Ответственность

(Статья печатается с сокращениями).

Со времени чернобыльских событий прошло чуть более года. Судебный процесс над виновниками аварии на АС прозвучал еще одним суровым уроком. Чернобыль оказался событием всенарод­ным, общей нашей бедой, но и границей между двумя временами. Оно рассекло наше бытие надвое: на время уходящее, полное умолчания, таинственных и скрытных дел, всяческих слухов и т д., и на время новое, мы называем его эпохой гласности.

Вспомните, как разительно отличались скомканные, растерян­ные, далекие от истинного положения дел информации первых дней Чернобыля, созданные по образцам прошлой нашей жизни, от последующего: передач, статей, хроник, пресс-конференций, где и звучала долгожданная правда, полная горечи и трагизма, о том, что же реально произошло.

В течение немногих, по сути, дней мы вдруг научились по-но­вому говорить и думать, так как прежде не умели и даже не дога­дывались уже, что сумеем.

Конечно, мы еще не научились не верить слухам, да, наверное, не скоро научимся. И не надо громко обвинять киевлян, что они-де такие-сякие и никак не хотят слушать авторитетные заявления свыше об их нынешней безопасности. Многие не верят, а спросите их: почему?

Мы слишком долго здесь и там врали, скры­вали истину, а иной раз по привычке и теперь продолжаем это делать. Так что же вы хотите от людей? Вот когда мы научимся говорить правду, одну только правду и ничего, кроме правды, они и то не сразу научатся только ей и верить. <...>

Один из моих дальних родственников даже строил Чернобыль. А еще мой приятель физик-атомщик там бывал в командировках. Но это нисколько не сблизило меня с происшедшим. А вот день, когда принесли газеты с фотографиями пожарных, погибших от ожогов и облучения, я не забуду. Как и чувства, пережитые, когда я вглядывался в их молодые, прекрасные лица. И вот что меня обожгло, такая странная мысль: а что бы стало со мной, с моей семьей, да и с каждым из нас, не положи они в те критические мгновения свои единственные, свои драгоценные жизни в радио­активный, дьявольский, вырвавшийся на волю пламень?

До каких бы границ продлилась наша общая беда и сколько бы жизней сегодня, и завтра, и далеко вперед она унесла?!

Странно сравнивать с минувшей войной, но вспоминается мне давний трагический сорок первый, когда фашистские танки вышли к Москве и на их пути были брошены курсанты. А танки шли, как на параде, фронта не существовало, и считанные часы отделяли их от границ города. И никого, кроме этих необстрелян­ных, совсем еще молоденьких ребят. Сейчас мы уже кое-что знаем, почему так произошло. Но они встали на пути все сметаю­щего огня, плохо обученные и плохо вооруженные, как, впрочем, и наши парни пожарные, которые оказались перед смертельным огнем без защитной одежды...

Но и те, и другие выиграли какие-то мгновения и ценой своей жизни спасли нас и Москву, и страну.

Знали ли ребята пожарные, спасая от огня четвертый блок реактора, что они в тот момент, как на подмосковном шоссе, прикрывают от смерти и столицу, и страну, да и весь мир? Нет, не уверен, что они вот так думали, и это никакого значения не имеет. Главное, что они такими были уже до катастрофы, и так были воспитаны, так ощущали свой долг, что они в ответствен­ности за все вокруг и за вверенную им атомную станцию.

А теперь главный вопрос: всегда ли нужна катастрофа, подобно чернобыльской, чтобы мы наконец ощутили, что все зависим друг от друга и от личной ответственности за свою «станцию», за свой «четвертый блок». То есть за любое, в общем, дело, которое каж­дый взял на себя... И безответственность каждого из нас склады­вается в нашу общую безответственность. Чернобыль лишь самая высокая точка. Видная отовсюду, а сколько других, менее вид­ных, «малых чернобылей» горят от нашего безразличия к себе самим, от нашей безответственности?

Что же с нами произошло? Почему за многие годы мы вырабо­тали общественный и хозяйственный механизм, зачастую осно­ванный на общей безответственности.

Он начинается от мелочей и кончается главным. Попробуйте доискаться и узнать, кто отвечает, скажем, за сорванный рейс автобуса, за отсутствие молока в магазине, за путаницу с расписа­нием и т.д. Трудно, если не невозможно. А страшней того, что уже не берутся узнавать. Убив время, силы, нервы, все равно услышишь стереотипную фразу: «Это не мы, это до нас... Кто-то, кто теперь уже не тут, а где-то...» И его не найти, ибо он неуловим в силу своей взаимозаменяемости и прикрытости. Развалил - и переведен. А новый, который вместо него, он, ясно, за того, кто развалил, отвечать не хочет. Но когда и он развалится, его при­кроет третий... И несть им числа! <... >

И так сверху донизу. В одном случае мы говорим о временах «культа», в другом - о методах «волюнтаризма в руководстве», в третьем речь заходит о годах «неподвижности и застоя». Слава богу, если назовут имя, наскоро и как бы стеснительно, а то и просто упомянут безымянно и как бы отвлеченно. А ведь недо­статки и промахи, а то и трагедии (которые почище чернобыль­ских) были-то вполне конкретные. И творили их конкретные люди, и расхлебывал вполне конкретный наш народ...

Удобно спрятаться за системой, но ведь существует и личная ответственность! Перед обществом, перед друзьями и товарищами и, наконец, перед детьми! Перед совестью своей, ее-то никто не отменял во все времена и при всех системах. И пока эти критерии приглушены или вовсе отсутствуют, мы не гарантированы от того, что не повторим ошибок прошлого. Любая система, в том числе и сталинская, опиралась на верных исполнителей и ими была страш­на. За спину системы хорошо кому-то спрятаться. Но ведь суще­ствуют и прямые исполнители, которые лично отвечают за свои дела...

За многие годы безответственности мы выработали даже новый, почти биологический тип человека, не обязательно руко­водящего, а вообще человека, которого можно бы назвать «гомо безынициативный». Есть и другие варианты: «гомо лежачий», «гомо равнодушный» и т.д.

Формула безразличия, равнодушия. «Ломать не делать, душа не болит». Впрочем, подозреваю, что ее как раз придумали нерав­нодушные по отношению к равнодушным. Ответственность же начинается именно с боли, чувства вины, причем личной вины за происходящее вокруг. Даже за то, что «наломали» другие. <...>

Засекреченность, анонимность в бывшие времена не только отстраняла нас от информации, но и снимала с нас вину за про­исходящее. Как можно отвечать за то, чего я не знаю! И многих это вполне устраивало.

Вот печатают в газетах письма, в некоторых раздаются возгласы, не такие уж малочисленные, что пора бы с изображением наших недостатков остановиться, прекратить свои дозволенные речи.

Не верьте этим голосам. Если они и болеют, то лишь за себя. Легче жить, закрыв глаза, и не ведать, что же с нами происхо­дило. <...>

Мы даже учились для своего удобства ничего не видеть вокруг и оправдываться перед собою. Тем более что сверху нам постоянно подбрасывали про «временные трудности», которые мы скоро, даже очень скоро «переживем и преодолеем», а нынешнее поколе­ние (которое по счету?) будет - ни больше ни меньше - жить уже при коммунизме. Вот уже и легче. <...> И не надо на нас «ве­шать» того, что мы не сделали. Мы-то люди маленькие, винтики, так сказать. Ваша система, ваши недостатки, ваши недогляды нас никак не касаются.

Так мы жили, так рассуждали. Страшно это. Но, по-моему, страшней другое - что многие пока что готовы и дальше так жить. Оттого и письма про «негатив», хотя еще и не окно, а лишь форточку гласности мы приоткрыли...

Вот собратья по перу, у которых и боль, и вина, и чувство несправедливости должны быть стократ обостреннее. Но иные из них изощренно запугивают себя, того же обывателя такими, на­пример, выражениями, как: «сердитая литература», «репрессивная критика», «репрессивная публичная дискредитация», «угроза новой культурной литературы», «демонстрация литературной тре­бухи и изнанки», «отрицающая культура» и тому подобное.

Все это с последних пленумов писателей.

Для того им даден великий, могучий и т.д. русский язык, чтобы сводить счеты с высокой трибуны? Пишите лучше, это и будет ваш ответ всем вашим врагам. <...>

Ну, скажите, достойно ли бросать в адрес друг друга подобное: «трусы», «дезертиры», «маловеры», «некрофилы», «враги»... Осо­бенно последнее такое родное словцо так и вспоминается, да в со­четании с другим, как, например, «враги народа»... Иное и без него достаточно, когда в адрес противника звучит: «раскачивать корабль»! Или даже как приговор: «прицел на зарубеж»! Непонят­но, конечно, кто там и чем прицеливается, бежать ли надумал или только издаваться решил? Но неопределенность-то даже страшней! Главное, напугать, заставить поверить, что поднявшаяся из небы­тия и будто бы похороненная высокая литература Твардовского, Ахматовой, Платонова, Гроссмана вовсе не нужна. <...>

Тон дискуссий почти всегда связан с их аргументацией, здесь нельзя разделять, надо помнить, за что споры и против чего. Стремясь к сплочению, пониманию нашей общности, надо оста­навливать мастеров погромных фраз. Я уж устал их выписывать: «честолюбцы», «якобинцы», «цивилизованные варвары», «лжеде­мократы», «бесталантливые новоиспеченные гении», «темные люди», «бездарности», и прочая, и прочая. Привыкнув к огло­бельным аргументам, отработав их на многих, - в том числе на Твардовском, чьим именем любят клясться, - мастера упомяну­тых терминов не привыкли получать сдачи, начинают искать защи­ты в демагогии в собственной и чужой.

Один из выступающих, например, набросав своим коллегам всяческих обвинений в «снобистском цинизме», «демагогии», «фальшивоякобинском брюзжании» и даже «слабоумии», закон­чил свою речь так: «Давайте будем внимательней, бережливей, уважительней... друг к другу...»

Ну, право, как герой болгарского сатирика Радой Ралина, ко­торый обращался так к своему ближнему: «Человек человеку друг, товарищ и брат, слышишь ты, скотина?»

А ведь именно от писателей люди ждут слов, исполненных тревоги и ответственности за все, что происходило и происходит сейчас в стране. Ждут конкретной помощи, а не запальчивых слов и не борьбы за привычные привилегии, многотомники, награды и тому подобное. <... >

Нет, будет неправда, если я не скажу, что лучшие из писателей приходят в мир со своими серьезными проблемами. Одна из них, может быть, впервые так открыто поднятая, национальная про­блема сохранения национальной культуры советских народов, их истории, преподавания в школе языка и т.д. Жизнь показывает, что не сегодня и не вчера возникли и обострились эти проблемы. Но, слава богу, наконец мы можем открыто о них поговорить.

Другая проблема, уже очень давняя. Мы много пишем о сохра­нении природы, об экологическом кризисе, но дела-то в этой области улучшились ненамного.<... >

В начале этого года мне довелось присутствовать на семинаре очеркистов в Ислочи под Минском. Съехавшиеся молодые очер­кисты с болью повествовали о том, что же происходит у них на родине, то есть на Дальнем Востоке, в Закарпатье, в Средней Азии и т.д. Когда три десятка очеркистов подряд рисуют картины одна

страшней другой, которые объединяются в общую глобальную картину разрушения природы, начинаешь понимать, что нужны какие-то общие меры, отдельные, частные попытки при всей их нужности спасти нас не смогут. Нужна общая обстановка не­терпимости в любой точке, где могут угрожать природе. Законом, даже строгим, нам не обойтись. Запрет вовсе не гарантия безопас­ности, если отсутствуют у людей сдерживающие нравственные преграды. И даже наоборот, закон может притупить общественное зрение, создать иллюзию своевременно наступившей помощи, усыпить нас. <...>

Перестройка - трудная вещь. Но она наступила вовсе не пото­му, что кто-то ее так сильно захотел. Без нее дальше оказалось невозможно жить. Мы во всей нашей жизни и в нашей морали подошли к тому рубежу, за которым пропасть, катастрофа. И Чернобыль доказал нам, как призрачно наше бытие и как до поры неощутима, но смертельно опасна может быть безответствен­ность. Нужна ли нам еще одна катастрофа для того, чтобы нако­нец понять, что во многих точках бытия, в том числе экологичес­кой, и экономической, и общественной подступил «радиоактив­ный» распад, грозящий нам катастрофой? И если мы до конца этого не поймем и не осознаем своей ответственности, беда может стать непоправимой. Об уроках Чернобыля забывать не имеем права.

Огонек. 1987. №32. С. 7-8//

Цит. по: История отечественной журналистики… 2009. С. 165-170