5. Коллаборационизм

Проблема коллаборационизма ввиду еѐ мрачной, угнетающей сущности

и болезненной реакции общественности занимает особое место в

исследовании истории Великой Отечественной войны. Первые,

исключительно негативные оценки сотрудничества советских граждан с

оккупантами прозвучали еще во время войны. Они отражали как

официальную советскую позицию, так и реальное отношение значительной

части советского общества к коллаборационизму. Уже после войны один из

представителей «фронтового поколения» советской литературы В. Некрасов,

вспоминая свои представления военных лет, писал: «Будем говорить прямо

— для нас, советских офицеров и солдат, «власовец» был враг. К тому же

изменник. Мы его ненавидели и презирали хуже немца, фашиста». В общих

трудах о войне коллаборационизм обычно упоминался в связи с описанием

фашистской оккупации: «Верными лакеями фашистов в проведении всех

мероприятий по порабощению народа и уничтожению советских патриотов

были буржуазные националисты…». Подчеркивалась незначительная

численность. В результате масштаб коллаборационизма преуменьшался. При

оценке коллаборационистов использовались понятия из судебной практики

или морально-этические категории. Лица, сотрудничавшие в той или иной

форме с противником, именовались «предателями», «изменниками Родины»,

«пособниками фашистов», «фашистскими холуями», а их наказание

рассматривалось как справедливое возмездие.

Причины коллаборационизма в советской историографии сводились

исключительно к субъективным факторам, к низменным качествам

отдельных лиц — от страха и тщеславия до жажды наживы и ненависти к

советской власти.

Если в изображении советских историков коллаборационисты были

«антигероями войны», то в эмигрантской литературе они получили прямо

противоположную характеристику. Часть эмигрантов, включая бывших

коллаборационистов, стремилась представить свою роль в войне как борьбу

за освобождение России от сталинского гнета (Донсков П. Дон. Кубань и

Терек во второй мировой войне. Нью-Йорк, 1960; Китаев М. Как это

началось. Нью-Йорк, 1970 и др.). Широкое распространение в эмиграции

получила теория «третьей силы», согласно которой Русское освободительное

движение генерала Власова рассматривалось как альтернатива и Сталину, и

Гитлеру, а целью сотрудничества коллаборационистов с немцами

провозглашалось создание вооруженных сил, способных разгромить

сталинский режим и создать независимое Российское государство. Эту

позицию выразили в своих работах член НТС А. Казанцев, выходцы из

Прибалтики, бывшие офицеры вермахта С. Фрелих и др.

Существенный вклад в изучение коллаборационизма внесли зарубежные

историки, в частности германский исследователь Й. Хоффман. Однако

высказанные им положения носили явно политический характер. В

частности, это касается его утверждения, что каждый попавший в плен

красноармеец становился «антибольшевиком» и «стремился к изменению

политической ситуации в СССР». В подобных оценках и выводах, нашедших

отражение и в работах других зарубежных историков, сказалось

противостояние, присущее времени холодной войны, вследствие которого

все противники советского строя рассматривались как борцы за свободу,

потенциальные союзники западных демократий. Советский

коллаборационизм изображался как движение, основанное на высоких

идейных помыслах.

В последнее десятилетие проблема коллаборационизма стала предметом

специального научного анализа в отечественной историографии. Работы на

данную тему, опубликованные в начале 1990-х годов, отличались

фрагментарностью, противоречивостью и полемической заостренностью,

присущей публицистической литературе. Если в отдельных работах

«требование реабилитации Власова» рассматривалось как «возрождение

гитлеризма», то другие авторы, напротив, прямо использовали оценки,

сложившиеся в эмигрантской и зарубежной литературе. В целом можно

признать, что в этот период произошло «пробуждение» научного внимания к

проблеме, введены в научный оборот новые сведения, предпринят первый

опыт систематизации фактов.

Пересмотр прежних положений сказывается в использовании

терминологии, менее «заряженной» негативной предубежденностью —

выражения «сотрудничество с врагом» и французского понятия

«коллаборационизм». Во Франции данный термин имел сугубо негативное

значение, но его иностранное происхождение придает ему в русском языке

нейтральный характер по сравнению с такими оценочными категориями, как

«предатели» или «изменники». Следует отметить, что вплоть до 1990-х годов

данный термин практически не использовался для обозначения

сотрудничества с врагом на советской территории ни в отечественной, ни в

зарубежной историографии и применялся только для характеристики

подобных явлений в оккупированных странах Европы и Азии. Правда, не все

российские исследователи и сейчас готовы отказаться от прежних категорий,

считая их наиболее уместными именно потому, что они наиболее точно

выражают правовую оценку коллаборационизма.

Среди первых обобщающих работ о коллаборационизме выделяется

фундаментальный труд М. И. Семиряги «Коллаборационизм, природа,

типология и проявления в годы второй мировой войны» (М., 2000), впервые в

отечественной науке объединившего в одной работе вопросы сотрудничества

с противником жителей стран с разным политическим строем. Он предложил следующее определение: «Коллаборационизм — это содействие в военное

время агрессору со стороны граждан его жертвы в ущерб своей родине и

народу. В условиях оккупации деятельность коллаборационистов

представляет собой измену родине и, в соответствии с международным

правом, они совершают военное преступление». Заслуживает внимания

предложенное автором разграничение понятий. «Коллаборационизм» он

рассматривает как синоним «осознанного предательства и измены»,

«сотрудничество» — как вынужденные и неизбежные в условиях оккупации

контакты и связи между местным населением и оккупантами. Впрочем,

подобное употребление терминов самим автором также оказалось не

лишенным противоречий, ниже он отмечал, что грань между понятиями

«предатель», «изменник родины» и «коллаборационист» «весьма подвижна,

тонка и трудно уловима. Но она все же существует».

Другой исследователь, С. В. Кудряшов, отмечал, что переход от

нейтрального взаимодействия к более тесному сотрудничеству происходил

достаточно просто: «Иногда очень сложно, а то и почти невозможно выявить

ту грань, которая отделяет простое взаимодействие с оккупационными

властями от сотрудничества с ними». Б. Н. Ковалев по-прежнему не видит

разницы между коллаборационизмом и изменой: «Коллаборационизм — это

содействие в военное время агрессору со стороны граждан обороняющихся

государств в ущерб своей Родине и народу. В условиях оккупации ряда

районов нашей страны деятельность коллаборационистов должна быть

охарактеризована как измена Родине как в нравственном, так и в уголовно-правовом смысле этого понятия».

В современной историографии мотивы коллаборационизма получили

более сложную характеристику. Большинство исследователей склонны

считать, что причины «сотрудничества различны — от неприятия советского

строя и активного участия в войне на стороне противника, до элементарного

стремления как-то выжить в жестких условиях оккупации или плена.

Политические мотивы сотрудничества с врагом, если таковые

присутствовали, носили либо классовый, либо националистический характер,

либо возникали под влиянием немецко-власовской пропаганды».

Д. А. Волкогонов считал, что власовщина как политическое явление

стало результатом целого ряда причин: крупных неудач на фронтах,

национализма и социальной неудовлетворенности некоторых представителей

(и их детей) привилегированных классов, страха перед возмездием после

того, как некоторые не по своей воле оказались в плену. «По мере роста

отпора захватчикам случаев добровольного перехода на сторону врага

становилось все меньше, а в конце 1942 г. и 1943 г. фактически не стало».

Заслуживают внимания выводы ряда зарубежных авторов, которые

считали, что в коллаборационизме советских граждан сознательный

политический выбор играл очень незначительную роль. Итальянский

историк Дж. Боффа пишет: «После войны среди западных историков

нашлись такие, которые усмотрели в подобных формированиях

разновидность «антисоветской и антисталинской оппозиции. На самом же

деле речь шла о куда более элементарном явлении, в котором сознательный

политический выбор играл очень незначительную роль… Если немцам и

удалось навербовать некоторое количество людей, согласившихся

сотрудничать с ними, то результат этот был достигнут не столько с помощью

политических средств, сколько с помощь самого элементарного шантажа

голодом».

Ряд российских историков (Н. А. Кирсанов, С. И. Дробязко) также

начинают рассматривать коллаборационизм как «способ выживания под

пятой оккупантов». Они обращают внимание на такие факторы, как силовое

и моральное давление оккупационного режима, в условиях которого часть

советских граждан теряла привычные политические и моральные ориентиры,

добровольно или по принуждению становясь на путь сотрудничества. Свою

роль сыграли нацистская пропаганда, националистические настроения,

карьерные побуждения, соображения материальной выгоды и другие

обстоятельства. Все это создает возможности для осмысления

коллаборационизма как более сложного явления, нежели это представлялось

в советской и зарубежной историографии эпохи холодной войны.

Накопление значительного фактического материала по данной проблеме

позволило предложить различные варианты типологии коллаборационизма.

Большинство исследователей предлагают выделять формы

коллаборационизма в зависимости от того, в какой сфере осуществлялось

сотрудничество с противником. Одним из первых С. В. Кудряшов выделил

военное, политическое и экономическое (гражданское) сотрудничество.

Кроме того, считая, что «между работой в военных частях и участием в

боевых действиях с оружием в руках существовала большая разница», он

предложил разграничить пассивный и активный (с оружием в руках)

военный коллаборационизм. Н. М. Раманичев охарактеризовал четыре

основные формы сотрудничества с оккупантами. Политическое

сотрудничество — деятельность национальных комитетов (русских,

украинских, белорусских, туркестанских, азербайджанских и др.),

претендовавших на роль правительств; административное — участие в

работе созданных оккупационными властями местных административных

органов; хозяйственное — работа в промышленности и сельском хозяйстве;

военное — служба с оружием в руках на стороне третьего рейха. Указав,

что диапазон форм проявления коллаборационизма весьма обширен,

Семиряга выделил бытовой, административный, экономический и военно-политический коллаборационизм, считая, что не все данные действия

«можно квалифицировать как измену родине. Разве только за исключением

последнего типа, т.е. военно-политического коллаборационизма».

Другую типологию предложил В. В. Малиновский, отметивший, что

коллаборационизм различался в зависимости от мотива и масштаба. По его

словам, в Прибалтике и Западной Украине коллаборационизм «имел

определенную националистическую окраску — местные

коллаборационисты надеялись при помощи фашистских войск воссоздать

свои национальные государства». Напротив, в «коренных районах СССР

коллаборационизм имел в основном социальный характер: «На

сотрудничество с оккупантами чаще шли выходцы из «обиженных»

Советской властью слоев населения: бывших кулаков, нэпманов и др., а

также асоциальные элементы, за те или иные проступки наказанные

советским государством».

По мотивам коллаборационизма историки выделяют: «сознательный»

коллаборационизм, связанный с неприятием советского государства и

осознанным желанием содействовать оккупантам, и коллаборационизм

«вынужденный», порожденный внешними по отношению к субъекту

обстоятельствами (иными словами, коллаборационизм «сердца и желудка»).

От этих двух типов следует отделять «псевдоколлаборационизм» —

выполнение тех или иных функций в оккупационной администрации или

полиции участниками народного сопротивления.

Наиболее полно в современной историографии раскрыты вопросы

военно-политического коллаборационизма как самой активной формы

сотрудничества советских граждан с противником. В литературе нашли

отражение создание и действия различных частей из советских граждан.

Отечественные историки подчеркивают, что в них преобладали

военнопленные красноармейцы, содержащиеся в невыносимых условиях.

Серьезные разногласия исследователей вызывает численность данных

формирований и частей. Советские историки не указывали общее количество

коллаборационистов, подчеркивая его незначительность. Ряд западных

историков считал, что общее число советских граждан, сотрудничавших с

оккупантами, составляло около 1 миллиона человек. Дж. Боффа пишет, что

«в целом на протяжении всей войны число коллаборационистов разного

происхождения и разных национальностей составило почти миллион

человек. Из них сколачивались банды наемников, которым было нечего

терять, и во многих случаях эти банды дрались как бешеные. Но при первом

же случае их бойцы стремились дезертировать или перейти к партизанам в

надежде искупить свою вину и заслужить снисхождение. Вот почему немцы

в конце концов стали выводить их с советской территории и применять в

качестве оккупационных войск в других странах. Лишь в конце 1944 г.,

окончательно проиграв войну, гитлеровцы додумались до того, чтобы

придать им — для «солидности» — видимость армии, «Русской

освободительной армии», поставленной под команду перебежчика генерала

Власова и немногих других советских офицеров, примкнувших к нему в

плену».

Историк М. А. Гареев определил общее количество коллаборационистов

в 200 тыс. человек; С. В. Кудряшов — долю активного военного

сотрудничества в 250—300 тыс. человек, а общее количество

коллаборационистов в 1 млн. человек. По мнению С. И. Дробязко,

коллаборационисты составляли 1,3—1,5 млн. человек. Ссылаясь на данные

западных историков, Н. М. Раманичев указывает цифру в 1—1,5 млн.

человек. Следует добавить, что в составе рассматриваемых частей

находились и эмигранты из России, не являвшиеся советскими гражданами и

формально не подпадавшие под определение коллаборационистов.

В частности, из эмигрантов состоял Русский корпус, сформированный на

Балканах, немалое их количество насчитывалось и в казачьих частях.

Значительное внимание исследователи в последние годы уделяли

Русской освободительной армии генерал-лейтенанта А. А. Власова. В

советской исторической литературе она рассматривалась в качестве символа

предательства и измены.

Одним из первых серьезных исследований по этой проблеме стала книга

А. Н. Колесника (Колесник А. Н. Генерал Власов — предатель или герой.

М., 1990). В 1990-е годы наблюдается всплеск интереса к личности и

деятельности генерала Власова. Авторы целого ряда работ пытались решить

«проблему Власова» в рамках морально-этической дилеммы: кем был на

самом деле генерал — предателем или героем? В целом большинство

российских историков достигли согласия в том, что Власов не был идейным

борцом со Сталиным вплоть до самой своей сдачи в плен и перешел на

сторону врага, спасая свою шкуру.

В конце 1942 г. была организована встреча Власова с пленными

генералами. Все они отказались стать изменниками. Генерал-майор П. Г.

Понеделин (бывший командующий 12-й армией) в ответ на предложение

Власова плюнул ему в лицо. Генерал-лейтенант М. Ф. Лукин просто

отвернулся и передал через немецкого офицера, что предпочитает оставаться

в лагере для военнопленных. Отвергли предложение бывший командующий

5-й армией М. И. Потапов, генерал-лейтенант Д. М. Карбышев, генерал-майор Н. К. Кириллов и др. Даже в лагерях смерти они создавали

организации, связывались с местными антифашистами, организовывали

побеги. Под руководством этих организаций бежало из плена 450 тыс.

военнопленных.

В середине мая 1945 г. в Западной Чехии американцы передали Красной

Армии около 20 тыс. солдат и офицеров РОА, включая самого Власова и

нескольких его генералов. Одновременно в южных районах Австрии

английские власти передали Красной Армии 15 тыс. казаков, в том числе

немецкого генерала Панвица, атаманов Краснова, Шкуро и 6500 человек из

числа их жен и детей.

Всех их ждала одна судьба — расстрел на месте или 25 лет каторги. С 30

июля по 2 августа 1946 г. состоялся закрытый судебный процесс над ними.

Руководители РОА приговорены к повешению.

В государствах, образовавшихся после распада СССР, особенно в

Прибалтике и Украине, произошла политическая и юридическая

реабилитация коллаборационистов, которые теперь рассматриваются в

качестве главных борцов за национальную независимость. Героем

национальной историографии в Украине стал, например, С. Бандера.

Сотрудничество националистов с германскими властями получает

позитивную оценку, как одно из средств борьбы против большевистской

оккупации, за национальную независимость.