«История одного города». Особенности сатирического гротеска
«История одного города» (1869–1870) – произведение поистине новаторское, преодолевшее привычные рамки художественной сатиры. И. С. Тургенев оставил свидетельство о впечатлении, произведенном «Историей…»: «Я видел, как слушатели корчились от смеха при чтении некоторых очерков Салтыкова. Было что‑то почти страшное в этом смехе, потому что публика смеясь, в то же время чувствовала, как бич хлещет ее самое».
Основной конфликт произведения – народ и власть в России; проблемы, поднятые писателем, глубоко национальные и одновременно общемировые.
Повествовательная композиция представляет собой чередование нескольких ликов рассказчиков. В начале «Истории…» очевидна маска бесстрастного издателя, ориентирующегося, якобы, на официальных историков, каковым был М. П. Погодин. Задача издателя, как она изложена им самим, – показать физиономию города в развитии, в разнообразных переменах, изложить биографии градоначальников, разнообразие мероприятий и их влияние на обывательский дух. Так подспудно обнаруживаются принципы реалистического историзма, одной из черт которого стала высокая степень типизации: в городе Глупове отразился весь русский мир, жизнь всей России, а «столетняя» летопись – свернутая хроника российской истории. Несмотря на то, что границы летописания указаны точно (с 1731 по 1829 г.), они – художественная условность, и за ней скрыты совсем иные исторические масштабы.
Издатель «передоверяет» повествование четырем архивариусам‑летописцам, но его голос не раз будет врываться в летописный строй комментариями, уточнениями. Порой они «глубокомысленны» до пошлости, порой псевдонаучны, квазиточны, порой откровенно комичны. Издатель заявляет о себе и композиционными решениями, например, представить биографии только замечательных градоначальников. В целом автор добивается нужного эстетического впечатления: картина глуповской жизни предстает как «объективная», «эпическая».
«Обращение к читателю от последнего архивариуса‑летописца» еще более усложняет и обогащает повествовательную композицию и содержательный строй произведения. «Разглагольствование» Павлушки Маслобойникова в одно и то же время высокопарно и уничижительно. Провинциальный грамотей начала XIX в. прибегает к высокой риторике, свойственной XVIII в., и ставит цель – найти в русской истории собственных Неронов и Калигул. Имена римских императоров, известных не столько своей государственной мудростью, сколько жестокостью и сумасбродством, далеко не случайны. Русская монархия, подсказывает читателю автор, – преемница не лучших, а худших мировых политических традиций.
Основной композиционный прием произведения – летописное «преемство градоначальников». Преемственность проявляется не только в последовательной смене правителей. Всех властителей заботят не процветание города и благоденствие сограждан, а вечное и безраздельное господство, которое основывается на самоуправстве и репрессиях. Это важнейший сквозной мотив книги, заявленный на первой же странице и воплощенный в разнообразных сюжетно‑тематических ходах.
Терпение народа, покорно и бездумно несущего ужас самодержавия, – еще один сквозной мотив «Истории одного города». Сарказм служит сатирику для выражения боли и негодования: «…в первом случае обыватели трепетали бессознательно, во втором – трепетали с сознанием собственной пользы, в третьем – возвышались до трепета, исполненного доверия».
В главе «О корени происхождения глуповцев» оба главных мотива отнесены к пра‑историческим временам. С целью художественной стилизации российской древности автор прибегает к пародии известнейших древнерусских памятников: «Слова о полку Игореве» и «Повести временных лет». Легенда о разрозненных славянских племенах, пригласивших на княжение варяга, вначале приобретает под пером сатирика комический вид (чему во многом способствуют приемы художественной псевдоономастики в обозначении племен: лукоеды, куралесы, лягушечники, проломленные головы, слепороды, кособрюхие), а затем превращается в абсурдную картину жизни предков глуповцев – головотяпов. Салтыков блестяще использует приемы фольклорного жанра «небывальщины» – небылицы, а также пословицы и поговорки. Описание неудавшегося внутреннего устройства – проявление яркого писательского таланта, питающегося традициями устного народного творчества. «Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле варили…» Кончилось тем, что «божку213съели… Однако толку не было. Думали‑думали и пошли искать глупого князя».
Финал «легендарной» главы‑экспозиции вызывает у читателя уже не смех или недоумение, а совсем другую эстетическую реакцию: от горестного неприятия (сцена плача головотяпских послов, «пожелавших себе кабалы» и пожалевших об утраченной воле) до протеста (трагикомичные эпизоды первых притеснений, первых бунтов и первых жестоких расправ).
Поразительный художественный эффект главы «Опись градоначальникам…» основан на совмещении двух художественных планов, на приеме образного и стилевого контраста. Первый план – жизнеподобные детали в описании градоначальников и строгий стиль официальных документов. Реестр начальственных особ составлен в хронологическом порядке. Он содержит краткие биографические справки, описание «деяний», а также служебного или жизненного итога двадцати одного градоначальника. Значимы их имена и фамилии: Бородавкин, Негодяев, Прыщ, Перехват‑Залихватский и пр. Лаконично констатируется абсурдно‑комичные смерть или отстранение от власти: «растерзан собаками», «сослан в заточение», «умер от объедения», «смещен за невежество». Стилизуется казенный реестр: номер следует за номером – в результате вырисовывается обобщенное лицо самодержавия. Нумерация усиливает мотив унифицированности, поразительного однообразия служителей власти. Большинство градоначальников – проходимцы и авантюристы, все – жестокие деспоты. Пустые, лишенные позитивного содержания дела («ввел в употребление игру ламуш и прованское масло», «размостил вымощенные предместниками его улицы и из добытого камня настроил монументов») есть результат умственной ограниченности, тупости. Значительная часть отличается странными наклонностями и прихотями («любил петь непристойные песни…», «любил рядиться в женское платье и лакомился лягушками»). Салтыков блестяще развивает гоголевский мотив абсурда, царящего в мире российского чиновничества.
Так возникает второй образный план произведения – фантастика, одухотворенная комическим пафосом. Художественными находками сатирика можно назвать сверхъестественные, но бессмысленные способности градоначальников, невероятные, но от этого не менее нелепые поступки и положения. Легкомысленный маркиз да Санглот летал по воздуху в городском саду. Прыщ «оказался с фаршированной головой». Баклан, что был «переломлен пополам во время бури», «кичился тем, что происходит по прямой линии от Ивана Великого (намек на Ивана Грозного и известную в Москве колокольню)». Последний пример – из ряда неподвластных логике сопоставлений. Авторская обращенность к читателю содержит загадку: где же происходит логический сбой? В глуповской «реальности», которая абсурдна, в головах градоначальников или архиваурисов? Точный ответ невозможен. Такова природа художественного гротеска – невиданной деформации действительности в художественном образе, нелогичной комбинации жизненных реалий.
Гротеск стал одним из главных форм фантастики М. Е. Салтыкова‑Щедрина214, фантастики реалистической, ибо она воплощала типические стороны угнетающей, обезличивающей человека системы государственного управления. Ярчайший пример тому – глава «Органчик». В художественном отношении она одна из лучших, имеет выраженный сюжет с раскрытием тайны, потерями и находками, появлением двойников и т. д. Подлинным открытием сатирика был гротескный образ Брудастого – градоначальника с механической головой.
Художественное время приобретает конкретные очертания в главе «Сказание о шести градоначальницах» – исторической сатире на период с 1725 г. по 1796 г., когда на российском престоле сменились пять императриц, а главным средством воцарения был дворцовый переворот. Писатель значительно утрирует реальные события, превращает историческую картину в шарж.
Во многих щедринских образах «Истории…» проглядывали черты реальных российских самодержцев. Под «толстой немкой» Амалией Карловной Штокфиш можно подразумевать Екатерину II. Негодяев напоминает Павла I. В меланхолическом Эрасте Андреевиче Грустилове угадывался либеральный Александр I, в Перехват‑Залихватском – Николай I. Кроме того, множество совпадений можно обнаружить в образе Беневоленского и биографии реформатора М. М. Сперанского. Наконец, современники писателя увидели прототип Угрюм‑Бурчеева в А. А. Аракчееве, видном политике времен Павла и Александра I, руководителе канцелярии кабинета министров, организаторе военных поселений.
Однако писатель не раз предупреждал, что его произведение не является опытом исторической сатиры. В пылу полемики звучали слова М. Е. Салтыкова: «Мне нет никакого дела до истории, я имею в виду лишь настоящее».
Произвол власть предержащих сконцентрировался в образе последнего глуповского градоначальника Угрюм‑Бурчеева. Этот «чистейший тип идиота» наделен чертами звериной агрессии и машинной механистичности. В угрюм‑бурчеевских планах нивелировки общества людям отводится роль теней, застегнутых, выстриженных, идущих однообразным шагом в однообразных одеждах с одинаковыми физиономиями к некоему фантастическому провалу, который «разрешил все затруднения тем, что в нем пропадало». Последний образ вызывает ассоциации с Апокалипсисом. Эсхатологическая образная параллель подкрепляется именем Сатаны, которым нарекли глуповцы Угрюм‑Бурчеева. Легендарно‑мифологический подтекст усиливает общечеловеческий смысл произведения. Очевиден и прогностический план: в «Истории одного города» видится гениальное предвидение того, что стало реальностью в веке двадцатом.
Состраданием и болью писателя проникнуты картины жизни обездоленного народа в главах «Сказание о шести градоначальницах», «Голодный город», «Соломенный город», «Подтверждение покаяния». Вымирание оставшихся без хлеба глуповцев, зарево грандиозного пожара, тотальное разрушение собственных жилищ «среди глубокого земского мира» по приказу властей – таковы лишь вершинные эпизоды всеобщих бедствий. Автор постоянно подчеркивает масштабность катастроф. Так конкретно‑исторический, национальный смысл смыкается с эсхатологическим.
Воплощая принципы художественного историзма, автор пытается ответить на вопрос: что может противопоставить народ произволу властей? Со времен пушкинского «Бориса Годунова» этот вопрос в русской литературе ставился как важнейшая национальная проблема. Ответ Салтыкова, наиболее полно прозвучавший в главе «Голодный город», далек от оптимистического: беспредельное терпение или стихийный бунт. Как и Н. А. Некрасов, М. Е. Салтыков‑Щедрин видит в покорности народа позор и беду нации. Доведенные до отчаяния глуповцы выдвигали из своей среды ходоков – «старателей русской земли», писали просьбы, ждали на завалинках резолюции. Попав на съезжую и подвергшись экзекуции, каждый оговаривал друг друга. Едва наметившийся массовый протест закончился расколом, стихийный порыв разъяренной толпы уничтожил не виновников голода, а личность случайную. «Бессознательная кровавая драма» сменяется карательными мерами, направленными против бунтующих. Салтыков беспощаден к уродливым сторонам психологии народа, и в этом смысле он, как писатель, существенно эволюционировал по сравнению с «Губернскими очерками».
В образном строе «Истории одного города» есть мотивы, позволяющие говорить об обнадеживающей исторической перспективе. Ясно прочитывается смысл аллегорического образа реки, вышедшей из берегов и не подчинившейся планам Угрюм‑Бурчеева – живая жизнь не подвластна бессмысленному произволу. В символическом образе загадочного Оно, которое в финале повествования сметает Угрюм‑Бурчеева, можно видеть не только природную стихию, восставшую против губительной политики, не только намек на народную революцию, но знак неизбежного воздаяния, суда Высшей силы. Последняя фраза «История прекратила свое течение» – явная параллель к апокалиптическому предсказанию о конце человеческой истории и установлению Благодати. В этом – бытийном – плане финал «Истории одного города» можно считать оптимистичным.
- Екатерина Евгеньевна Дмитриева, Людмила Анатольевна Капитанова, Валентин Иванович Коровин и др
- Глава 2
- Глава 3
- Глава 4
- Глава 5
- Глава 1 Поэзия в эпоху романтизма Денис Давыдов. Поэты пушкинского круга. Поэты‑любомудры. Поэты‑романтики второго ряда. Алексей Кольцов
- Денис Давыдов (1784–1839)1
- Поэты пушкинского круга
- П. А. Вяземский (1792–1878)
- А. А. Дельвиг (1798–1831)
- Н. М. Языков (1803–1847)
- Поэты‑любомудры
- Д. В. Веневитинов (1805–1827)
- С. П. Шевырев (1806–1864)
- А. С. Хомяков (1804–1860)
- Поэты‑романтики второго ряда Поэты кружка Станкевича (и. Клюшников (1811–1895), в. Красов (1810–1854), к. Аксаков (1817–1860))
- А. Ф. Воейков (1779–1839)
- И. И. Козлов (1779–1840)
- A. Ф. Вельтман (1800–1870)
- В. И. Туманский (1800–1860)
- Ф. А. Туманский (1799–1853)
- А. И. Подолинский (1806–1886)
- В. Г. Тепляков (1804–1842)
- В. Г. Бенедиктов (1807–1873)
- А. И. Полежаев (1804–1838)
- А. В. Кольцов (1809–1842)
- Основные понятия
- Вопросы и задания
- Литература
- Глава 2 Проза в эпоху романтизма
- Жанровая типология русской романтической повести
- Историческая повесть
- «Предромантическая» историческая повесть. «Славенские вечера» в. Т. Нарежного
- Историческая повесть декабристов
- Тема Новгорода в декабристской повести
- Тема Ливонии в исторической повести декабристов
- Исторические повести н. А. Полевого (1796–1846)
- История в повестях а. Корниловича (1800–1834), а. Крюкова (1803–1833), о. Сомова (1793–1833) и др
- Фантастическая повесть
- Специфика романтической фантастической повести и ее генезис
- Типология фантастической романтической повести
- Повести а. Погорельского (1787–1836)
- Повести в. Ф. Одоевского (1803–1869)
- Повести о. И. Сенковского (1800–1858)
- Светская повесть
- Повести а. А. Бестужева‑Марлинского (1797–1837)
- Светские повести в. Ф. Одоевского
- Повести «КняжнА Мими». «КняжнА Зизи»
- Бытовая повесть
- Повести о «Гении» (художнике)
- Историко‑героические повести а. А. Бестужева‑Марлинского
- Повести н. Ф. Павлова (1803–1864)
- Основные понятия
- Вопросы и задания для самоконтроля
- Литература
- Глава 3 м. Ю. Лермонтов (1814–1841)
- Лирика 1828–1833 годов. Общий характер. Жанровое своеобразие
- «Ангел» (1831)
- «Русалка» (1832)
- «Еврейская мелодия» (1836)
- «К*» («я не унижусь пред тобою…») (1832)
- «Парус» (1832)
- Поэмы 1828–1832 и 1833–1836 годов
- «Измаил‑Бей» (1832)
- Исторические поэмы
- «Последний сын вольности» (1831)
- «Боярин Орша» (1835–1836)
- Иронические и юнкерские поэмы
- Проза 1828–1832 и 1833–1836 годов
- «Вадим» (1832)
- «Княгиня Лиговская»
- Драматические произведения
- «Menschen und leidenschaften» («Люди и страсти») (1830)
- «Странный человек» (1831)
- «Два брата» (1834–1836)
- «Маскарад» (1835–1836)
- Поэтический язык Лермонтова
- Лирика 1837–1841 годов
- «Родина» (1841)
- «Бородино» (1837)
- «И скушно и грустно» (1840)
- «Дума» (1838)
- «Как часто, пестрою толпою окружен…» (1840)
- «Валерик» (1840)
- «Благодарность»69(1840)
- «Ветка Палестины» (1838)
- «Когда волнуется желтеющая нива…» (1837)
- «Молитва» (1839)
- «Молитва» (1837)
- Объективно‑сюжетные стихотворения
- «Казачья колыбельная песня» (1840)
- «Поэт» (1838)
- «Пророк» (1841)
- «Смерть поэта» (1837)
- «Не верь себе» (1839)
- «Журналист, читатель и писатель» (1840)
- «Выхожу один я на дорогу…» (1841)
- Поэмы 1837–1841 годов
- «Песня про… купца Калашникова» (1837)
- «Тамбовская казначейша» (1838)
- «Беглец» (1837–1838?)
- «Мцыри» (1839)
- «Демон» (1841)
- «Сказка для детей» (1841)
- «Герой нашего времени» (1838–1840) Состояние русской прозы и повествовательное начало в романе
- Автор, повествователь и герой
- Философия, сюжет и композиция романа
- Жанровые традиции и жанр романа
- Образ Печорина
- Грушницкий, Максим Максимыч и другие
- Основные понятия
- Вопросы и задания для самоконтроля
- Литература
- Глава 4 н. В. Гоголь95(1809–1852)
- Детские и юношеские годы. Первые литературные опыты
- Поэма «Ганц Кюхельгартен». Первые годы в Петербурге
- «Вечера на хуторе близ Диканьки» (1831–1832). Структура и композиция цикла. Образы рассказчиков
- Повесть «Страшная месть»
- Повесть «Иван Федорович Шпонька и его тетушка»
- Цикл повестей «Миргород» (1835)
- Анализ повестей с точки зрения их места в общем замысле цикла
- Повесть «Старосветские помещики»
- Фантастическая повесть «Вий»
- «Арабески» (1835). Статьи Гоголя по истории и искусств
- Цикл «Петербургские повести» (1835–1842)
- Комедии н. В. Гоголя. Поэтика комического
- «Ревизор» (1836). Замысел и источники комедии
- Жанровое новаторство комедии «Ревизор»
- Отзывы современников о «Ревизоре». Первые театральные постановки
- Поэма «Мертвые души» (1835–1852). Замысел и источники сюжета поэмы
- Жанровое своеобразие поэмы «Мертвые души»
- Отзывы современников и критическая полемика вокруг «Мертвых душ»
- Основные понятия
- Вопросы и задания для самоконтроля
- Литература
- Глава 5 Литературное движение 1840‑х годов. В. Г. Белинский и «Натуральная школа»
- Споры «западников» и «славянофилов»
- Смена литературных направлений
- Реализм
- «Натуральная школа»
- Основные направления журналистики и критики
- Основные понятия
- Вопросы и задания для самоконтроля
- Литература
- Глава 6 а. И. Герцен (1812–1870)
- Юность Герцена. Первые идейные влияния
- «Записки одного молодого человека»
- Герцен в кругу русских западников 1840‑х годов
- «Кто виноват?»
- «Сорока‑воровка», «Доктор Крупов»
- Французская революция 1848 г. Духовный кризис Герцена
- «С того берега»
- Семейная драма
- «Поврежденный»
- Философская публицистика 1850‑1860‑х годов: Герцен о судьбах России и Европы
- Герцен – политический эмигрант. Создание вольной русской типографии
- «Былое и думы»
- Основные понятия
- Вопросы и задания
- Литература
- Глава 7 и. С. Тургенев (1818–1883)
- Начало творческого пути: от романтизма к реалистическим принципам натуральной школы
- «Записки охотника»
- Поэтика «Записок охотника»
- «Любовные» повести Тургенева
- Романы о русской интеллигенции. Поэтика тургеневского романа
- «Рудин»
- «Дворянское гнездо»
- «Накануне»
- «Отцы и дети»
- Духовный кризис Тургенева. «Призраки», «Довольно!»
- Последний период творчества: «Таинственные» повести, стихотворения в прозе
- Основные понятия
- Вопросы и задания
- Литература
- Глава 8 и. А. Гончаров (1812–1891)
- И. А. Гончаров и принципы «Натуральной школы». Роман «Обыкновенная история»
- «Обыкновенная история»
- Роман «Обломов» как центральная часть романной трилогии
- «Обрыв» как заключительная часть романной трилогии Гончарова
- Основные понятия
- Вопросы и задания
- Литература
- Глава 9 с. Т. Аксаков (1791–1859)
- Творчество раннего периода
- Творчество в 1830‑1850‑е годы
- Мемуарные произведения с. Т. Аксакова. «Семейная хроника», «Воспоминания», «Детские годы Багрова‑внука»
- Основные понятия
- Вопросы и задания
- Литература
- Глава 10 Литературное движение 1850‑1860‑х годов «Мрачное семилетие»(1848–1855)
- Время духовного подъема (1855–1859)
- Литературно‑общественная борьба на рубеже 50‑60‑х годов
- Пореформенное время
- Основные понятия
- Вопросы и задания
- Литература
- Глава 11 м. Е. Салтыков (н. Щедрин) (1826–1889)
- Ранние литературно‑общественные связи писателя Творчество 1840‑х годов
- «Губернские очерки»
- Литературно‑общественные взгляды Салтыкова на рубеже 1850‑1860‑х годов
- Художественно‑публицистические циклы периода «Отечественных записок»
- «История одного города». Особенности сатирического гротеска
- «Господа Головлевы»
- После закрытия «Отечественных записок». «Сказки» и последние романы
- Основные понятия
- Вопросы и задания
- Литература