Северный Кавказ. Положение в XVI—XVIII вв.

В XVI в. ориентация на Россию стала пробивать себе дорогу почти у всех народов Кавказа. Однако на Северном Кавказе это чувствовалось острее. Отношение к Москве здесь стало вопросом практической повседневной политики после присоединения к Московскому государству Казанского (в 1552 г.) и Астраханского (в 1556 г.) ханств, вследствие чего территория, контролируемая русскими властями, вплотную подошла к землям северокавказских народов. В новом раскладе сил северокавказского ареала гораздо более существенную роль, чем раньше, стал играть «русский фактор», да и в военно-политических планах Москвы, особенно касавшихся Крымского ханства и его сюзеренов в Стамбуле, Северный Кавказ выдвинулся на самое важное место. Свидетельство тому — первые русские крепости, возведенные в регионе русскими казаками на реке Терек в XVI в. (начиная с города Терки). Тогда же началось налаживание не только торговых, но и политических связей северокавказцев с Россией.

В 1558 г. черкесский (кабардинский) князь Темрюк прислал в Москву двух своих сыновей — Булгоруко и Салтанку-ла. Последний вскоре крестился, породнился с царем (женившись на родственнице царицы) и стал одним из ближайших советников Ивана Грозного под именем Михаила Черкасского. После смерти царицы Анастасии Иван Грозный женился в 1561 г. на сестре Михаила, Марии Темрюковне, что еще более усилило влияние черкесской родни царя. По мнению некоторых историков, именно под влиянием черкесов царь ввел на Руси опричнину, противопоставив ее «земщине» подобно такому же делению государства на «хассе» (особый, дворцовый) и «дивани» (т. е. принадлежащий «диван аль-Мамалик», т. е. совету земель) во многих государствах Востока, прежде всего в Османской империи и Иране. О порядках в этих государствах черкесы и другие кавказцы были хорошо осведомлены. Более того, есть предположение, что во многом у опричников (одним из командиров которых стал сам Михаил Черкасский) было сходство с «нукерами» — привилегированными дружинниками многих северокавказских властителей. Впрочем, о сущности опричнины существуют и другие точки зрения.

На черкесское и вообще восточное происхождение опричнины и всего, что с ней было связано, косвенно указывает и ее конец: бывший тесть царя Темрюк (Мария Темрюковна к тому времени умерла) и его черкесы будто бы примкнули к разорительному походу крымского хана на Москву в 1571 г., вследствие чего царь по ложному подозрению казнил Михаила Черкасского и изгнал черкесов и татар из своего окружения, одновременно запретив само слово «опричнина». То было трудное для царя время — против него взбунтовались мусульмане Поволжья, а ранее союзная Ногайская Орда примкнула к крымцам. Но, пережив поражение, разгром столицы и еще 36 городов, гибель десятков тысяч и угон в плен сотен тысяч людей, царь все же на деле сохранил многое из опричнины, в частности — набранный из опричников особый полк «стремянных стрельцов» и особый фонд дворцовых земель, отобранных опричниками у боярской знати.

Черкесы были не единственными северокавказцами, наладившими в XVI в. политические связи с Москвой. Еще при Василии ПI (1505—1533) московский государь получил у мусульман особое наименование «Ак Падишах» (Белый царь), что было прямо связано с признанием мусульманами преемственности его власти от таковой золотоордынских ханов, называвших свое государство «Ак Орда» (Белая Орда). Это признавали многие ранее подвластные золотоордынцам правители, в частности ногайские князья, называвшие Ивана Грозного «счастливым государем, ведущим свой род прямо от великого Чингиза» (что было неверно). Тем не менее, в XVI в. в Москву приезжали послы от адыгов, кабардинцев, ингушей и владетелей Дагестана, искавшие в Москве помощи и покровительства, а иногда — даже просившие принять их в российское подданство. Известно, что в XVI в. часть чеченцев (галгаев-Цев, нынешних аккинцев) были христианами, как и многие кабардинцы. В 1658 г. представители двух вайнахских тейпов (кланов) тушинов и шатоевцев принесли присягу на

подданство России в одном из соборов Кремля в Москве, т. е. они были христианами.

Однако такие случаи были все же редки. И даже когда представители Северного Кавказа вступали в русское подданство, это вовсе не означало распространения на них административной власти и законов России. Вернее было бы говорить о том, что Северокавказские правители становились в этом случае чисто формальными вассалами царя, а точнее — его союзниками, причем — не очень постоянными. Их ориентация на Москву оказывалась весьма шаткой и могла измениться в зависимости от ситуации в России (переживавшей, в частности, «Смутное время» в начале XVII в.) или от исхода османо-иранских войн, которые во многом велись именно за влияние на Кавказе.

Сила воздействия извне (до XV в. византийцев и генуэзцев, с XVI в. — османов, иранцев и русских) была особенно заметна на Северном Кавказе, где политическая раздробленность, этническая чересполосица, обилие племен, конфессий, группировок, государственных образований и мелких властителей создавали весьма запутанную и постоянно менявшуюся картину. Оказавшийся в XIII в. здесь доминиканский монах Юлиан писал, что типичной ситуацией у аланов является «постоянная война князя с князем, местечка с местечком», что даже на работу в поле люди отправляются вооруженными, ибо «не могут выходить в безопасности из своих местечек небольшими группами за чем бы то ни было». Это привычное состояние «войны всех против всех» сохранялось на Северном Кавказе и в дальнейшем, ибо социальные отношения в основном регулировались обычным правом (адатом) внутри каждого племени (и то не всегда), но почти отсутствовали сколько-нибудь четкие правила урегулирования межплеменных, межродовых, межгрупповых споров, разногласий и противоречий. Постепенно проникавший сюда с VII в. ислам, сильно повлияв на быт и культуру воспринявших его народов, в гораздо меньшей мере воздействовал на политические и социальные отношения, во многом остававшиеся в сфере воздействия адата. Вследствие этого правовая ситуация менялась мало и крайне медленно, тем более что патриархально-общинный строй и родоплеменная структура отличались исключительной устойчивостью. Это и определяло сохранение политической дробности и пестроты северокавказских народов.

К XVII—XVIII вв. на эту дробность и пестроту стало накладываться постоянное приближение к региону границ Русского государства и постепенное заселение примыкающих к Предкавказью областей русскими и украинскими переселенцами, а также — пришлыми калмыками, ногайцами и другими подданными России. Среди них особой привилегированностью и активностью выделялись донские и Гребенские казаки. Сюда же стали переселяться государственные крестьяне, ремесленники и чиновники из разных губерний России, и это способствовало развитию земледелия, скотоводства и различных промыслов в регионе.

Особо следует остановиться на роли казачества, которое возникло еще в период Золотой Орды и представляло собой особый вариант русского и украинского этносов с обычаями, чертами быта и одежды, заимствованными (в том числе — благодаря смешанным бракам) у других народов, ранее занимавших южные степи. Среди них немало было и выходцев с Кавказа, которых вплоть до XVIII в. на Украине называли «черкасами» и существовал даже город Черкасы, от которого и произошло название выстроенной в XVI в. столицы донских казаков — Новочеркасска. Термин «черкасы», конечно, был собирательным. По некоторым данным, он пошел от чеченцев, владевших в средние века частью Ногайской степи до острова Чечень на Каспийском море. Часть из них, крестившись после 1557 г., т. е. после принятия частью ногайцев русского подданства, положила начало терскому казачеству, которое в начале XVII в. насчитывало 160 семей в крепости Терки на Тереке. В дальнейшем они смешались с беглецами из России и были расселены в 1712 г. в пяти станицах, составив основу терско-гребенского казачества.

Исламизация Чечни в XVII в. воздвигла барьер между ранее мирно сосуществовавшими казаками и чеченцами. Часть последних (гуноевцы), преследуемая жестоким шейхом Бар-саном, убивавшим христиан, ушла на север. Но даже в XIX в. гуноевцы — казаки ездили в горы, а гуноевцы-чеченцы в казачьи станицы. Русские, постоянно пополнявшие ряды казачества, всегда определяли главное в его облике — рус-скоязычие и православие. Но наряду с этим в состав терцев, гребенцов и Сунженских казаков (переселенных на реку Сунжу части терцев) входили также пришельцы калмыцкого, осетинского и ногайского происхождения. Они во многом позаимствовали (в основных чертах) тип и внутреннее убранство домов, одежду (бурку, бешмет, черкеску), оружие у выходцев с Кавказа, особенно из Чечни (из тейпов гуной и ва-рандой). Более того, многие из них знали язык чеченцев, их танцы, манеру пения, горский этикет.

Постоянный контакт, взаимодействие и взаимовлияние, наблюдавшееся между казаками и горцами, определили и важную роль казаков в сложной борьбе на Северном Кавказе, с конца XVI в. находившегося под властью ханов Крыма. Россия стремилась вытеснить крымцев, османов и иранцев из региона, опираясь на казаков и используя освободительные настроения кавказцев, а также — их давние и многообразные связи с Россией.

Однако эти связи не всегда срабатывали. В частности, наметившееся оживление связей чеченцев, ингушей и народов Дагестана с Россией после того, как на Кавказе побывал после персидского похода 1722 г. Петр I, сопровождалось строительством крепостей, таких как Кизляр в 1735 г., Моздок в 1763 г., новых форпостов и казачьих станиц. Само по себе увеличение численности местного русского населения неоднозначно встречалось горцами, интересы которых ущемлялись тем, что пришельцы в административном и хозяйственном отношении осваивали земли, ранее либо фактически принадлежавшие горцам, либо ими использовавшиеся (причем, как правило, не под пашни, а под выпас скота). Еще больше задевались интересы местных старожилов раздачей земель помещикам, в том числе горским князьям, многие из которых ранее не имели крупных владений и не пользовались над соотечественниками такой властью, каковую получали из рук российской администрации.

Все эти поводы для недовольства постепенно накапливались и множились. Их удавалось как-то нейтрализовать только тогда, когда к ним не добавлялись какие-либо дополнительные мотивы военного, национального или религиозного противостояния. Но, разумеется, как правило, такие мотивы всегда находились.

Одним из наиболее крупных народов региона были осетины. — прямые потомки аланов, когда-то занимавших огромную территорию от Крыма до Урала и даже доходивших до Иберийского полуострова на западе Европы. Называемые в Древней Руси «ясами», они создали свою государственность и высокую культуру, которые пришли в упадок после монголо-татарского нашествия XIII в. Аланы после этого были вытеснены с равнин Предкавказья в горы, где сыграли значительную роль в этногенезе ряда народов Северного Кавказа, но прежде всего осетин, формирование которых происходило в XV—XVIII вв. на северных и южных склонах Центрального Кавказа. Среди них с XVII в. распространялся ислам, но большинство исповедовало (с VII в.) христианство. Характерно, что осетины, как и некоторые другие народы Кавказа (например, абхазы), наряду с христианством и исламом неофициально соблюдали некоторые обряды язычества, сохранявшие свое значение в этнической самоидентификации народа.

Северные осетины были теснее связаны с соседними народами Северного Кавказа, в частности — с кабардинцами, южные — с Грузией, судьбу которой они разделяли с XVII в. Не имея единой государственности, Осетия делилась на ряд самостоятельных обществ с особой организацией. Христианская по преимуществу Северная Осетия одной из первых среди северокавказских областей присоединилась добровольно к России в результате русско-осетинских переговоров 1774 г. Это дало возможность начать строительство дороги через Кавказский хребет, открывшей прямой путь с Северного Кавказа в Закавказье. Впоследствии она была названа Военно-Грузинской. В 1784 г. у входа в ущелье в начале этой дороги была основана крепость Владикавказ, впоследствии — столица Северной Осетии.

Многочисленны были соседствовавшие с осетинами адыги. Это была группа родственных по происхождению и языку племен, издавна называвших себя «адыге», но европейцам и славянам, а также — на Востоке, известных под именем «черкесов». Они всегда обитали в Причерноморьи, на Кубани и на западе Северного Кавказа. Древней Руси они были известны как «Касоги». В XIII—XIV вв. они распространились и на восточную часть Северного Кавказа, где некоторые из них, смешавшись с аланами, образовали кабардинскую народность, а остальные — адыгейскую. Но эта народность возникла постепенно, путем смешения и слияния прежде всего племен западных адыгов, располагавшихся в Причерноморье, в том числе южнее Кавказского хребта (до района современного города Сочи), где обитало племя убыхов, и в Прикубаньи.

Убыхи этнически и территориально занимали как бы промежуточное положение между абхазами и остальными адыгами. Основу же адыгов (и будущих адыгейцев) составили племена шапсугов, абадзехов, натухайцев, темиргоевцев, бжедухов, бесленеевцев и других. Племенное деление у адыгов изживалось медленно, полностью сохраняясь вплоть до конца XIX в. и даже в XX в., напоминая о себе родовыми пережитками, общинными обычаями и остатками диалектов. Часть адыгов, впоследствии (после 1917 г.) названная «черкесами», расселилась в Прикубанье и смешалась с переселившимися туда кабардинцами. Постоянным фактором их жизни стали также постоянные контакты, взаимодействие и взаимовлияние с другими народами, в частности с переселившимися сюда в XVI в. из Абхазии абазинами, а в XVII в. — ногайцами из Приазовья и Поволжья, но особенно — с более многочисленными тюркоязычными карачаевцами, сформировавшимися в XIII—XIV вв. на базе смешения (и тюркизации) местных горцев, в том числе аланов и других, с кипчаками.

Особую часть адыгов составили обитавшие с древнейших времен на северо-западе Кавказа абазины и абхазы (самоназвание «апсуа»), говорящие на языках абхазо-адыгской группы кавказской языковой семьи. При этом абхазы периодически то образовывали собственные княжества и даже государства (Абхазское царство в VIII—X вв.), то входили в состав других государств — Колхиды, Понта, Византии, Грузии. В XV—XVI вв. Абхазия совместно с Мегрелией и Гурией входила в состав княжества Сабедиано, затем на рубеже XVI— XVII вв. стала опять самостоятельной, но вскоре попала под власть османов. Византийское влияние в Абхазии выразилось в распространении в ней православия с VI в., османское — в исламизации многих абхазов, начиная с XV в. Впрочем, для абхазов всегда был характерен религиозный синкретизм, при котором и православие, и ислам сочетались с традиционными обрядами, обычаями и древними верованиями языческого характера, которые всегда воспринимались как своеобразная основа этнокультуры и этнической самоидентификации абхазов («апсуарство»). Вместе с тем тысячелетние контакты с племенами и народностями западной Грузии сильно сказались на антропологическом облике, особенностях быта и культуры абхазов, что придавало им определенную специфику, отличавшую от прочих адыгов.

Всегда значительное место на Северном Кавказе занимали вайнахи — родственные друг другу чеченцы и ингуши. Они жили тейпами (или тайпами), т. е. большими родовыми кланами — землячествами, в которые иногда допускались, с общего согласия, помимо кровных родственников, также соседи и земляки, доказавшие свои высокие нравственные качества. Тейп (от арабского «таифа», т. е. корпорация, сообщество), делясь на семейные и фракционные группы, был чем-то вроде племени или большого рода—общины, насчитывавшего от нескольких сот до нескольких тысяч человек. Все члены тейпа должны были повиноваться его главе (или совету старейшин в больших тейпах), поддерживать и защищать друг друга, заботиться о славе и чести тейпа, его процветании. Враждуя иногда между собой, тейпы, тем не менее, никогда не раскалывали единства Чечни. Вайнахское общество было проникнуто духом равенства, еще в XV в. оно избавилось от какой-либо знати. Та же система отношений наблюдалась у части адыгов и осетин. У них считалось: «Быть удальцом в горах значит быть аристократом». Поэтому элита чеченцев и ингушей состояла из военных предводителей и религиозных деятелей.

Помимо Чечни, чеченцы проживали также в Дагестане, который в свою очередь, населяло более 30 народов. Среди них наиболее крупными были аварцы, даргинцы, лезгины, лакцы, Табасараны, Рутульцы, агулы, таты, т. е. горские евреи, и другие. Ввиду крайней этнической пестроты, неразвитости феодальных отношений и длительного сохранения в относительной замкнутости патриархально-родовых и общинных структур большую роль в Дагестане играл ислам, привнесенный сюда арабами еще в VII в., а также арабо-исламская культура, общая для всех мусульманских народов. Арабский язык с давних времен выполнял фактически роль не только языка религии и шариата (мусульманского законодательства), но и общелитературного языка, на котором примерно с X в. создавались поэтические, философские, исторические, научные и художественные произведения местных авторов. Грамотные люди всех этносов Дагестана общались между собой на арабском языке. В отдельные периоды (например, политического господства золотоордынских или иранских правителей) те же Функции выполняли тюркский или персидский языки. Но доминирующего положения арабского языка они поколебать не могли. Более того, в XVII в. начинается период «двуязычия», когда авторы начинают писать одновременно на арабском и родном языке.

В Дагестане, как и на всем Северном Кавказе, определенную роль играли также тюркоязычные народы: кумыки, ногайцы и азербайджанцы, в ареале расселения адыгов — балкарцы и карачаевцы. В основном они сформировались в результате смешения местных автохтонов с появившимися на Кавказе еще в XI в. кипчаками, а также последующими миграциями тюрко-татарских племен, приходивших на Кавказ вместе с монголами, золотоордынскими армиями Узбека и Тохтамыша, а также вместе с войсками среднеазиатского завоевателя Тимура. Некоторые пришли еще позже (ногайцы — в XVI в. с севера, азербайджанцы чуть раньше — с юга). Их появление еще больше осложнило межэтнические противоречия, добавив к ним соответствующие исторические претензии, поскольку в большинстве случаев тюрки появлялись либо как завоеватели, либо вместе с завоевателями. Нельзя не учитывать и роль «тюркского фактора» в османо-иранской борьбе за Северный Кавказ.

Тем не менее, Дагестан и Чечня, имевшие существенные различия, прежде всего по уровню средневековой культуры и религиозной сплоченности, социальной и политической организации, к XVII в. имели важную общую черту — проникновение ислама в общественно-политическую жизнь и усиление его объединяющей роли. Это тем более удивительно, так как Дагестан, познакомившийся с исламом еще в VII в., завершил процесс полной исламизации к XV в., а Чечня вступила в этот процесс только во второй половине XVI в. Однако и в Дагестане, и в Чечне ислам распространялся преимущественно в форме суфизма («тасаввуф»), т.е. мистического движения суфиев (от арабского «суф» — шерсть, ибо первые суфии еще в X—XI вв. носили плащи из грубой шерсти). Это были религиозные аскеты-подвижники, с XII—XIII вв. объединявшиеся по всему миру ислама в особые братства — «тарикаты» (т. е. «путь», подразумевая правильный путь поиска истины). Эти братства имели свои центры, каждый из которых был одновременно крепостью и комплексом мавзолея святого дервиша — объекта поклонения приверженцев братства, странноприимного дома, мечети, школы и хранилища рукописей.

В этих центрах (а иногда и вне их) «муршиды» (наставники), обычно именовавшиеся «шейх» («старец» по-арабски) или «устаз» (учитель), обучали и воспитывали «муридов» (послушников). «Муршиды» должны были быть образованными, великодушными и щедрыми, ничего не брать у своих учеников и быть для них примером во всем. Послушники (на Кавказе их называли «мюриды») должны были покоряться воле наставника, были правдивыми, надежными и отважными. С XI в. действовало правило, согласно которому мюрид в своих отношениях с наставником, «отказавшись от своей воли, должен быть ... подобен трупу в руках обмывателя трупов, который вертит им как хочет». Это положение в сочетании с традиционной воинственностью горцев, практически находившихся в постоянном состоянии если не войны, то конфликта или вражды с соседями, делало из кавказских последователей суфизма идеальную армию с железной дисциплиной и высоким боевым духом, основанным, помимо горских традиций, и на внушаемой им религиозной морали. Исполнение различных суфийских обрядов («зикр» — коллективные напевы с регламентированными позами и движениями, «самаат» — мистические радения с распеванием стихов Корана, «таваф» — ритуальные кружения во время танцев) закрепляло сплоченность суфиев. В дальнейшем эти обряды, особенно у чеченцев, воспринимались даже не как религиозная, а как местная национальная традиция. Разные братства по-разному относились к тем или иным обрядам. Например, эратство Кадирийя (и сейчас влиятельное в Чечне) предписывало радения, а братство Накшбандийя (ныне доминирующее в Дагестане, но до середины XIX в. преобладавшее и в Чечне) х отрицало.

На Кавказе, помимо этих двух братств, действовало еще и братство Шазилийя. Но реально значение имели ветви всех этих братств в той или иной местности. Иногда они распадались, если возглавлявший определенную ветвь («вирд») шейх умирал, не передав своему преемнику «иджазу», т. е. право аа наставничество. Но бывали случаи, когда один и тот же человек получал «иджазу» сразу от шейхов двух или даже грех братств. Это свидетельствовало как о незначительности ндейно-обрядовых расхождений между братствами, так н о приоритете не религиозно-догматического, а скорее тра-циционно-кланового (или племенного) и личностного подхода

кавказцев к этой проблеме. Это способствовало переплетению структур религиозных братств с родо-племенными, слиянию функций религиозных и политических, наделению того или иного духовного или кланового авторитета всей полнотой власти в соответствии с традициями ислама, не знающего разделения религиозного и светского начал. И, естественно, всякий авторитетный вождь северокавказских горцев, получивший такую власть, стремился быть независимым от любой внешней силы, будь то Иран, Османская империя или Россия.