Разрыв с англией

Новый кризис в англо-русских отношениях разразился в 50-х годах XVIII века. Он был связан с Семилетней войной. Это был первый конфликт, который можно было бы назвать мировой войной. Бои велись на суше и на море, в Европе, Америке, Индии, у берегов Африки. Военные действия начались с бесславно провалившегося рейда против французского форпоста в Канаде, организованного молодым британским офицером Джорджем Вашингтоном. В ту войну будущий первый президент Соединенных Штатов отличился только крайней жестокостью по отношению к военнопленным.

В Семилетней войне Англия и Россия неожиданно оказались во враждующих коалициях. Причиной тому послужила все та же двойственность английской политики в Восточной Европе. Как и в прежние времена, Лондон развивал отношения с Россией, одновременно заботясь о своих интересах в странах, являвшихся ее соперниками. Глобальный конфликт накладывался на региональное соперничество. В данном случае надо было выбирать между Россией и Пруссией. Прусская армия, возглавляемая Фридрихом Великим, была нужна Британской империи для того, чтобы нанести удар по французским войскам на Европейском континенте – тогда как собственные армии могли свободно действовать в Индии и Канаде. В свою очередь, Петербург, боясь усиления Пруссии, принял сторону Парижа.

Разрыв с Лондоном оказался полной неожиданностью для самого Петербурга. Еще в 1747 году Российская империя связала себя с Британией «субсидарной конвенцией», по которой русские обязались за соответствующее денежное вознаграждение посылать на Запад войска для защиты владений английского королевского дома в Ганновере. Принято считать, что «Ганновер являлся величайшей ценностью для английских королей потому, что будучи правителями этого независимого от парламента княжества, они могли ощущать себя хоть каким-то противовесом парламентской системе Британии» [392]. Однако конвенция 1747 года имела и другой смысл: она позволяла Лондону в случае любого серьезного конфликта на континенте вовлечь Россию в войну на своей стороне. В 1755 году «субсидарная конвенция» была подтверждена и даже расширена. Англичане обещали оплачивать содержание русской армии в Курляндии и галерного флота на Балтике, предлагая петербургскому двору дополнительные суммы от 300 до 600 тысяч фунтов стерлингов. В таких условиях британская дипломатия была твердо уверена, что Россия уже никуда не денется и будет следовать в фарватере Лондона, нравится это царскому двору или нет. Когда в Вестминстере, не консультируясь с союзником, подписали соглашение с прусским королем Фридрихом II, царице Елизавете Петровне просто предложили присоединиться к нему. Но это было уже чересчур. «Поразительно, – пишет современный историк, – насколько английские дипломаты в тот момент не понимали, что они делают» [393]. Даже тогдашний российский канцлер А.П. Бестужев-Рюмин, известный как «убежденный англофил», пришел к выводу, что Британия «ставила под сомнения союзные отношения с Россией» [394]. По мере того, как вероломство британцев становилось очевидным, возмущение императрицы и Бестужева достигли таких масштабов, что «превозмогли и золото, и красноречие англичан» [395]. Вместо того чтобы отправлять казаков на помощь британцам в Ганновер, петербургское правительство двинуло свои армии на Берлин.

Впрочем, вступая в Семилетнюю войну, Петербург предусмотрительно выторговал для себя право не воевать с Англией. Несмотря на изменение внешнеполитической ориентации, торговые отношения надо было сохранять. Французское правительство вынуждено было согласиться с подобными условиями, поскольку русские солдаты были нужны на востоке, в качестве противовеса прусским армиям Фридриха Великого.

На первый взгляд Семилетняя война для России была успешной. Русские войска выигрывали одно сражение за другим, были взяты Кенигсберг и Берлин. Однако показательно, что эта война не стала частью национального мифа – подобно походам Петра Великого и Суворова, о ней лишь вскользь упоминают в школьных учебниках истории, ей посвящено очень мало исследований. Причина, разумеется, не в том, что победы доставались русским войскам невероятно дорогой ценой. Потери были чудовищными, но русские генералы и в других войнах пехоту, состоявшую из крестьян, не особенно жалели. С самого начала война была не слишком популярна среди русского «образованного общества», а главное – непонятна. Для экономики она обернулась катастрофой. К потерям, связанным с прекращением английской торговли, прибавлялись огромные военные расходы. «Ко времени смерти Елизаветы, – пишет Покровский, – положение было таково, что всякое разумное правительство поспешило бы как-нибудь выпутаться из дела» [Любопытно, что обращение Петра III было переведено на английский язык и полностью опубликовано в «Gentlemans Magazine», 1762, v. XXXII].

Фридрих ожидал, что первыми мир заключат австрийцы, которым он нанес серьезные поражения. Но венский двор держался до последнего, тогда как Петербург предложил Пруссии мир на крайне выгодных условиях. Петр III, унаследовав престол Елизаветы, немедленно прекратил военные действия. Новый царь обратился ко всем державам Европы с призывом заключить мир, как говорили в XX веке, без аннексий и контрибуций [397].

Задним числом этот мир рассматривали как предательский, поскольку все завоевания русской армии были возвращены Пруссии. Петр III, который был до восхождения на русский престол голштинским принцем, не скрывал своего восхищения прусским королем. Однако дело, разумеется, не в симпатии Петра III к берлинскому «просвещенному монарху» (и не в личной неприязни, которую Елизавета питала к «вольтерьянцу» Фридриху). Страна просто не могла и не хотела больше воевать. Возмущение общества вызвал не мир с Пруссией, а намерение молодого царя сразу же начать новую войну – на сей раз в союзе с Фридрихом. Последовал очередной переворот, Петр III был отстранен от власти и вскоре убит. На престол взошла его жена – немецкая принцесса, вошедшая в русскую историю под именем Екатерины Великой.

В отличие от своего неудачливого мужа, она считалась мудрой правительницей. Между тем вела она ту же политику, что и Петр III, только более разумно и осторожно. Еще до воцарения Петра III именно Екатерина предстает перед нами в качестве одного из лидеров «английской» партии и главного противника войны. Разумеется, она не отличалась миролюбием и, в отличие от мужа, не испытывала сентиментального восхищения перед Пруссией. Ее волновали конкретные политические и экономические интересы.

По существу, Екатерина продолжает политику Анны Иоанновны, но отныне в Петербурге господствуют уже не временщики и случайные люди с сомнительным прошлым. Складывается более или менее устойчивая элита, осознающая себя (несмотря на разницу в родословных) в качестве национальной аристократии. Этот политический класс способен управлять эффективно. Если остзейское правительство Анны Иоанновны обслуживало иностранные интересы мелочно, ради взяток и сиюминутных выгод, игнорируя требования русского дворянства, то теперь в Петербурге начинают мыслить стратегически. При Екатерине формируется, наконец, компромиссное решение, устраивающее и англо-голландский торговый капитал, и российские элиты.

Царствование Екатерины – непрерывные войны. Но российская политика отныне получила иное направление – наступая на Турцию, петербургское правительство пыталось открыть новый торговый путь и новые рынки на юге, вырваться в Средиземное море. Возможности Балтики, казавшиеся столь заманчивыми в эпоху Петра Великого, оказываются уже недостаточными для растущего потока русского экспорта. Балтийский торговый путь, как и архангельский до него, оказывается своеобразной ловушкой: он стимулирует вовлечение страны в мировую торговлю, включает ее в международное разделение труда, но в то же время страна упорно не может получить ожидаемых от этого выгод. Поскольку сами достоинства мировой торговли не ставятся под сомнение, единственным выходом является экспансия – резкое расширение вывоза, завоевание новых рынков, а главное – новых торговых путей, не контролируемых посредниками.