Стратификация крестьянства Европейской России в 1495-1860 гг.

Социальная и имущественная однородность крестьянства в значитель­ной степени обусловливалась высокой мобильностью внутри самого со­словия. До реформ 1860-х гг. крестьяне довольно легко переходили из одной страты в другую — более 80 % крестьян в течение жизни изменяли свой первоначальный статус. Но в пореформенное время внутрисослов- ная мобильность обнаружила тенденцию к снижению, в результате чего в начале XX в. только около половины крестьян переходило в течение жиз­ни из первоначальной страты в другую, вторая половина все время оста­валась в своей страте.

U.S. Средний класс и разночинцы

Считается аксиоматичным, что в буржуазном обществе классы суще­ствуют в единстве и взаимодействии и поэтому оно нуждается в среднем классе как классе-посреднике. Именно он является консолидирующей силой, гарантом демократического режима, стабильности, общественно­го порядка и эволюционного мирного развития общества. Однако любое общество, для того чтобы быть обществом, а не конгломератом индиви­дуумов и социальных групп, нуждается в социальном посреднике. Л раз есть потребность, должна быть и соответствующая общественная струк­тура. Кто выполнял эту роль в доклассовом российском обществе?

В крепостное время сословия также существовали в единстве и вза­имодействии, хотя единства между ними было намного меньше, чем в буржуазном обществе, а взаимодействие происходило почти исключи­тельно на микроуровне, т. е. на уровне повседневного межличностного общения — на ярмарке, в церкви, в присутственном месте, суде, на службе и т. д. Частота межсословных браков показывает, что в городе сословия взаимодействовали довольно интенсивно, а в деревне слабо: в городе доля межсословных браков равнялась среди духовенства 81 %, среди дворян­ства — 78 %, среди купцов — 37 %, среди мещан и крестьянства — 59 %, среди разночинцев — 38 %. В деревне браки, как правило, заключались между представителями одного сословия.

Роль социального посредника выполняла структура, которую Поли­тическая полиция (3-е Отделение Императорской канцелярии) в 1820- 1850-е гг. называла «средним классом», а современники «средним сосло­вием». «Средний класс — душа империи», по мнению полиции, включал богатых помещиков, купцов I гильдии, образованных людей и литерато­ров. Примерно так же идентифицировал эту социальную группу в 1856 г. общественный деятель конституционно-аристократического направления М.П. Позен: «Среднее сословие у нас всегда было. К нему принадлежало небогатое дворянство, чиновники, ученые, врачи, высшее купечество. Не образуя собою особого сословия в смысле юридическом, они на практике были им и составляли звено, связующее высшее сословие с низшим».

После Великих реформ, с появлением всесословных городских дум и земств, сословия, точнее их представители, получили возможность взаи­модействовать на уровне города, уезда, губернии (мезоуровне). Наконец, в конце XIX-начале XX в., когда возникли региональные и общероссий­ские добровольные ассоциации, политические партии и с 1906 г. парла­мент, взаимодействие между нарождающимися классами, деградирующи­ми сословиями вышло на национальный уровень (макроуровень). Тогда и зародился настоящий средний класс. В его состав входили так называемые цензовые граждане, которые получили избирательные права в 1864 г. для выборов в земства, в 1870 г. — в городские думы, в 1906 г. — в Госу­дарственную думу. Избирательные права получали те, кто отвечал иму­щественному цензу (отсюда и название «цензовые граждане»): либо вла­дел недвижимым имуществом, либо имел торгово-промысловые свидетельства на право заниматься предпринимательской деятельностью, либо арендовал отдельную квартиру и платил квартирный налог. Этот ценз выделил из населения малочисленный высший класс, но прежде всего средний класс — буржуазию (поскольку она покупала торгово­промысловые свидетельства) и людей умственного труда (врачей, юрис­тов, преподавателей, техническую интеллигенцию, лиц свободных профес­сий, чиновников), поскольку квартиры нанимала именно интеллигенция (рабочие и другой бедный люд снимали комнаты, углы, кровати). В 1907 г. число лиц, отвечавших имущественному цензу на право участия в выбо­рах в Государственную думу, в 50 губерниях Европейской России равня­лось 1288 тыс., эти же лица имели избирательные права и для выборов в городские думы и земства. Поскольку избирательным правом пользова­лись только мужчины старше 25 лет, то процент среднего класса надо оп­ределять делением числа цензовых граждан не на все население, а на число мужчин в возрасте 25 лет и старше. Тогда доля цензовых граждан составит

8. %. В это число входили представители не только среднего, но и высше­го класса — около 60 тыс. семей, или 366 тыс. человек, что составляло около 0,34 % населения 50 губерний Европейской России. Следователь­но, на долю среднего класса приходилось около 5,5 %, на долю низшего класса — 94,2 %, высшего - 0,3 % (во всей империи — с Сибирью, Закавказьем, Средней Азией и Польшей, процент среднего класса был, вероятно, немного ниже). В приведенные данные не вошли 490 тыс. кре- стьян-дворохозяев (только в 45 губерниях), имевших в собственности землю, так как по условиям избирательного закона они не образовывали особого разряда избирателей и не входили в состав землевладельцев. По определению средний класс включает мелкую буржуазию, а крестьяне- собственники как раз и являлись мелкой сельской буржуазией. Если их включить, доля среднего класса в 1906 г., накануне Столыпинской ре­формы, составит 7,7 %.

7,7 % — много или мало? Примерно таким по численности был сред­ний класс на Западе в XVIII в., где лица богаче, чем ремесленники, и бед­нее, чем аристократы: купцы, мануфактуристы, банкиры, юристы, чинов­ники и другие представители интеллектуального труда составляли около 20 % городского населения и 4-5 % всего населения России. Но это в

6. раза, меньше, чем в Великобритании в 1911 г. (20,3 %), где почти не было фермеров, и в 2,8 раза меньше, чем в США в 1910 г. (21,4 %), если не учитывать фермеров, с учетом же фермеров (16,5 % трудоспособного на­селения) средний класс США увеличивался до 37,9 % и в 4,9 раза превос­ходил по численности средний класс России. Американский вариант пока­зывает, почему Столыпинская реформа имела огромное значение для формирования отечественного среднего класса. За 1907-1916 гг. из общи­ны вышли 3,1 млн дворов, и если всех дворохозяев отнести к мелкой бур­жуазии, то средний класс возрастет до 21,2 %. Однако неправомерно всех крестьян, выделившихся из общины, относить к мелкой буржуазии, так как многие из них давно перестали быть земледельцами, продали землю или сдавали ее в аренду, а сами работали на фабриках и заводах. Огра­ничимся теми, кто выделился на хутора и отруба, — это 1,5 млн дворо­хозяев. Но и в таком случае численность среднего класса к 1917 г. уве­личилась до 3,2 млн и составляла около 14,5 % населения.

Итак, отставание России от развитых стран но численности среднего класса в дореволюционный период в существенной степени объяснялось неразвитостью института частной собственности: буржуазия — важней­шая часть среднего класса в индустриальную эпоху — без этого институ­та не может развиваться. Вторая причина слабости среднего класса со­стояла в экономической отсталости страны. Чем более развита экономика, тем больше потребность в работниках умственного труда, тем, следова­тельно, многочисленнее средний класс. В 1914 г. национальный доход на душу населения, важнейший показатель уровня развития экономики, в России был меньше в 1,5 раза, чем в Австро-Венгрии, в 2,7 раза — чем в Германии, в 2,9 раза — чем во Франции, в 3,9 раза — чем в Великобри­тании и в 5,3 раза — чем в США.

Некоторые исследователи к «среднему сословию» относят разночин­цев. Но с этим нельзя согласиться. Понятие «разночинец» имело два значения. Первое для обозначения людей, которые в силу обстоятельств откреплялись от своего сословия, но в момент переписи не успевали закрепиться за другим сословием. По закону они находились в переход­ном положении и были обязаны через определенное время приписаться к какому-нибудь сословию. Во втором значении к разночинцам относи­лись все те, кто принадлежал к некоторым мелким социальным группам (например канцеляристы — мелкие чиновники без классного чина), имев­шим особый, более привилегированный юридический статус, чем крес­тьяне и посадские, так как они были освобождены от налога и рекрутской повинности, но менее привилегированный статус, чем дворянство. Раз­ночинцы были промежуточной социальной группой между податными и привилегированными сословиями. Численность разночинцев и их доля в населении в 1719-1833 гг. увеличивались (с 1,6 до 4 %), а в 1833-1913 гг. уменьшалась (с 4 до 0,2 %). Причина этого состояла в том, что в 1834 г. вошел в силу новый Свод законов, который более четко распределил население по сословиям, упразднил мелкие сословные группы и консо­лидировал основные. В результате реформ 1860-х гг. стимулы для перехо­да из одного сословия в другое резко снизились, так как были сняты многие сословные ограничения на право заниматься любой профессио­нальной деятельностью. Вследствие этого произошло уменьшение числа разночинцев. Существование такой значительной по численности соци­альной группы, как разночинцы, свидетельствует о том, что социальная структура русского общества была достаточно пластичной, а сословия — мобильными.

6. От этакратического общества к классовому

Московское государство являлось обществом бескастовым, бессо­словным и бесклассовым; его можно назвать этакратическим.

К концу XVIII в. в России в основных чертах, хотя и с некоторыми особенностями сравнительно с западноевропейскими странами, сформи­ровались однородные социальные единицы, которые обладали определя­ющими признаками истинного сословия: 1) сословные права были зак­реплены в законе; 2) права являлись наследственными и безусловными;

3) имели свои сословные организации (дворянские собрания, городские думы, купеческие, мещанские, ремесленные, крестьянские общества и др.) и сословный, не зависимый от коронной администрации суд; 4) пользова­лись правом самоуправления; 5) обладали корпоративным духом, сослов­ным самосознанием, менталитетом и этосом; 6) имели внешние признаки сословной принадлежности. По причине отсутствия в стране представи­тельного учреждения российские сословия не имели только сословного представительства при верховной власти (в большинстве западноевропей­ских стран такие учреждения в XVIII в. тоже отсутствовали или не дей­ствовали). Однако дворянство, духовенство и бюргерство, а иногда и кре­стьянство (например в 1767 г. в Комиссии по сочинению нового уложения) обладали правом быть выслушанными правительством по вопросам о де­лах сословия и государства, как это практиковалось в некоторых странах Запада (Пруссия и др.). В наибольшей степени идеальному типу сословия соответствовало дворянство, в наименьшей — крестьянство.

Апогей развития сословного строя в России приходится на первую половину XIX в. благодаря тому, что в новом Своде законов 1832 г. со­циальная структура русского общества получила вторичное, еще более четкое юридическое оформление как строго сословная. Закон определил четыре главных сословия — дворянство, духовенство, городские обыва­тели и сельские обыватели. Даже после утверждения сословной парадиг­мы следует иметь в виду, что каждое из четырех сословий, как оно опре­делялось в законе, никогда не составляло единого целого, а подразделялось на разряды, различные по своему юридическому положению. Всего к 1861 г. насчитывалось 68 сословных групп. Ни в одной европейской стране даже в период расцвета сословного строя также не существовало четких консолидированных сословий — дворянства, духовенства, горожан и кре­стьян. Четкая 3- или 4-членная сословная структура в европейских стра­нах — не более чем теоретическая конструкция, идеальный, а не реаль­ный тип сословного устройства общества.

Сословия только отчасти являлись плодами трудов законодателей, при­писавших людей к тому или иному сословию, и дискурса политиков (со­циальных ученых тогда еще не было). Сословия сложились в значитель­ной степени стихийно в процессе взаимодействия социальных групп с государственными структурами. И те и другие нуждались в правилах по­ведения и взаимодействия, т. е. в определении того, кто должен платить налоги, в какой форме и в каком количестве, кто должен защищать рубе­жи государства, замаливать грехи, пахать землю, торговать, поддержи­вать общественный порядок, управлять и т. д. Групповые интересы были разными, найти согласие было нелегко, но его в конце концов нашли в острой борьбе и при руководстве и посредничестве государства, которое, разумеется, имело и защищало свои собственные интересы. Консенсус состоял в установлении сословного строя, который и был закреплен в законодательстве. Дворянство, как более организованная, богатая и вли­ятельная группа, добилось статуса самого привилегированного сосло­вия, духовенство, как менее богатая, организованная и влиятельная груп­па, — статуса менее привилегированного сословия, малочисленное и небогатое бюргерство — статуса непривилегированного сословия, а мно­гочисленное, но неорганизованное и бедное крестьянство получило ста­тус непривилегированного квазисословия.

Сословный строй действительно являлся социальным консенсусом; все находили в нем оправдания, резоны, смысл, даже крестьяне, которые оказались скорее среди проигравших, чем среди победителей. Из множе­ства пословиц, выражающих народный взгляд на социальный строй до­революционной России, чаще всего цитируются те, которые осуждают дворян (или бояр, бар), духовенство, критикуют суд, и забываются те, которые содержат примиряющий функционалистский взгляд на социальный строй: «На Руси дворянин, кто за многих один»; «Кабы не боярский ра­зум да не мужичья простота, все бы пропали»; «Кто служит — тужит; а кто орет —песни поет»; «Без попа, что без соли. Без попа не приход»; «С боярами знаться — ума набраться»; «Мужик — Богу свеча, государю слуга»; «Купец торгом, поп горлом, мужик горбом». При этом народный разум признавал и верность теории конфликта, зафиксировав наличие глу­боких противоречий между крестьянами и дворянством: «Барская хворь — мужицкое здоровье»; «Барин за барина, мужик за мужика»; «Боярин и в рубище не брат». Общественный порядок поддерживался и тем, что люди из непривилегированных сословий были в большинстве равнодушны к сла­ве, богатству и жизненному успеху в дворянском смысле и могли находить религиозное оправдание, моральное утешение и своего рода компенсацию за свое непривилегированное положение в будущем царстве небесном, без чего им было бы трудно достичь душевного комфорта: «Жить — Богу слу­жить»; «На этом свете помучимся, на том порадуемся». Как заметил тон­кий психолог и поэт А.А. Фет: «Нравственно-христианское воспитание умягчает и возделывает духовную почву для плодотворного восприятия всего высокочеловечного, не ставя человека во враждебное отношение к своему жребию, как бы этот жребий ни был скромен».

Как ни парадоксально это звучит, но сословия являлись одновремен­но и реальными социальными единицами, и воображаемыми сообщества­ми. Сословия были реальны, так как люди ощущали себя и воспринима­ли других в рамках сословной парадигмы — как крестьян, дворян, мещан и т. п., знали свои привилегии, права и обязанности в том виде, как они были прописаны в законе и формулировались в обычае, соглашались иг­рать роли крестьян, дворян, мещан и т. п. Если государство или другие сословия покушались на права какого-нибудь сословия, оно их коллек­тивно защищало. Отмена Павлом I некоторых принципиальных пунктов «Жалованных грамот дворянству и городам» была встречена протестами и гневом со стороны дворянства и купечества. Император был свергнут с престола и убит в значительной мере по причине нарушения привилегий, дарованных грамотами. Купечество, получившее в 1785 г. сословный суд, воспрепятствовало введению всесословного суда в 1820-1830-е гг., по­скольку боялось затеряться среди дворянства. Знало и защищало свои права крестьянство, и не только с дубиной в руках, а жалобами и проше­ниями: «Не станет хлеба, барин даст», — говорили крестьяне, зная, что помещики по закону обязаны их кормить во время неурожая.

Однако есть существенная особенность российских сословий срав­нительно с западноевропейскими в пору их расцвета — сословные инте­ресы защищались, в том числе перед государством, не от имени всего российского дворянства, купечества, духовенства или крестьянства, а от имени дворянства N-й губернии, купечества N-ro города, духовенства N-ro прихода или крестьян N-й деревни. Представители отдельных со­словий не были объединены ни на всероссийском, ни на губернском уров­не, поскольку всероссийские и губернские сословные организации по закону запрещались до 1906 г. (кроме дворянства, консолидировавшего­ся в губернские и уездные дворянские общества в 1785 г.); они сплачива­лись только в рамках отдельного поселения, к которому были приписаны. Всероссийского дворянства, всероссийского купечества или всероссийс­кого крестьянства не существовало в качестве реальных социальных еди­ниц, как не существовало и рязанского крестьянства, тамбовского духо­венства, сибирского купечества и т. п. Иногда Синод заступался за духовенство; изредка во второй четверти XIX в. петербургское или мос­ковское купечество пыталось говорить от имени всего городского сосло­вия, но это не было постоянной практикой, закрепленной в законе. Поэто­му, имея в виду всероссийский или губернский уровень (кроме дворянства), можно сказать, что сословия являлись воображаемыми или статистичес­кими сообществами.

Классы, как и сословия, формировались в пореформенной России стихийно, в конфликтах и при взаимных уступках различных социальных групп и государства, под руководством последнего, которое юридически оформляло компромисс и делало процесс образования классов по воз­можности цивилизованным. И хотя складывание классовой структуры со­провождалось активным дискурсом среди общественности, политиков, ученых, юристов, он вряд ли влиял сколько-нибудь существенно на сам ход и направление процесса. Может быть, дискурс сказался на скорости классообразования, потому что под его влиянием государство до конца XIX в. тормозило обуржуазивание деревни и только с 1906 г. стало его поощрять. Огромное большинство населения даже не слышали о дискур­се, так как не умели читать. Как и в случае с сословиями, государство законодательно оформляло результаты классообразования, а юридичес­кое утверждение классовой парадигмы способствовало ее более глубо­кому проникновению в массовое сознание и в жизнь.

Формирование сословий, а потом и классов в России происходило под западноевропейским влиянием: социальная структура в западноевро­пейских странах до некоторой степени задавала российскому правитель­ству образец для подражания. Однако это влияние не следует преувели­чивать. Копирование было внешним, суть процесса обусловливалась внутренними факторами. То, что сословный строй, сложившийся в Рос­сии к концу XVIII в., был похож на сословный строй европейских госу­дарств XVIII в., где он уже разрушался, а не на сословный строй в мо­мент его расцвета в XIII-XV вв., говорит не о силе влияния Запада, а скорее о том, что российское общество не нуждалось в классическом сословном строе, так как уже переросло его.

Важное значение в превращении сословий в классы и профессиональ­ные группы имели, с одной стороны, юридическая и фактическая ликви­дация привилегий дворянства, с другой—устранение правовой неполно­ценности мещанства и крестьянства. Ликвидация частновладельческого крепостного права в 1861 г., земская и судебная реформы 1864 г., город­ская реформа 1870 г., военная в 1874 г., а также отмена подушной подати и круговой поруки, телесных наказаний, паспортного режима и выкуп­ных платежей за землю в 1907 г., включение дворянства в число налого­плательщиков, получение права на выход из общины в 1906 г., наконец, введение представительного учреждения и обретение гражданских нрав всем населением в 1905 г. привели к тому, что к 1917 г. все сословия юридически утратили свои специфические сословные права, сблизились друг с другом в правовом положении. Реформы способствовали посте­пенной трансформации сословий в классы и профессиональные группы. Дворяне-помещики сливались в одну социально-профессиональную груп­пу с частными землевладельцами, дворяне-чиновники — с чиновника- ми-недворянями в профессиональную группу бюрократов, прочие кате­гории личного и потомственного дворянства — с профессиональной интеллигенцией; происходило также «обуржуазивание» дворянства и «озе- меливание» буржуазии. Духовенство эволюционировало от сословия в сторону профессиональной группы духовных пастырей. Городское со­словие превращалось в предпринимателей и рабочих. Крестьянство за­полняло все профессиональные и классовые ниши. Высший, средний и низший классы также ассимилировали представителей всех сословий. Немало дворян пребывало на социальном дне. Приведем сословный про­филь 8962 предпринимателей Петербурга и Москвы в 1913 г.: купцы — 44 %, крестьяне — 26 %, мещане — 15 %, разночинцы — 6,4 %, почет­ные граждане — 5,8 %, дворяне — 2,7 %. К 1917 г. подобный сложный сословный профиль имела любая профессиональная группа, будь то зем­ледельцы, рабочие, прислуга, бюрократы, полицейские, офицеры; только пропорции были иными.

Завершение формирования подлинной классовой структуры общества происходит в ходе так называемой профессионализации, под которой по­нимается консолидация представителей отдельных профессий в профес­сиональные организации с целью коллективного отстаивания своего об­щественного статуса и контроля за той сферой рынка, где данная профессиональная группа осуществляет свои функции. Профессионали­зация сделала в пореформенной России значительные успехи. Но 12 лет, которые прошли после получения в 1905 г. легального права на создание любых ассоциаций, включая профсоюзы и политические партии, — слиш­ком короткий срок, чтобы к 1917 г. всеобщая и глубокая профессионали­зация совершилась и настоящие классы буржуазного общества сложи­лись. Однако старая сословная структура разрушилась. Слова «рабочий», «солдат», «чиновник» или «крестьянин» стали обозначать не только соци­альную группу, но и профессию. Складывание классовой структуры хо­рошо просматривается по данным о сословной принадлежности членов городских дум. До реформы 1870 г. городские думы состояли исклю­чительно из представителей городского сословия. После реформы со­став дум стал пестрым. Так, Петербургская городская дума в 1912 г. на 31,9% состояла из купцов и почетных граждан, на 25,5 % — из профес­сиональной интеллигенции, на 16,3 % — из чиновников (в том числе служащих дворян), на 14,4 % — из мещан, ремесленников и крестьян, на

3. % — из неслужащих дворян и на 5,6 % — из офицеров. Представители всех сословий сидели за одним столом и обсуждали общие проблемы — это поистине знаковая картинка рождавшегося буржуазного общества.

Чисто внешне социальная структура всего населения в имперский пе­риод изменилась мало (табл. И.6). Доля дворянства в населении страны за

1719. 1913 гт. уменьшилась с 2 до 1,5 %, духовенства — с 1,9 до 0,5 %, крестьянства — с 89,1 до 80,1 %, военные перестали существовать как сословная группа вследствие замены рекрутства всеобщей воинской по­винностью; разночинцы «рассосались» между основными сословиями; зато доля городского сословия увеличилась с 3,9 до 17,6 %. За этой внеш­ней малоподвижностью, как мы видели, скрывались принципиальной важ­ности перемены—социальная структура в имперский период дважды транс­формировалась — сначала из этакратической в сословную, а затем из сословной в классовую. Крестьянин в конце XVIII в. очень отличался от крестьянина в начале XX в. Это были совсем разные люди; они имели разные социальные статусы: между крепостным человеком помещика и государства в первом случае и свободным сельским обывателем во вто­ром — огромная дистанция.

Таблица II.6