2. Социальная психология

Чтобы правильно представить себе условия, в которых происходили в древности межэтнические и культурные контакты, необходимо уяснить, как относились ко всему этому сами древние. Межэтническая и религиозная рознь уже причинили человечеству колоссальные бедствия и, если их не удастся обуздать, причинят еще новые. Существует, как известно, точка зрения, согласно которой национальная и религиозная вражда столь же древни, как и человечество, присущи, так сказать, самой человеческой природе. Однако эта точка зрения не основана на фактах истории и служит лишь для оправдания националистической пропаганды. Факты же говорят о том, что ранняя древность не знала национальной и религиозной вражды.

Заметим прежде всего, что религии первобытного общества и общества ранней древности (т.е. "естественные религии") не были средством идеологического давления на эксплуатируемых. Человек этого времени принимал мир таким, каков он есть, со всем его добром и злом. Лишь очень немногие осмеливались выразить сомнение в правильности общественного устройства. А рабов принуждали к труду прямым насилием. Так что для подавляющего большинства людей ни утешения, ни уговоров не требовалось, а этическое начало в религиях ранней древности практически отсутствовало. В представлении древнего человека боги были могущественны (хотя и не всемогущи), жестоки и капризны. Они могли наслать на человека тяжкие бедствия за неведомую ему самому провинность, а то и просто так. Единственной защитой были строгое соблюдение ритуалов, жертвоприношения, молитвы, заклинания. Человек древности, разумеется, был религиозен, т.е. не сомневался в существовании богов. Должны были пройти тысячелетия, прежде чем человек накопил достаточно знаний (и смелости), чтобы возникли первые нерелигиозные объяснения мира, а случилось это лишь в поздней древности. До тех пор исходный пункт у науки и у религии был, в сущности, один: и та и другая исходили из постулата, что видимый мир представляет собой не хаос случайных явлений, но подчиняется некоему порядку. Расхождение начинается дальше - в объяснении, откуда возник и как поддерживается этот порядок. Религия утверждает, что миром управляет сознательная воля неких могущественных существ (не "сверхъестественных", ибо человек древности не различал "естественное" и "сверхъестественное"), чьи намерения и конечные цели непостижимы. Наука же опирается (поначалу неосознанно) на представление о порядке, внутренне присущем миру, о законах природы, которые можно обнаружить, понять и использовать. Еще не скоро должна была появиться догадка, что эти две точки зрения вряд ли совместимы. Наука и религия долгое время широко сосуществуют, и лишь в поздней древности начинают "ссориться". Поэтому, хотя, например, древнегреческий философ Сократ не отрицал существования богов, его судьи были по-своему правы, обвинив его в безбожии: дух свободного, непредвзятого и бесстрашного исследования, носителем которого был Сократ, не уживается с принимаемым на веру мифом. Но настоящих безбожников даже в поздней древности было очень немного.

Отличительными чертами всех религий ранней древности являются, во-первых, многобожие и, во-вторых, полное отсутствие религиозной вражды. Эта вторая особенность логически вытекает из первой. В представлении древних, каждая страна, каждый город, каждое племя имеют местного бога - хозяина, а сверх того - еще великое множество богов, от самых важных, до самых незначительных. Верховный бог у каждого народа считался также творцом и владыкой всего мира. Это, однако, не приводило к распрям. Дело в том, что "функция" богов у различных народов более или менее совпадала, ибо боги были олицетворением космических и стихийных сил - Земли, Неба, Солнца, Луны, грозы, моря и т.п., а также и частных явлений природы и факторов жизни общества - растительности, рек, плодородия, любви, войны, ремесла, имущества и т.п. В сущности, это были одни и те же боги, только называемые разными именами. Так их в древности и воспринимали. Каждый человек поклонялся своим богам, но, приехав в чужую страну, приносил жертвы в местных храмах, в первую очередь - богу-"хозяину" этих мест. Это правило нередко соблюдалось даже при военных походах. Так, вторгшиеся в Грецию персы (см. гл. XVII) совершили жертвоприношение местным богам. При этом и обряды оказывались нередко сходными или даже одинаковыми. Если же где-либо обнаруживался бог, не похожий ни на одного из известных приезжему, это тоже его ничуть не смущало: да, существует великое множество богов, нет ничего удивительного в том, что данного бога он встречает впервые. Надо и ему помолиться - вдруг да поможет!

Отождествление богов принимало все более широкие масштабы по мере увеличения контактов между народами. Так, античный Аполлон отождествляется с иранским Митрой, финикийский Эл - с античным Кроном и хеттским Кумарби,- античный Уран - с месопотамским Ану, библейский Яхве - с зороастрийским Ахура-Маздой и т.п. В то же время многие народы усваивают чужих богов, чья "функция" представляется почему-либо особенно важной (если, разумеется, нет своего соответствующего бога). Например, хетты поклонялись хурритским богам (например, Тешубу, позднее отождествленному с античным Зевсом) и богу Элкуиирсе, позаимствованному у ханаанеев (его имя - Эл-коне-эрец - означает по-финикийски "Эл творец Земли"). Многие исследователи считают, что античный культ Диониса позаимствован с Востока. У античного писателя Лукиана мы находим подробное описание распространившегося в Греции культа сирийской богини Атаргатис. В Риме был построен храм египетской богини Исиды, а ее культ описан в романе Апулея "Золотой осел". Примеры и здесь можно умножать до бесконечности.

Взаимопроникновение религий путем отождествления и заимствований сопровождалось, разумеется, унификацией соответствующих обрядов и мифов. Все это облегчалось еще одним важным обстоятельством: религии ранней древности не знают "священного писания", т.е. какого-то обязательного канона религиозных текстов, исключающего все чужеродное. А противоречия и логические несообразности в мифах никого не смущали. Полное слияние религий носит в науке название религиозного синкретизма. Оно особенно характерно для поздней древности, но, учитывая сказанное выше, можно сделать вывод, что синкретизм существовал уже с самого начала древности. В известном смысле можно даже говорить о единой политеистической религии древности

Отсюда вытекают очень важные следствия. Ранняя древность не знала попыток обращения других народов "в свою веру" - ни посредством религиозной проповеди, ни тем более посредством насилия. Если два человека поклонялись разным богам, то они не считали друг друга нечестивцами, нечестивцем мог считаться лишь тот, кто не поклоняется никакому богу. Завоеватели никогда не пытались навязывать побежденным своих богов или подавлять местные культы. Они либо полностью усваивали эти культы, забыв или почти забыв свои собственные, либо по меньшей мере относились к культам покоренных народов с полным уважением.

Религиозная нетерпимость возникает лишь с появлением догматических религий - позднего иудаизма, христианства, позднего зороастризма, ислама. Произошло это на исходе древности. Теперь вопрос "како веруеши?" выдвигается в человеческих взаимоотношениях на одно из первых мест. Приверженцы каждой из этих религий полагают, что есть только один "истинный" Бог (т.е. их собственный), а приверженцы иных богов поклоняются "идолам" и являются приспешниками зла или, в лучшем случае, заблудшими. Их надлежит обращать на путь истинный - добром или силой. Мало того, еретик, т.е. человек, в целом принимающий данную религию, но в деталях отклоняющийся от предписаний догмы, считается теперь более опасным, чем иноверец: последнего до известной степени извиняет его "невежество". Войны во имя "истинной веры" заливали мир кровью более тысячи лет. Религиозная рознь, это печальное наследие средневековья, напоминает о себе иногда и сегодня. Возникновение этических религий было, как показано в нашем томе, громадным достижением человеческого духа, настоящим переворотом в мировоззрении и мироощущении древнего человека, переворотом необходимым и неизбежным. Но этические религии не зря называются также и догматическими. Новая этика, к сожалению, принесла с собой таких спутников, как ханжество, фанатизм, нетерпимость - черты, религиям ранней древности не присущие.

Интересно, что в наше время предпринимаются попытки создать своего рода новый религиозный синкретизм. Так называемые экуменические движения пытаются объединить в своих рядах приверженцев всех религий, призывают забыть взаимные распри перед лицом общих врагов - атеизма и материализма. Возможно, мы и в самом деле присутствуем при новой фазе развития религий.

Что касается национальной розни, то ее "извечность" - излюбленный тезис националистической и расистской пропаганды. Как и все прочие тезисы этой пропаганды, он не имеет ничего общего с реальными фактами истории. Материалы нашего тома ясно показывают, что у человека ранней древности осознание своей национальной или, вернее, этнической принадлежности либо вообще отсутствовало, либо было очень смутным. Решающей для него была принадлежность к определенной общине, во вторую очередь - к определенному племени. Группа племен, наконец, могла иметь предания о происхождении от общего предка в неопределенно "давние" времена. Но на первом месте, как уже сказано, был общинно-гражданский коллектив только что возникшего государства. Только на общину распространялся патриотизм древнего человека. Для ранней древности характерно превращение войн, ранее вспыхивавших лишь от случая к случаю, в постоянный фактор жизни общества: каждая община стремилась увеличить свое благополучие за счет захвата земель, имущества и рабов у своих соседей. Поэтому естественным врагом был сосед, а естественным союзником - сосед соседа, независимо от их этнической принадлежности. Шумеры, например, вместе с этнически неродственными им аккадцами в древней Месопотамии имели общее самоназвание "черноголовые", общую культуру, общий пантеон и общий культовый центр в Ниппуре. Но месопотамские города-государства тоже беспрерывно воевали между собой, а объединяясь в союзы, делали это отнюдь не по этническому признаку. С другой стороны, все греки осознавали себя "эллинами" и имели общие культовые центры в Дельфах и Олимпии. Это ничуть не мешало греческим полисам (т.е. общинам) вести между собой почти непрерывные кровопролитные войны. Лишь угроза персидского завоевания сплотила ненадолго таких непримиримых врагов, как Афины и Спарта, вместе с их союзниками. Но и тогда ряд греческих общин держал сторону персов (например, Фивы).

Для древнего общинника каждый чужак был, разумеется, потенциальным врагом, но не в силу принадлежности к иному этносу, а в силу принадлежности к иной общине. Зато ранняя древность не знает чувства национального превосходства, отношения к чужим народам как к "худшим", "низшим", пренебрежения или враждебности к чужой культуре. Это обстоятельство имело важное значение: все народы с легкостью и готовностью перенимали друг у друга культурные достижения, чем ускорялся прогресс человечества в целом. Именно так распространялись по всему свету лук и колесо, гончарный круг и ткацкий станок, приемы добычи, выплавки и обработки металлов и т.п. Клинопись, изобретенная шумерами, была перенята и приспособлена для неродственных шумерскому эламского, аккадского, эблского, хеттского, протохеттского, хурритского, урартского и других языков. Культурный синкретизм, т.е. образование "надэтнических" культур, - характерная черта этого периода. Так, вспомним, что в создании культуры древней Месопотамии - одной из колыбелей человеческой цивилизации - приняли участие по меньшей мере четыре разных неродственных этноса - прототигрийцы (древнейшее население долины Тигра), шумеры, аккадцы и, позднее, хурриты - и в дальнейшем еще два этноса, родственных аккадцам, - амореи и арамеи. А влияние этой культуры распространилось на всю Переднюю Азию. Античная культура в VI-IV вв. до х.э. охватывала Балканский и Апеннинский полуострова, но влияние ее (еще до похода Александра Македонского) простиралось на запад до Испании, а на востоке - в Малую Азию. Возникшая же после походов Александра культура эллинизма достигла Северной Индии и Средней Азии и впитала в себя множество местных культур.

Все это, разумеется, было возможно только при отсутствии ксенофобии, при готовности воспринимать культурные достижения, откуда бы они ни пришли.

И действительно, хотя древность была временем почти непрерывных войн, это не порождало взаимной ненависти. Так, в огромной месопотамской литературе практически нет (за редчайшим исключением) брани по адресу того или иного народа, даже исключительно враждебного и опасного, например эламитов. Единственное, что можно в ней обнаружить, - это некоторое чувство превосходства городских жителей по отношению к кочевникам и горцам, т.е. "варварам". Впрочем, и в устах греков это слово поначалу не имело обидного смысла: так обозначались народы, говорившие на непонятных грекам языках. Уважительное отношение к чужим обычаям, религиям, культуре хорошо заметно в книге знаменитого греческого историка Геродота, посетившего множество стран Востока вскоре после окончания греко-персидских войн. В ходе этих войн Греция понесла значительный урон, но и по отношению к персам мы находим у Геродота все ту же доброжелательную объективность.

Национальная рознь, подобно розни религиозной, возникает лишь в поздней древности, когда создаются первые империи. Если до этого существовало и повсеместно признавалось лишь различие между свободными и рабами, то теперь возникает различие между самими свободными в пределах одного государства, различие между полноправным гражданином и подданным, т.е. различие между привилегированным меньшинством (завоеватели) и более или менее бесправным большинством (завоеванные). Разумеется, это находит свое отражение и в социальной психологии: на одном полюсе возникают национальное чванство, имперская психология, на другом - чувство национальной ущемленности, горечи, обиды. Бывало, разумеется, и так, что роли менялись. Именно в такую эпоху жил другой знаменитый греческий историк - Плутарх. Греция, как и Ближний Восток, в это время была насильственно включена в состав Римской империи, чем, разумеется, самолюбие греков было глубоко задето. Плутарх и написал свой главный труд "Сравнительные жизнеописания", пытаясь доказать, что греки ничем не хуже римлян. А во времена Геродота свободным и независимым грекам "самоутверждаться" было незачем. Неудивительно, что Плутарх оказался не в состоянии понять объективность Геродота по отношению к персам, вернее, подняться до такой объективности: он обругал Геродота "персолюбом" и даже сочинил специальный трактат "О злонравии Геродота". Эти новые представления о "неодинаковости" народов вызвали своего рода цепную реакцию и охватили народы, не входящие в империи. Войны и имперские амбиции получают теперь новое идеологическое обоснование. Возникают идеи об особой мироустроительной или культурной миссии, возлагаемой богами или богом (провидением) на тот или иной народ, к сожалению, дожившие до нашего времени в виде проявляющегося то тут, то там "национального мессианизма" - самого распространенного прикрытия для шовинизма.

Все сказанное выше о раннеклассовом обществе тем более справедливо для общества доклассового, т.е. первобытного. Это необходимо подчеркнуть, ибо в последнее время стали появляться в научно-популярной литературе рассказы (вернее, россказни) о грандиозных межплеменных войнах, якобы имевших место в доисторическую эпоху. Дело не только в том, что эти истории не подтверждаются никакими прямыми или косвенными данными, но они еще и находятся в вопиющем противоречии со всем, что нам известно о человечестве во времена безраздельного господства первобытнообщинного строя. Прежде всего войны возникают одновременно с классовым обществом, до этого для них просто нет причин. Передвижение скотоводческо-земледельческих племен (тогда еще скотоводство не отделилось от земледелия) было очень медленным, растягиваясь на многие века (домашняя лошадь получила более или менее широкое распространение лишь во II тысячелетии до х.э., а верблюд - еще на 7-8 веков позже). Население же Земли тогда было еще очень редким, межплеменные контакты в тех нечастых случаях, когда они имели место, либо ограничивались мелкими стычками, либо, чаще всего, были мирными и завершались взаимной ассимиляцией, а не, как иногда думают, истреблением или вытеснением одной из сторон. Если бы дело обстояло иначе, невозможно было бы то, о чем рассказано выше: принадлежность носителей родственных языков к различным расам.

Итак, национальная рознь, как и рознь религиозная, вызвана к жизни определенными историческими обстоятельствами. Ликвидация этих обстоятельств устраняет почву для национальной розни, и тогда она может сохраняться лишь в виде пережитка - чрезвычайно вредного и, к сожалению, довольно живучего, а иногда - сознательно культивируемого.