, с каким удовольствием обращаешь ты внимание на все предметы, и начинаешь правильно о них судить».

И действительно, восприятие и оценки увиденного в путешествии свидетельствуют о том, что наследник взрослеет, проявляет живой интерес к своей стране и начинает серьезно задумываться о предстоящей ему роли, или «обязанности», как принято это было называть в семье. Эмоциональные срывы подростка, не желавшего подчиниться своему предназначению, остались в прошлом. Он не только примирился с неизбежным, путешествие повлияло благотворно, затронуло чувства, укрепило волю, пробудило желание выполнять свой долг. Правда, это происходит не без воспитательных усилий Николая I. Не прошло и трех недель после отъезда сына, как он спрашивает, направляя ход мыслей и настроений юного путешественника: «…не чувствуешь ли ты в себе новую силу к подвиганию на то дело, на которое Бог тебя предназначил? Не любишь ли ты сильнее нашу славную, добрую Родину, нашу матушку Россию? Люби ее нежно, люби и с гордостью ей принадлежи и Родиной называть спеши». Спустя месяц после получения этого письма наследник пишет из Казани 22 июня, накануне дня рождения отца: «Меня одушевляет новой силой и новым желанием исполнить долг мой, который я считаю для себя самой приятной обязанностью». 3 июля он пишет из Тамбова: «Я же с каждым днем вижу и чувствую более и более всю важность моего путешествия, из которого я постараюсь извлечь всю возможную пользу, чтобы быть впоследствии полезным нашей матушке России и тебе, милый Папа, нашему обожаемому Государю. „…“ Видя землю Русскую теперь изблизи, более и более привязываюсь к ней и считаю себя счастливым, что Богом предназначен всю жизнь свою ей посвятить». При входе в Успенский собор Кремля он уже вполне конкретно представляет, как «в этом священном месте» ему «придется дать обет пред Богом блюсти ему за Россию!»

Эти долгожданные признания сына вызывают не только радость и благодарность, но неожиданные для самодержавного монарха отцовские откровения. В ответ на поздравление с днем рождения Николай I писал: «Знай же, что лучший для меня подарок есть ты сам. „…“ Да, я тобой доволен. В мои лета (это в 41 год. — Л. 3.) начинаешь другими глазами смотреть на свет и утешение свое находишь в детях, когда они отвечают родительским справедливым надеждам. Этим счастьем, одним величайшим, истинным наградил нас досель Милосердный Бог, в наших милых детях. На тебя же взираю я еще иными глазами, может быть, еще с важнейшей точки: К старости в тебе найти еще залог будущего счастия нашей любимой матушки России, той, которой дышу, которой вас всех посвятил еще до вашего рождения. „…“ Хочу, чтобы ты чувствовал, что ты час от часу более узнаешь край, более и более его любишь и чувствуешь всю огромность будущей твоей ответственности — тогда я еще жив. Спасибо тебе».

Душевная близость и взаимопонимание самодержца и наследника престола проявляются не только в таком важном вопросе, как ответственное отношение к своему предназначению, но и в бытовых мелочах, в литературных пристрастиях. С большим удовольствием и неоднократно сообщает Николай I, что собака наследника Нептун привязалась к нему. А наследник в самом начале путешествия пишет из Твери: «Городничий тамошний напомнил нам городничего из „Ревизора“ своей турнюрой». Позже из Москвы делится с отцом, что смотрел в театре «Ревизора». Но и отец не остается равнодушным к миру гоголевских героев: «Сегодня я читал сцену с Бобчинским, хорош, должно быть, гусь».

«Венчание с Россией», как назвал это путешествие В. А. Жуковский, было знаменательным событием, оставившим глубокий след в душе будущего императора. В Сибири, в Ялуторовске, в Кургане он увидел ссыльных декабристов и проникся к ним состраданием. Установившаяся в императорской среде традиция не давала забыть о событиях на Сенатской площади. Каждый год 14 декабря в Аничковом дворце Николай I собирал узкий круг ближайших сподвижников, которые помогли ему подавить мятеж и занять престол. Присутствовал и наследник. В своем дневнике с детских лет каждый год в этот день он фиксировал очередное торжество победителей, разделяя их настроение. Но когда он увидел людей своего круга, прошедших одиннадцать лет каторги и ссылки, сердце его дрогнуло, и в нескольких письмах он просил отца «о прощении некоторых несчастных». Николай I не простил, но разрешил некоторым из них приписываться в ряды Кавказского корпуса.

Цель путешествия, на которое возлагал такие большие надежды отец‑император, была достигнута. Наследник вернулся в Зимний дворец из своего странствия возмужалый, окрыленный, проникнутый сознанием своей ответственности, внутренне настроенный на выполнение предстоящей ему высокой обязанности. И когда это произойдет через 17 лет, в его первых шагах самодержавного правителя страны видны будут неизгладимые впечатления этой поездки. В 1856 году, в дни коронационных торжеств, Александр II даст амнистию всем оставшимся в живых декабристам, петрашевцам и другим политическим заключенным. И некоторые из них примут участие в подготовке главной реформы царя‑освободителя — отмены крепостного права. Он не только будет читать вольную прессу Герцена, но и разрешит Я. И. Ростовцеву — председателю Редакционных комиссий, готовивших крестьянское законодательство, иметь один экземпляр «Колокола» для ознакомления с критикой оппонента и использования здравых соображений. В августе‑сентябре 1858 г., в кульминационный момент натиска реакционных и консервативных сил дворянства и бюрократии, сопротивляющихся отмене крепостного права, он совершит вместе с императрицей путешествие по центральным губерниям России и, убедившись в полном доверии народа к своему монарху, решительно продолжит начатое дело эмансипации. Такие регулярные длительные поездки по стране будут характерны для первых лет царствования Александра II, ставших «перевалом», «поворотным пунктом» русской истории, эпохи падения крепостного права.

Вскоре после возвращения домой наследник был отправлен в более длительное путешествие, теперь уже по Европе (2 мая 1838 — 23 июня 1839 гг.). Николай I и в этом случае снабдил сына инструкцией, которая раскрывает единый замысел обоих путешествий: «Ты покажешься в свет чужеземный с той же отчасти целью, т.е. узнать и запастись впечатлениями, но уже богатый знакомством с родной стороной; и видимое будешь беспристрастно сравнивать, без всякого предубеждения». А далее следовали четкие установки на восприятие увиденного: «Многое тебя прельстит; но при ближайшем рассмотрении ты убедишься, что не все заслуживает подражания и что много достойное уважения там, где есть, к нам приложимо быть не может; мы должны всегда сохранять нашу национальность, наш отпечаток, и горе нам, ежели от него отстанем; в нем наша сила, наше спасение, наша неповторимость». Но это, однако, не означало, что можно остаться равнодушным или пренебрежительным к увиденному в каждом государстве. Напротив, предстояло узнать много полезного и часто драгоценного, что следовало взять «в запас для возможного подражания». Наставляя сына быть приветливым со всеми, сдержанным в своих суждениях, исключающих всякие политические, Николай I требовал (оставаясь верен своим симпатиям и принципам): «…будь особенно ласков к военным, оказывая везде войскам должное уважение, предпочтительно перед прочими».

Помимо этой общей инструкции Николай I посылал сыну в течение путешествия еще и «наставления». Особенно интересно предназначенное к пребыванию в Вене, полученное в феврале 1839 года. «Венское поприще» император считал наиболее важным и трудным в Европе для цесаревича. Австрийского императора он называет «петухом» и велит сыну: «Ты обязан, однако, тщательно скрывать, какое он на тебя произведет впечатление». Среди других характеристик особое значение придается Меттерниху. «Умный, толковый, необходимый, любезный, скучный и забавный, мошенник и враг‑супостат, но необходимый», — готовит Николай I своего сына к этой встрече. Но при всей авторитарности своей натуры он не ставил цели подавить и подчинить личность своего преемника. Настоятельно рекомендуя ему советоваться с сопровождавшими лицами, например Орловым и Татищевым, он вместе с тем писал: «…в особенности действуй по своему внутреннему влечению, помня мой совет».

Была и не высказанная в «Инструкции» главная цель путешествия — династическая. Наследнику уже исполнилось 20 лет, пришло время выбора невесты. А. Ф. Тютчева в своих воспоминаниях упоминает о наличии списка имеющихся для него в виду немецких принцесс. Сам наследник воспринимал предстоящее путешествие не без грусти. «Мне одному придется странствовать по белому свету», — писал он отцу после расставания и покорно добавлял, что смотрит на это «как на долг». В поспешности отъезда, в длительности путешествия, в тональности настроения цесаревича чувствовалось что‑то затаенное, печальное, тревожное. Сохранившиеся в архивах личные материалы не дают ответа на возникающие вопросы о подлинных причинах, вынуждающих Николая I торопиться. Эти исчезнувшие или уничтоженные материалы «собственной библиотеки» Романовых в 1919 г. еще были доступны и использовались историком А. Н. Савиным в его специальном исследовании истории сватовства наследника. Эта сейчас уже забытая публикация, к которой с 1920‑х годов никогда не обращались историки, позволяет воссоздать страницы жизни великого князя Александра Николаевича, определившие его личную судьбу.

Император и императрица очень торопились отправить сына за границу, чтобы определиться с невестой и поскорее женить. И у них были серьезные основания спешить: старший сын вырос влюбчивый и слабохарактерный, легко поддавался под нежелательные родителям влияния. В мае 1838 г. пришлось торопливо увозить его за границу, чтобы оторвать от пленившей его фрейлины Ольги Осиповны Калиновской и изолировать от влияния дяди великого князя — Михаила Павловича. В июне 1838 г. Николай Павлович очень тревожится и пишет жене, лечившейся в Германии, о своей беседе со старшей дочерью Магу по поводу Саши: «Мы говорили также о Саше, и она, как и я, говорит, что он часто обнаруживает большую слабость характера и легко дает себя увлечь. Я все время надеюсь, что это пройдет с возрастом, так как основы его характера настолько хороши, что с этой стороны можно ожидать многого; однако, безусловно, необходимо, чтобы у него были более крепкие нервы; без этого он пропал, ибо его работа будет не легче моей, а что меня спасает? Конечно, не умение, я простой человек, — но надежда на Бога и твердая воля действовать, вот и все». Родители не говорили сыну прямо, что они надолго усылают его за границу, чтобы прекратить роман с Калиновской. Но он это ясно чувствовал и 13/15 августа 1838 г. послал отцу из Эмса длинное покаянное письмо, признаваясь в своей запретной любви и извиняясь, что не открыл свое сердце родителям, а только дяде — Михаилу Павловичу. Он писал отцу: «Я „…“ не чувствую себя способным привязаться к другому лицу, знаю, однако, что перед отечеством своим обязан вступить в брак, но время еще терпит»; Ольгу Калиновскую он просил отца не обижать. В своем незамедлительном ответе отец выражал надежду на помощь Бога в «душевном исцелении» и обещал по‑прежнему любить «Осиповну, как милую девушку».

За время путешествия наследник посетил сначала вместе с отцом Берлин и Стокгольм, а затем по «наставлению» отца — Швецию, Данию, Ганноверское королевство, Гессен‑Кассель, герцогство Нассауское, Великое герцогство Саксен‑Веймарское, Пруссию, Баварию, Тироль, Ломбардо‑Венецианское королевство, Тоскану, Рим, Неаполь, Сардинию, Австрию, Вюртембергское королевство, Великое герцогство Баденское и Гессенское, Рейнские провинции Пруссии, Голландию, Англию — в общем, почти все страны Европы, за исключением Франции и государств Пиренейского полуострова. Обращает внимание множественность итальянских и немецких государств — объединение Италии и деятельность Бисмарка по сплочению Германии еще впереди. За время путешествия наследник российского престола получил массу орденов и дипломов: почетного члена Датской Академии изящных искусств, Римской Академии итальянской литературы, диплом доктора права Оксфордского университета и другие. Это пополнило пестрый список российских почестей: канцлер Александровского университета в Финляндии с 1825 г., почетный член Императорской Академии наук с 1837 г. и другие.

Познавательная программа путешествия была крайне насыщена, как и во время знакомства с родной страной. В Стокгольме наследник посетил Королевскую Академию наук, в Италии — «подземный Герколанум и открытую Помпею», восходил на Везувий, осматривал загородные дворцы Каппо‑ди‑Монте и Казерту, в Карраре — каменоломни, из которых добывался мрамор для колонн и украшений Георгиевской залы возрождавшегося из пепла Зимнего дворца, видел храм Святого Петра в Риме, купол которого специально был иллюминирован по распоряжению самого папы. О пребывании наследника в Риме писал оттуда бывший гувернер его Жилль: «Капитолийский музей, частные собрания картин, несравненные образцы древнего и нового зодчества, наконец, мастерские пребывающих в Риме художников всех стран попеременно привлекают внимание великого князя». Как и в России, наследник интересовался историческими достопримечательностями. В Нови он объехал поле сражения, выигранного Суворовым в 1792 г., в Австрии — поля битв при Асперне и Ваграме и т. п. Наследник никогда не пропускал случая посетить живописные места природы во всех странах. А посещениям картинных галерей, выставок, музеев, театров, концертов, зародов, ферм нет счета, как и военных смотров, парадов, учений, также и светских празднеств — балов, вечеров, маскарадов, семейных завтраков, обедов, ужинов у своей многочисленной немецкой родни.

Сын и наследник могущественного российского императора был с почестями принят при европейских дворах, в Ватикане папой Григорием XVI, в домах выдающихся государственных деятелей, например, у Меттерниха, жена которого оставила подробные дневниковые записи о его посещениях и его «милой любезности». Видимо, «наставления» отца возымели действие, и великий князь Александр Николаевич ничем не выдал своей осведомленности о канцлере как «враге‑супостате» России. Познакомился венценосный путешественник и с русскими послами и сотрудниками дипломатических миссий.

Душевные переживания и переутомление, накопившееся еще во время стремительного путешествия по России, в «чужих краях» дало о себе знать вспышкой лихорадки, глубокой простудой, так что пришлось приостановить на месяц следование по маршруту и осесть в Эмсе для лечения, где в дальнейшем император Александр II будет не раз принимать различные врачебные курсы. Недуг отразился на его внешности, юноша похудел, побледнел, стал грустен и задумчив. Так изображает цесаревича впервые увидевший его в Эмсе французский писатель де Кюстин, вскоре затем посетивший Россию. И несмотря на это, красота великого князя поразила зоркого наблюдателя. «Выражение его взгляда, — говорит он, — доброта. Это в полном смысле слова государь (un prince). Вид его скромен без робости. Он прежде всего производит впечатление человека, превосходно воспитанного. Все движения его полны грации. Он прекраснейший образец государя из всех, когда‑либо мною виденных»… Так воспринимали его, впрочем, многие. С нескрываемым удовольствием сообщал об этом императрице Жуковский: «Везде поняли его чистоту духовную, высокий характер; везде его милая наружность, так согласная с его нравственностью, пробудила живое, симпатичное чувство, и все, что я слышал о нем в разных местах, от многих, было мне по сердцу, ибо я слышал не фразы приветствия, а именно то, что соответствовало внутреннему убеждению. Несказанно счастливою минутою жизни моей будет та, — заключает наставник письмо свое, — в которую увижу его возвратившимся к Вам, с душою, полною живых впечатлений и здравых, ясных понятий, столь нужных ему при его назначении. Дай Бог, чтоб исполнилось и другое сердечное мое желание, которое в то же время есть и усердная молитва за него к Богу, чтоб в своем путешествии нашел он для себя то чистое счастье, которым Бог благословил отца его».

Спустя несколько месяцев в письме от 12 марта 1839 г. из Карлсруэ уже с большой откровенностью и одновременно тревогой Василий Андреевич касается щекотливого вопроса — выбора невесты. Он сетует, что жизнь слишком суетлива, что не остается времени для досуга и встреч «с глазу на глаз» и «сердца с сердцем». «Разумеется, — поверяет он свои размышления императрице, — не позволю себе никакого вопроса: это для меня святыня, к которой прикасаться не смею. Да благословит Бог минуту, в которую выбор сердца решит судьбу его жизни!» Эти слова оказались пророческими. На следующий день неожиданное событие определило личную жизнь наследника.

По совету сопровождавших его лиц и «из учтивости» цесаревич решился заехать в Дармштадт, «не предполагая вовсе, — как сообщал в письме к Николаю I генерал‑адъютант А. А. Кавелин, — что там встретит назначенную Богом, может быть, свою суженую». По дороге из Карлсруэ заехали в Гейдельберг, «известный своим университетом», «смотрели развалины древнего замка, колыбели царствующего в Баденском Герцогстве Дома, побывав в подвале, в котором хранилась самая большая в Европе винная бочка, и к 6 1/2 часов вечера прибыли в Дармштадт». Остановились в гостинице. В 7 часов в казачьей форме наследник отправился с визитом к великому герцогу Людвигу II во дворец. По дороге, как записал он в тот же день, 13 (25) марта 1839 года, в своем дневнике, его адъютант А. И. Барятинский сказал, что «тут есть тоже молодая принцесса 15 лет, и очень хороша, я про нее ничего не знал». После визита к великому герцогу Александр Николаевич посетил наследного принца и здесь впервые увидел его сестру принцессу Марию. Та же дневниковая запись передает мгновенное непосредственное восприятие этой непредусмотренной заранее встречи: «…» с первой минуты (принцесса Мария. — Л. 3.) сделала на меня удивительное впечатление и мне крайне понравилась. Посидев у них, мы поехали в театр, где давали оперу Сконтини «Весталку» (ее давали в день вступления в Париж, 19 марта 1814 г.)». И далее: «Я еще говорил с принцессой Марией после театра, у нее глаза прелестны». Вернувшись из театра, «я сейчас объявил Орлову о том, какое впечатление на меня произвелапринцесса Мария, — продолжает свою запись наследник российского престола, — и что она мне понравилась лучше всех прочих и потому я тут же решился писать Государю обо всем и просить его благословения. Я считаю этот случай совершенноволею Божьею, ибо я и не думал даже в Дармштадте останавливаться и вдруг нашел здесь, которая, я надеюсь (так в тексте. — Л. 3.) сделаетсчастье моей жизни. «…» Ей будет 24 июля 15 лет, следовательно, надобно будет подождать до августа 1841 года, и там, если Бог благословит, совершить брак. Она еще не конфирмована (до сентября). Я так счастлив, что не могу выразить. Я писал Государю до 1/2 3 часов и потом лег спать с легким сердцем». На следующий день, увидев принцессу Марию за завтраком, он писал: «Утром она еще лучше, чем вечером», и еще раз: «выражение глаз удивительное». И заключает свои впечатления: «Мы оставили Дармштадт с совершенно другим чувством, чем при приезде,с надеждой будущего счастья».

С. С. Татищев, биограф Александра II, имевший в свое время доступ к личным материалам царской семьи, многие из которых уже утрачены, писал о настроении и состоянии духа великого князя: «Новое пламенное чувство до того охватило его, что в разговорах с князем Орловым, заменившим при нем умершего попечителя князя Ливена и скоро снискавшим полное его доверие, он открывал ему свою душу, признаваясь, что вовсе не желал бы царствовать, что единственное его желание — найти достойную подругу, которая украсила бы ему то, что считает он высшим на земле счастьем, — счастье супруга и отца». Мысли и желания эти, оказалось, не были до конца изжиты или вытеснены признанием своего долга и предстоящего предназначения, как он сам недавно еще думал, путешествуя по России. Много позже, уже во время царствования, они вспыхнут с новой силой, только в связи с другим чувством и к другой женщине.

Николай I получил известие о событиях в Дармштадте не только от сына, но и от его воспитателя Кавелина. Передавая состояние наследника после первой встречи с принцессой, он писал: «Великий князь, увидев меня, бросился, растроганней, обнимать меня, говоря: „Кажется, мне Бог дал найтить чего искал“. А спустя неделю из Англии, куда они отправились в соответствии с маршрутом путешествия, Кавелин писал о наследнике: „…“ чрезвычайно занят воспоминаниями о Дармштадте; хоть он уже испытал чувство, теперь им ощущаемое (к О. О. Калиновской. — Л. 3.), но, к счастью, этот раз оно не противоречит долгу и потому великий князь наслаждается им без упреков совести и, следовательно, вполне».

Очень любивший писать письма вообще, в этом случае Николай I был особенно внимателен к сердечным посланиям сына и ответил тотчас и не раз. Он поспешил успокоить тревоги влюбленного: «Обнимаю тебя от всего сердца, со всею родительскою нежностью, видя в этом только волю Божию и посылая тебе мое родительское благословение!» В следующем письме продолжал: «С одногодня влюбиться не часто бывает, стало, не сомневаюсь, что Бог сподобил тебя». И еще раз, 14 (26) мая, незадолго до возвращения сына домой, писал из Царского Села: «Да наставит тебя Бог не ослепляться одной наружностью, но да даст тебе проницательность узнать ее сердце и душу! Дай Бог, чтоб ты не ошибся в твоих предчувствиях, и да сподобит твоей Марье быть тебе, что мне Мама». Можно понять мотивы столь поспешного благословения властного отца‑самодержца, напуганного недавней историей с Ольгой Калиновской. Удивление вызывает другое, что он пренебрег тревожными сигналами князя Орлова о сомнительности королевского происхождения принцессы Марии.

Это письмо Орлова из Майнца об упорно циркулировавших при немецких дворах слухах, что Людвиг II в действительности не был отцом принцессы Марии, не сохранилось, но содержание его вполне реконструируется по ответному письму Николая I от 26 марта (7 апреля), которое известно было и приводится в упомянутой выше статье историка А. Н. Савина. Во всем этом деле особенно интересна реакция Николая Павловича, который не увидел здесь никакой помехи женитьбе своего наследника и приветствовал весть о его влюбленности, по‑видимому, без малейших колебаний, без всякой душевной борьбы. Вот это удивительное письмо Орлову: «Сомнения насчет законности ее рождения более основательны, чем вы думаете, так как считается, что в семье ее только терпят и едва переносят. „…“ Но так как она признана фактически и носит имя своего отца, никто не может ничего говорить насчет этого. Важно, чтобы молодые люди сначала узнали друг друга прежде, чем им решить, подходят ли они друг к другу. „…“ В конце концов, да благословит Господь это доброе начало и да приведет к хорошему концу». «Почему Николай Павлович отнесся с почти полным равнодушием к вопросу о том, чья кровь течет в жилах его будущей снохи?» — задается вопросом исследователь, которому посчастливилось познакомиться с этим навсегда утраченным для нас эпистолярным наследием, и дает ответ вполне убедительный. «Как знать? — пишет Савин. — Может быть, он памятовал о своей много любившей бабке и об еще более соблазнительных толках, и отчасти печатных толках, по поводу рождения своего отца, и потому считал несправедливым или даже опасным пускаться в точные разыскания об отце Марии Гессен‑Дармштадтской. Может быть, он хотел поскорее женить сына и обрадовался забвению Калиновской и влюблению в принцессу. А может быть, он даже был евгеником и мечтал укрепить, оздоровить свое потомство притоком свежей, не владетельной крови. Как бы то ни было, факт остается фактом: монарх, который считался самым непримиримым, упрямым и сильным представителем европейского легитимизма, нисколько не был смущен насчет чистоты крови в жилах невесты своего наследника и с легким сердцем успокоил себя отсутствием официально заявленных возражений по поводу законности ее происхождения. „…“ Важно знать, что легитимизм Николая I не отличался большой щепетильностью».

О сомнительности происхождения своей избранницы знал и наследник. Об этом свидетельствует письмо Орлова Николаю I из Гааги 10 (22) апреля 1839 г. «Не думайте, Государь, что я скрыл от него циркулирующие относительно ее рождения слухи, — добросовестно сообщал он, оберегая себя от возможных осложнений, — он об этом узнал в тот же день в Дармштадте, но он судил о них с полной серьезностью, как и вы, что было бы лучше, если бы было иначе, но что она носит имя своего отца и что с легальной стороны никто не может сделать никаких возражений». Одной Александре Федоровне, гордой чистотой своей крови и своим незапятнанным супружеским целомудрием, стало по‑женски стыдно, неловко, но она не смела пойти против воли мужа и сына, хотя и высказала в письмах к цесаревичу свое огорчение.

С разрешения родителей Александр Николаевич еще раз побывал в Дармштадте. Письма к отцу в конце мая — начале июня свидетельствуют, что избранница его никак не разочаровала, что он не меньше прежнего увлечен. «Смею надеяться, что все хорошо пойдет», — заверял он уверенно. Во всем этом деле наследник отмечает заслуги Орлова и говорит, что будет ему за это «вечно благодарен». Действительно, он это доказал в первые годы своего царствования.

Однако по возвращении домой в конце лета наследник неожиданно для всех и, возможно, для себя возобновил роман с Ольгой Калиновской. Это было время сильного недовольства Николая I сыном. Он писал жене из Бородинского лагеря 31 августа 1839 г. «Саша взял привычку курить, и я, к своему глубокому сожалению, вижу, что он ничем серьезным не занимается: он предпочитает быть со своими адъютантами и с некоторыми другими лицами, а по вечерам играет в вист со своими и Микуличем; все это, конечно, не предосудительно, но я не вижу в нем ни малейшей склонности заняться и довольствоваться самим собою. Я об этом ему не говорю, так как я замечаю, что мои мнения принимаются не как от друга, а, напротив, как от лица, которое хочет первенствовать над ним, и я молчу, желая посмотреть, к чему это приведет». Через несколько дней из Москвы, 5 сентября, он пишет жене еще более удрученно и даже насколько драматично: «…» Характер Саши, к несчастью, не развивается в нужную сторону, и, к моему сожалению, я открываю в нем недостатки, которых я у него не знал. Сегодня, например, он солгал мне самым бесстыдным образом. «…» Вместо того чтобы иметь друга и помощника, я боюсь, что скоро около, меня окажется существо, которое пойдет в направлении, противоположном тому, что я думаю и что я делаю. Есть от чего трепетать. Но для меня Империя прежде всего, и как бы я ни любил своих детей, я еще больше люблю мою родину, и пример Петра Великого передо мною, чтобы диктовать мне мои обязанности, я колебаться не стану». Как не похожи эти оценки и явно пульсирующая в них душевная боль на восторженные признания вполне довольного сыном любящего отца два года назад, во время путешествия наследника по России. В душе Николая I должно было накопиться много горечи для того, чтобы он хотя на короткое время оказался в состоянии так говорить о своем старшем сыне. Взрыву отцовского раздражения, видимо, немало способствовал возврат наследника от принцессы к фрейлине.

В конце концов дармштадтское дело Николай I взял в свои крепкие руки и привлек к нему талантливого дипломата Ф. И. Брунова, который вскоре сообщил, что в Германии и в Англии брак цесаревича с принцессой Марией считается делом решенным. 4 апреля 1840 г. в Дармштадте состоялась помолвка великого князя Александра Николаевича с гессенской принцессой Марией. Известие об этом привез в Петербург князь А. И. Барятинский, в честь чего был дан сто один выстрел с Петропавловской крепости. Первое свидание императора Николая I и императрицы Александры Федоровны с будущей невесткой состоялось через два месяца во Франкфурте‑на‑Майне. Об этой встрече цесаревич писал своему брату, тринадцатилетнему великому князю Константину Николаевичу: «Вчера Папа, Мама и Оля приехали сюда и здесь познакомились с моей милой Марией, которая тебя уже знает по твоему портрету, он у меня всегда стоит на столе, и я часто смотрю с удовольствием на твою милую рожу». Это радостное событие, однако, скрещивается с похоронами Фридриха‑Вильгельма III. Александра Федоровна едва поспевает в Берлин к последним часам своего отца и встречается с принцессой Марией уже под впечатлением похорон. Дармштадтская невеста входит в семью Романовых среди траурной обстановки. Это не помешало ей сблизиться со свекровью и новой семьей. В сентябре 1840 г. принцесса Мария вместе с царской семьей прибыла в Петербург. 5 декабря состоялось миропомазание, и по принятии в лоно Православной Церкви она была наречена великой княжной Марией Александровной. На другой день, в именины Николая I, было обручение, а 16 апреля 1841 г., в «накануние» дня рождения цесаревича (исполнялось 23 года, а невесте еще не было и 17), совершено бракосочетание, через два года после первой встречи, сразу определившей этот финал.