§ 42. Действие закона по месту

Литература: Bohm, Die raumliche Herrschaft der Rehtsnormen, 1890; Meili, Das internationale Privatrecht und die Staatenkonferenzen im Haag, 1900; Kahn, (Jahr. f. Dogm., т. 30, 36, 39, 40); Niemeyer, Zur Methodik des internationalen Privatrechs, 1894; Jilla, La methode du droit international prive 1890; Bartin, Etudes sur les effets internationaux des jugements, т. I; 1907; Pillet, Principes de droit international prive, 1903.

В пределах территории, подчиненной одной государственной власти, могут действовать только те юридические нормы, которые она намерена поддерживать. С другой стороны, государственная власть не может требовать признания установленных ею норм за пределами ее воздействия. Поэтому в пределах территории каждого государства могут иметь применение только те нормы права, которые соединены с велением власти, все равно, будет ли содержание их выработано ею самой или заимствовано.

Насколько дело касается отношений, завязавшихся между гражданами одного и того же государства, на его территории, вопрос не возбуждает сомнения. Суд обязан применять к спорным отношениям, подлежащим его рассмотрению, те законы, которые установлены его государством.

Обязательность применения действующих на данной территории законов сталкивается с допустимостью для тех же органов управления, в той же местности, применять законы, установленные другим государством.

При тех оживленных сношениях, в которых находятся между собой в настоящее время государства Европы, в высшей степени затруднительно, если каждое государство настаивает на исключительном применении его законов. На территории современного государства находится постоянно не мало иностранцев, а за пределами территории его подданные ищут удовлетворения своих интересов в других странах. Подчинить иностранцев исключительному действию законов государства, в котором они пребывают, значит поставить в то же положение своих подданных, выехавших за границу. Это отразилось бы немедленно на интересах того экономического оборота, которым связываются современные государства. Поэтому мы наблюдаем, что все государства допускают в пользу иностранцев отступления от законов, которые установлены для своих подданных. При этом они не вырабатывают, конечно, на эти случаи особых законов, но указывают только, законы какого государства должны быть применяемы судом к тем или иным отношениям, если оно установилось за границей, если в нем участвует иностранец.

Не может подлежать сомнению, что все такие указания законодателя, составляя выражение его воли, обязательны для подчиненных ему органов управления. Это также положительные законы данного государства и входят в систему действующего в нем права. Суд обязан применять иностранные законы, на которые ссылается законодатель, совершенно так же, как и все другие законы, которыми он должен руководствоваться, как и нормы обычного права, к которым его отсылает законодатель. Но за пределами таких указаний на иностранные законы или при отсутствии таковых, суд не обязан и не в праве применять нормы, не гарантированные государственной властью.

Между тем вопрос ставится иначе. Утверждают, что существует особая система права, международного, которая должна служить руководством для судьи при разрешении споров, возникающих между подданными разных государств, при том совершенно независимо от указаний законодателя. Эти положения обязательны для судьи в силу своего собственного авторитета, хотя бы законодатель не делал никаких ссылок на иностранные законы. "Различие между своим и чужим правом принимается в соображение лишь в том смысле, что судья устраняет от применения такие положения государственного права, которые стоят в противоречии с положениями родного права"*(541). Следовательно, судья обязан руководствоваться системой международного права, насколько этого не запрещают законы его государства. Таким образом, с этой точки зрения, над законами каждого государства господствует система международного права.

С этим взглядом невозможно согласиться. Где, спрашивается, основание, по которому судья должен применять к спорным правоотношениям законы иностранных государств по началам, выработанным наукой? Если к содержанию чужого закона сам законодатель не присоединяет своего веления, то что дает право судье применять эти законы, как будто нормы, принятые государственной властью.

В поисках за таким основанием ученые юристы оставляют догматическую почву. Некоторые желали бы видеть такое основание в безмолвном соглашении цивилизованных государств, следовательно, в предполагаемой общей воле законодателей. Однако подобная точка зрения стоит в противоречии с действительностью. Если все европейские государства безмолвно согласились допустить на своей территории действие чужих законов согласно общим началам, выработанным наукой, то чем же объяснить международные трактаты, которые явно определяют то, что уже будто бы допущено безмолвно?

Другие утверждают, что таким основанием является справедливость, заставляющая каждое государство относиться так же к иностранцам, как относятся за границей к его собственным подданным; взаимная любезность, побуждающая государства отказаться от своего верховенства в пользу друг друга: взаимный интерес, состоящий в том, что каждое государство приобретает в своем авторитете за границей столько же, сколько оно теряет в своих собственных пределах; правовое общение, которое основывается на общем правосознании и требует единства норм.

Нетрудно заметить, что все эти основания не имеют никакого догматического значения, не объясняют, в силу чего судья, обсуждая дееспособность иностранца, заключившего в стране договор, должен руководствоваться законами того государства, к которому принадлежит иностранец, a не того, которому подчинен сам судья. Все это основания политического свойства, т.е. все это соображения, вполне убедительные, чтобы склонить законодателей относиться именно так к иностранцам, но это не догматические основания, которыми должен руководствоваться суд при применении действующего права. Суду предлагают руководствоваться, вместо принципа законности, принципом целесообразности, который подходит только к законодателю.

Иные готовы признать международное право формой положительного права, и с этой стороны, конечно, вопрос мог бы быть легко разрешен. Но иностранные законы не могут считаться правом в стране, не подчиненной той государственной власти, которая создала эти законы. Верность этого положения обнаруживается уже из того, что все принуждены признать первенство законов, изданных тем или другим государством по вопросам международного общения, перед началами международного права, выработанными научно. Почему же последние, если они также право, должны отступать перед первыми? Только потому, что они неравны по своему авторитету. A так как законы, исходящие от государства, несомненно нормы права, то правила международного общения должны быть признаны неправовыми. Если бы они были в самом деле правом, зачем же отдельные государства вводили бы в свои законодательства положения, частью с ними согласные, частью им противоречащие? Если они право, то почему судья отдаст одному праву предпочтение перед другим? Могут сказать, что государственная власть поступает здесь точно так же, как и в обычном праве: она дает свою санкцию содержанию, не ею выработанному. Но различие, весьма существенное, обнаруживается в том, что законодатель предписывает своим судам руководствоваться в определенных пределах правовыми обычаями, не зная заранее их содержания. И если бы дело ограничивалось сопоставлением с теми случаями, когда законодатель предписывает судам применять иностранные законы*(542), - сравнение было бы вполне уместно. Но утверждают, что и без таких частных указаний суд обязан применять иностранные законы, а между тем ни один законодатель не решился предложить своим судам руководствоваться международным правом в вопросах международного оборота.

Ввиду сказанного следует признать, вопреки приведенному выше положению Савиньи, что суды могут применять, при разрешении подлежащих их ведению дел, иностранные законы только в случаях, прямо в отечественном законе указанных.

Обращаясь к уголовному праву, мы видим, что этот принцип полностью применяется в этой области. По общему началу карательная деятельность имеет место в пределах территории, в которой господствует карательная власть. По так называемой территориальной теории всякое преступление, совершенное в пределах территории кем бы то ни было, влечет за собой наказание со стороны господствующей власти, и, наоборот, преступление, совершенное за этими пределами, кем бы то ни было, ее воздействию не подлежит. Эта теория подвергается поправке в двух направлениях: объем карательной деятельности расширяется в отношении всех подданных, совершивших преступление за границей (национальная теория), или в отношении всех объектов, охраняемых законом против посягательства, кто бы ни был виновником (реальная теория). Полной противоположностью территориальной теории является универсальная теория которая, исходя из представления о всеобщем правовом порядке, в котором соучаствуют государства, обязанные поэтому всеми присущими каждому силами содействовать торжеству права в мире, - возлагает на каждое государство задачу осуществлять карательную деятельность, независимо от того, кто, где и против чего учинил преступное действие.

При всем различии и объеме карательной деятельности, как он очерчивается территориальной и универсальной теориями, в них обеих выдержана одна точка зрения, - никогда суд, налагая наказание за совершенное преступление, не применяет иностранного уголовного закона. В уголовной области не возникает даже сомнения в том, что, определяя состав преступления или меру наказания, суд применяет только законы своего государства, единственно для него обязательные. Следовательно, уголовный закон никогда не получит действия за пределами территории государства, его создавшего.

Совершенно иная точка зрения проводится в гражданском праве. Здесь мы встречаемся с утверждением, что суд обязан применять к частно-правовым отношениям, возникшим на почве международного общения, гражданские законы других государств.

Затруднение вызывалось определением того общего принципа, который должен служить руководителем при выборе закона для каждого типа правовых отношений. Первой попыткой найти такой принцип является теория трех статутов, господствовавшая в Европе до XIX столетия и созданная на итальянской почве. Применительно к институционной системе, признававшей в каждом отношении три элемента, persona, res и actio, различали три рода законов: определяющих личные права субъекта - по месту жительства (statuta personalia), вещные права на недвижимости - по месту нахождения (statuta realia), и наконец все прочие отношения - по месту совершения сделки, ведения процесса и т. д. (statuta mixta). Эта теория не потеряла своих сторонников и в настоящее время*(543).

В сороковых годах теория статутов вызывает в Германии сильную критику с двух различных точек зрения. С одной стороны против нее выступил Вехтер, а с другой - Савиньи. Вехтер*(544) обратил внимание на полную необоснованность теории статутов именно с юридической стороны, потому что она не определяет, на каком юридическом основании должен судья производить выбор между тем или иным статутом. По взгляду самого Вехтера, единственно твердая почва лежит в принципе lex fori, по которому судья всегда должен применять право своей страны, а потому в случае сомнений или при отсутствии ссылки законодателя на иностранные законы, судья решает дело всецело на основании своего отечественного права. Этот территориальный принцип применения законов в гражданских делах нашел себе признание в англо-американской литературе и практике. В Германии теория трех статутов уступила место теории Савиньи*(545). В основе последней теории лежит представление о правовом общении, обнимающем законодательства и правовой порядок всех цивилизованных государств. Если все государства юридически объединены, то остается отыскать для каждого юридического отношения территорию, которой принадлежит это отношение по своей природе и праву которой оно поэтому подчинено, т.е. надо найти оседлость (Sitz) юридического отношения. Успех этой теории едва ли соответствует ее достоинству. Во-первых, юридическое отношение не имеет вовсе оседлости и напрасно это возражение считать мелочной придиркой*(546). Во-вторых, если бы даже удалось обнаружить такую оседлость, где же принцип, когда приходится решать вопрос применительно к каждому отношению. Наконец, принятое этой теорией исходное основание правового единства также неверно: цивилизованные народы находятся в общении экономическом, научном, художественном, но не правовом, потому что право каждого государства за пределами его территории перестает быть правом.

На итальянской почве, под авторитетом Манчини*(547), сложилась национальная теория, хотя в этом случае национальность понимается в смысле подданства. По взгляду этой теории все законодательство распадается на две части, одна из них отвечает идее общего блага и порядка, другая составляет выражение личности или национальности. Законы первого рода безусловны и обязательны для иностранца так же, как и для местных подданных. Законы второго рода должны отступить перед национальным правом иностранца. Весь вопрос сводится к тому, чтобы определить, к какой категории прав относится право, лежащее в основе спорного правоотношения. Теоретическое обоснование этой точки зрения лежит в представлении государства, как совокупности лиц, подчиненных одной и той же власти, с устранением признака территории, который считался характерным для понятия о государстве. Если последовательно проводить эту теорию, то можно, сосредоточив внимание на общественном порядке, или стать на точку зрения территориального принципа, или, дав перевес личному моменту, перенестись к средневековому началу племенных прав.

Ввиду того, что все попытки обосновать обязательность для судьи применения иностранных законов в области гражданско-правовых отношений, и найти руководящий принцип при выборе закона, не выдерживают критики, мы должны принять то положение, что действие законов ограничивается пределами территории, на которую распространяется сила издавшей их государственной власти. Применение иностранных законов, немыслимое в уголовном праве и возможное в гражданском праве допустимо лишь тогда, когда законодатель дает на то свое согласие, или издавая на такой случай особые законы, или заключая международные трактаты.

Таким образом в делах, возникающих на почве международных отношений, русский судья обязан прежде всего применять 1) законы, изданные на этот случай, напр., по вопросу о вексельной дееспособности иностранца*(548), 2) международные трактаты, разрешающие вопросы, которые в процессе возникают, напр., по вопросу о защите в России права на промышленное изобретение, приобретенное иностранцем за границей. При отсутствии таких указаний, русский судья прибегает к аналогическому толкованию этой группы норм. Дальше, ввиду положения, что сила законов равно обязательна для всех без изъятия российских подданных и для иностранцев, в Российском Государстве пребывающих *(549), суду остается только применять постановления русского законодательства, изданные государственной властью для своих подданных.

Конечно, такой прием, единственно имеющий под собой юридическую почву, представляется далеко не отвечающим требованию международного общения. Но это общее неудобство, вытекающее из пробелов положительного права. Такое неудобство нередко встречается в пределах каждого государства от недостатка законов, но отсюда еще не вытекает вывод, чтобы при недостатке законов суд может прибегать к соображениям справедливости, любезности, выгодности, или заимствовать из других законодательств. Следует заметить, впрочем, что указанные неудобства едва ли уменьшаются при противоположной точке зрения, вменяющей суду в обязанность руководствоваться началами международного права, потому что до сих пор в науке не выработались общие начала, которые бы в точности определяли, законы какой страны должны применяться к каждому типу юридических отношений. Неудобства исчезнут только тогда, когда будет выработана одна точка зрения. А это может быть достигнуто только при общей конвенции всех государств, образующих в совокупности современный цивилизованный мир, и дорожащих взаимными отношениями. Путь был указан созданием германского торгового кодекса 1861 года, который был принят и введен каждым германским государством особо, в силу своей законодательной власти. Получилось согласное (allgemeines) право группы самостоятельных государств. По этому пути могут в ближайшем будущем пойти европейские государства, приняв единообразно выработанные уставы вексельный и морской.

Вопрос о пространстве действия закона может возникнуть не только в международных отношениях, но и внутри одного государства, в котором действуют различные местные законы. Политическая интеграция страны много выигрывает, если в пределах всего государства действуют одни нормы права. Ho, по различным причинам, в пределах одной и той же территории, подчиненной одной и той же государственной власти, для отдельных местностей могут быть установлены разные законы.

Причины этого явления заключаются иногда в огромном пространстве государства, отдельные части которого находятся в столь разнообразных условиях климатического, этнографического, экономического характера, что объединение на почве права представляется крайне затруднительным. Таково, напр., положение Великобритании с ее колониями. Правовому сплочению мешает большая разнокультурность наций, входящих в состав государственного населения. Страны с единой национальностью, как, напр., Франция, прочно спаянные правом, вынуждены, однако, для своих колоний, напр., Алжира, устанавливать правовые изъятия. Большую роль играют исторические наслоения государства, требующие во имя национального принципа сохранения особенности в праве. Таково главное основание местных законов в России. Наконец, неполнота правового сплочения может иметь в своем основании политические тенденции. Некоторые части государства не успели забыть свою прежнюю политическую самостоятельность и в сохранении правовых особенностей готовы видеть дорогие следы политической независимости. Таково недавнее положение в Германии. При наличности в стране правовых особенностей возникает вопрос о соотношении между общими и местными законами. Здесь, в противоположность международному праву, не возбуждается никакого сомнения в обязательности для суда и администрации тех и других законов. Общие и местные законы имеют одинаково юридический характер, потому что поддерживаются авторитетом той же государственной власти. Следовательно, органы управления, в выборе того или другого закона в применении к данному случаю, должны уяснить себе веление положительного законодательства, определяющего, более или менее полно, отношение между общими и местными законами. Это отношение выражается в том, что по всем тем предметам, которые определены в местных законах, местные законы отстраняют действие общих. С другой стороны, общие законы обыкновенно, хотя и не всегда, играют роль субсидиарного источника, из которого черпаются нормы для разрешения случаев, не предусмотренных в местных законах*(550). В каждом отдельном изъятии соотношение между общим и местным законами должно быть выясняемо из тех актов, которыми установлено допущение местных особенностей в праве. Но во всяком случае, отступает ли общее законодательство совершенно перед местным или сохраняет за собой субсидиарное значение, - сила местного закона не зависит от тех изменений, которым подвергается общий закон. Это именно и подтверждается нашими Основными Законами: законы, особо для какой-либо местности изданные, новым общим. законом не отменяются, если в нем именно такой отмены не постановлено. Никакого изменения в соотношении не происходит, когда местный закон заменяется другим, соответствующим по содержанию. Но, когда местный закон отменяется, то на его место вступает в действие общий закон, соответствующий по содержанию, если только общее законодательство не было лишено субсидиарного значения.