Николаевская Россия глазами иностранцев

Что же представляла собой тогда Россия, под властной рукой Николая превратившаяся в военно‑бюрократическую империю? Современники оставили множество свидетельств об этом. Но, пожалуй, самую яркую картину нарисовал не наш соотечественник, а наблюдательный иностранец. В 1839 году в России побывал французский аристократ, известный путешественник и писатель маркиз де Кюстин. Его книга «Россия в 1839 году», вышедшая в свет четырьмя годами позднее, стала сенсацией. Успех ее в Западной Европе был ошеломляющим.

К 1854 году тираж многочисленных изданий этой книги на разных языках достиг почти 200 тысяч экземпляров. В России книга де Кюстина была запрещена. По словам Герцена, автор «оскорбительно много видел». Герцен справедливо считал, что сочинение Кюстина — «самая замечательная и умная книга, написанная о России иностранцем».

Едва де Кюстин пересек русскую границу, первое же столкновение с российскими чиновниками сразу дало ему представление и о характере строя не известной ему до тех пор страны, и о царящих в ней нравах. У де Кюстина отобрали книги — почти все, без разбора, без смысла.

«Столько мельчайших предосторожностей, — писал де Кюстин, — которые считались здесь, очевидно, необходимыми и которые нигде более не встречались, ясно свидетельствовали о том, что мы вступаем в империю, объятую одним лишь чувством страха, а страх ведь неразрывно связан с печалью». У де Кюстина требовали ответов на вопросы, на которые он уже давал раньше письменные ответы, и чиновник никак не мог поверить, что можно ехать в Россию без всякой корыстной цели.

«— Значит, вы путешествуете исключительно из одной любознательности?

— Да.

— Но почему вы направились для этого именно в Россию?

— Не знаю…»

Кажется, мелочь, но она превращалась в символ огромной и бессмысленной бюрократической машины, во власти которой, как довольно скоро уловил де Кюстин, находится вся страна. «Россией управляет класс чиновников, — уверенно заявлял он, немного оглядевшись и вкусив первые плоды петербургской жизни. — Из недр своих канцелярий эти невидимые деспоты, эти пигмеи‑тираны безнаказанно угнетают страну». Сложившаяся система настолько могущественна, проницательно замечает де Кюстин, что даже сам император в значительной степени находится в руках бюрократов. «И, как это ни парадоксально звучит, самодержец всероссийский часто замечает, что он вовсе не так всесилен, как говорят, и с удивлением, в котором он боится сам себе признаться, видит, что власть его имеет предел. Этот предел положен ему бюрократией, силой страшной повсюду, потому что злоупотребление ею именуется любовью к порядку, но особенно страшной в России». Можно только удивляться прозорливости де Кюстина, не знавшего, конечно, всех перипетий только что рассмотренной нами неудачной попытки решения крестьянского вопроса, но чутко уловившего одну из главных черт николаевской системы — всесилие бюрократии.

Другой основополагающий элемент системы, точно и беспощадно подмеченный де Кюстином, — отсутствие в России эпохи Николая I свободы. «Все здесь есть, — саркастически восклицал он, — не хватает только свободы, то есть жизни». Но можно ли говорить о свободе в стране, больше похожей на казарму, чем на нормальное место для жизни? «Русский государственный строй, — подводил итог своим наблюдениям де Кюстин, — это строгая военная дисциплина вместо гражданского управления, это перманентное военное положение, ставшее нормальным состояние государства». Его не могли обмануть рассказы крепостников о благодетельности крепостного права для русских крестьян. «Не верьте медоточивым господам, — писал он, — уверяющим вас, что русские крепостные — счастливейшие крестьяне на свете, не верьте им, они вас обманывают. Много крестьян в отдаленных губерниях голодают, многие погибают от нищеты и жестокого обращения. Все страдают в России, но люди, которыми торгуют, как вещами, страдают больше всех».

Но во имя чего, спрашивал себя де Кюстин, приносятся все эти жертвы? Отказ от свободы, преимущества которой перед деспотизмом были столь очевидны, мог диктоваться только какой‑то скрытой целью. Такой целью, как полагал де Кюстин, было стремление к мировому господству. «Русский народ, — писал он, — теперь ни к чему не способен, кроме покорения мира. Мысль моя постоянно возвращается к этому, потому что никакой другой целью нельзя объяснить безмерные жертвы, приносимые государством и отдельными членами общества. Очевидно, народ пожертвовал своей свободой во имя победы. Без этой задней мысли, которой люди повинуются, быть может, бессознательно, история России представлялась бы неразрешимой загадкой».

Отвращение к увиденному в николаевской России, абсолютное неприятие самодержавия во всех его проявлениях были столь велики, что, заканчивая книгу, де Кюстин обращался к своим соотечественникам: «Когда ваши дети вздумают роптать на Францию, прошу вас, воспользуйтесь моим рецептом, скажите им: поезжайте в Россию!… Каждый, близко познакомившийся с царской Россией, будет рад жить в какой угодно другой стране. Всегда полезно знать, что существует на свете государство, в котором немыслимо счастье, ибо по самой своей природе человек не может быть счастлив без свободы». Горькие, но очень справедливые слова.

В одном де Кюстин был не прав. Россия времен Николая I не стремилась к мировому господству. Этого не было. Роль жандарма Европы, которую пытался играть российский император, отнюдь не тождественна роли властелина мира. Но система действительно зиждилась на рабстве и насилии.

Мир менялся. В России же стремились только закрепить и упрочить то, что было. И действительно, в этом Николай много преуспел. Особенно если брать внешнюю сторону дела.

Бюрократический механизм отлично работал: николаевское делопроизводство не сравнить с делопроизводством прежних времен. Бумаги исправно переходили из канцелярии в канцелярию. Армия блистала на смотрах. Огромный чиновничий аппарат располагался в новых, специально построенных лучшими архитекторами правительственных зданиях.

Но чем дальше, тем яснее становилась современникам бесплодность действий императора. В 40‑х годах его уже не сравнивали с Петром. Ясно, что Россия не получила нового великого реформатора. «Что за странный этот правитель, — писала о нем жена министра иностранных дел графиня М. Д. Нессельроде, — он вспахивает свое обширное государство и никакими плодоносными семенами его не засевает». С годами усталость и разочарование стал ощущать и сам Николай. А. О. Смирнова‑Россет записала в своем дневнике 5 марта 1845 г.: «Государь без императрицы, которой на зиму врачи рекомендуют уезжать в Италию, грустит и одинок. Занимается один целыми часами. Это все имеет влияние на других. Государь сказал мне: „Вот скоро двадцать лет, как я сижу на этом прекрасном местечке. Часто удаются такие дни, что я, смотря на небо, говорю: зачем я не там? Я так устал…“ Он работал все больше и больше, а результаты были все плачевнее и плачевнее.