Откуда ждать наступления?

Все мы в одной лодке, спору нет, но гребем-то кое с кем в разные стороны. Оттого, думается, и вертится наша лодка на месте, хотя вроде бы и неплохо разобрались мы за последнее время, куда нам плыть. Это все-таки сказочка для Хрюши и Сте­пашки, будто мы путем братания с коррупционерами и казнокра­дами доведем объявленную революцию до победного завершения. А нам кое-кто даже спорить с ними предлагает исключительно деликатно, с полным уважением к их казнокрадской позиции. Да как предлагает! С угрозой в голосе, показывающей, что в случае непослушания нашу-то позицию очень даже просто могут и пере­стать уважать. И это вполне правдоподобно, ибо большая часть механизмов реальной власти находится в руках бюрократии... Очень наивно было бы с нашей стороны полагать, что бюрократия (как социальная сила) теряет сейчас время даром. Она, надо отдать ей должное, уже нащупала наиболее уязвимые места пере­стройки и, не афишируя этого, тщательно закамуфлировав свои планы славословием в адрес объявленных реформ (в том числе и в адрес экономических методов управления вместо администра­тивных), готовит широкое наступление. Направление его выбра­но, как мне кажется, безошибочно.

Стремительный рост количества продуктов и услуг, который в сфере индивидуального и кооперативного труда по законам ры­ночной экономики мог бы со временем привести к резкому уде­шевлению и того, и другого, всячески тормозится. Откровенно, любым - вплоть до абсурдных и уголовных (читайте «Криминаль­ный помидор» И. Гамаюнова. - «Литературная газета», 12.08.87) способов. И заметьте - чаще всего именно на том основании, что «частники» норовят-де брать слишком высокую цену. В государ­ственном же секторе, где царит монопольная экономика и стихий­ного снижения цен за счет конкуренции быть не может, на неук­лонное взвинчивание цен нас приучают смотреть как на проявле­ние высшей (скрытой от наших непосвященных умов) целесообраз­ности. Трудно в связи с этим не присоединиться к тревоге, выска­занной журналисткой М. Александровой: «Боюсь, что в случае подо­рожания продуктов люди могут отвернуться от перестройки как от "говорильни", при которой цены скачут выше отметки. И тогда поднимут голову истинные противники перестройки, которым гласность и демократизация поперек горла стоят» («Литературная газета», 12.08.87).

Надеюсь, читатель поймет правильно - вовсе не о нашем не­желании выделить на общее дело лишний рубль ведет речь М. Александрова, а о попытках воспользоваться волной пробуж­денного перестройкой энтузиазма и переложить на плечи трудя­щихся плату за бездарное руководство нашей экономикой на предыдущих этапах истории, сохранив тем самым для бюрократов возможность жить так, как они до сих пор жили.

Судьба перестройки, как уже говорилось, будет решаться преж­де всего в сфере экономики, но...

Но дважды уже за годы советской власти сторонники декретивной, административной системы управления выигрывали бой за счет того, что умело переводили его из сферы экономики в сферу идеологии. Одержать верх в честном экономическом состязании (то есть доказать на деле преимущество административных спо­собов управления народным хозяйством) у них не было ни малей­шего шанса. У них и сейчас его нет. И можно не сомневаться, что они сделают все, чтобы состязание экономических моделей социа­лизма снова перевести в сферу идеологических словопрений. И снова наши экономисты, наши хозяйственники, наши рабочие и крестьяне да и интеллигенты тоже могут оказаться неготовыми к этому, растеряются, спасуют перед избитыми демагогическими пассажами, начнут обороняться, приспосабливаться, оправдываться... Чем это кончается, мы знаем.

Первых ласточек в этом отношении набралось уже вполне доста­точно, чтобы ясно стало, куда они собираются лететь. Не требует­ся особой политической проницательности, чтобы предвидеть главное направление идеологических атак. Собственно говоря, еще и перестройка не начиналась, а атаки на нее уже велись с неукротимостью, достойной восхищения. Так сказать, превентив­но. И чтобы в решающую минуту нам не спасовать перед этим бешеным напором, надо, пока позволяет время, разобраться, в чем его суть, кто за ним стоит, что его шатает. Для этого, думается, было бы интересно переключиться с глобального мас­штаба на предельно локальный. Идеология ведь функционирует не в абстрактном «общественном сознании», а только во вполне конкретных, единичных человеческих головах и душах! Чтобы вы­яснить, к примеру, чем болен океан, недостаточно только аэрофо­тосъемки, надо еще и, отделив от океана одну каплю воды, скру­пулезно исследовать ее под микроскопом.

Кони как «Символ брожения»

В наш вялый, чиновный век мы как-то отвыкли встречать на газетных полосах авторов, которые, невзирая на меняющуюся по­литическую конъюнктуру, хранят верность раз и навсегда избран­ному ими идеалу, горячо и без оглядки отстаивают идеологичес­кую концепцию. Журналистка Е. Лосото именно из таких цель­ных, несгибаемых, убежденных публицистов. Она обладает ред­ким даром за пустяками, за случайно вырвавшейся у кого-то фра­зой увидеть глобальную политическую проблему, сквозь бытовую мелкую деталь (какие-нибудь сережки, джинсы) прозреть классо­вую сущность человека. Ни в одной из прочитанных мной в «Ком­сомольской правде» 40 ее статей я что-то не вспомню слов «не берусь судить», «не знаю», «мне кажется»... Е. Лосото и сомнения, похоже, еще более несовместимы, чем гений и злодейство. При­говор ее всегда окончательный и обжалованию не подлежит.

Соответственно выглядят и предлагаемые меры воздействия, исправления, пресечения. Дух героини «Оптимистической траге­дии» или по меньшей мере дух Плюмбума явственно ощущается во всех рассматриваемых публикациях. «...Мы должны этих дикарей воспитывать, а когда надо - наказывать» (23.08.85); «...самое важ­ное сейчас... ставить молодых людей на марксистско-ленинские позиции» (3.12.85). Обращаясь к революционному прошлому, журналистка не таит своих личных симпатий к террористическим актам («...и бомбу швырнешь, и сама взорвешься, зато избавишь страну от очередного пожирателя наших лучших людей» - 28.09.86). Но особенно мило ее сердцу такое «благородное дело», как цареубийство. В очерке «Вольность» с удовлетворением кон­статируется: «...партия большевиков решила затянувшуюся исто­рию "цареубийства". Семейство Романовых, обагренное кровью русских революционеров всех поколений, наконец-то исчезло с лица земли. Вот это и есть святая русская правда» (1.08.86). Похоже, борьбу за кровные интересы трудового народа журна­листка понимает в буквальном смысле этого слова, то есть что уже в этом-то случае кровь проливать - святое дело. Впрочем, она сознает, что отнюдь не всякий народ есть народ в трансценден­тальном смысле этого слова. О нуждах мужиков, например, мы, признаемся честно, проявлять озабоченность вынуждены. И то не ради них самих, разумеется, а только из-за того, что нерастороп­ность исторического развития заставляет людей, достойных лучшей участи - Чернышевского и его соратников, - делать ставку в революции на мужика, именуемого в интеллигентских кругах крес­тьянином. И что, скажите на милость, оставалось делать Чернышевскому? Он ведь революционер, так? Стало быть, хочешь не хочешь, а революцию делать надо, так? Ну а для кого? И главное - с кем? Представляете положеньице? Пролетариат-то ведь еще не созрел! «И надо было верить в мужика, в его революционность, ибо больше было верить не в кого! Это противоречие - ведущий растительную жизнь мужик и вера в его революционность - послужит причиной духовного краха многих и многих людей: кто-то сопьет­ся, кто-то сойдет с ума, кто-то просто умрет безвременно...» (25.09.86).

Хорошо, что позже пролетариат все-таки наконец появился, и необходимость пить горькую отпала сама собой, но плохо, что мужик-то при этом сохранился. Да противный какой стал! Раньше, когда еще в него верить надо было, он был таким, каким мужику и положено быть, чтобы сострадание вызывать и у революционеров порывы к борьбе стимулировать, то есть «темным, забитым, безграмотным» (26.09.86). Но ведь то-то в мужике и плохо, что из кожи он всегда лез, чтобы уклониться от этой своей исторической миссии - быть темным и забитым. А ведь известно: стоит мужику залечить поротую задницу, наесться досыта, грамотешки нахвататься, как начинает он у пролетарски ориентирован­ных журналисток чувство классовой неприязни вызывать. И до какого краха могут ведь довести! Е. Лосото даже сатирический гений Щедрина вынуждена призвать на помощь, чтобы выразить всю полноту негодования двойственной мелкобуржуазной сущнос­тью мужика, которого, как волка, сколько ни корми, он все норо­вит сам себя кормить - о «крепком хозяйстве» мечтает. Иными словами, есть он «потенциальный кулак», и о каком-то его пере­воспитании вести речь просто ненаучно: «"Хозяйственный мужик" с идеалом "дома - полной чаши" ничего, кроме копейки, в душе носить не может, и надо вовсе "отлететь" от действительности и от логики развития событий, чтобы подозревать в "хозяйственном мужичке" способности к гражданским деяниям» (29.05.86).

Совсем иное дело - пролетарий. Не в конкретном его грубом, «овеществленном» виде, а в смысле опять-таки трансценденталь­ном - как чистая, непорочно зачатая идеологическая идея. Реаль­ные пролетарии тоже сплошь и рядом проявляют опасную тягу к «отступлению», «перерождению», «уходу», «скатыванию»... Глаз да глаз за ними нужен и каждодневная идеологическая работа, вернее сказать - проработка.

Но давайте все же приглядимся, на позиции какого именно «марксизма» пробует Е. Лосото ставить молодых читателей «Ком­сомольской правды». Начнем, как рекомендуют учебные методи­ки, с философии.

«Диалектика есть диалектика. По ее законам явление неизбеж­но имеет свое отрицание...» (23.08.85). К диалектике это высказы­вание Е. Лосото, конечно, некоторое отношение имеет, но, дума­ется, не большее, чем слово «тягомотина» к закону всемирного тяготения. Диалектическое отрицание (снятие) предполагает про­тиворечие, таящееся внутри явления (отнюдь не «любого», а та­кого, которое способно к развитию!). Журналистка не только де­лает отрицание внешним для явления, но и превращает в нечто разговорное, расчленив его на «умное, революционное, марксист­ское» и «тупое», «анархическое». Диалектическое отрицание, увы, ни плохим, ни марксистским, ни антимарксистским бытъ не может. Это вечная, универсальная категория бытия, которое воз­никло, думается, все же до появления марксизма.

Очень уверенно чувствует себя Е. Лосото и в сфере гносеоло­гии. «Содержание сознания целиком и полностью социально, за­висит от общества... чему же там отражаться, кроме как реальнос­ти? Больше-то отражаться нечему. Родился человек ни с чем, безо всего... (^*Не правда ли невольно вспоминается незабвенной памяти Трофим Денисо­вич Лысенко. Та же лапидарность, тот же суровый «рембрандтовский» стиль: «Заяц не есть заяц...». А скептики скорбели, будто мы уже разучились так писать! – А.Н.) все формы сознания зависят от бытия и существуют неиз­бежно...» (23.08.85). Много довелось мне читать всякого по теории отражения про сущность сознания и его формы, попадались рас­суждения глубокие и банальные, умные и глупые, но такого я еще не встречал. В приведенном коротком абзаце есть все: философ­ские термины, лишившиеся всякого смысла, воспоминания о каких-то цитатах из классиков, заучивавшихся в далекие студен­ческие времена, теория tabula rasa, примененная совершенно не к месту, и восхитительное в своей откровенности убеждение, что нет ничего на свете легче и приятнее, чем быть философом.

Каждый из нас может ошибиться, допустить неточность, смо­розить глупость... В статьях Е. Лосото самое впечатляющее - бое­вой задор, гордость собой в те прискорбные мгновения, когда она от лица марксизма и пролетарской идеологии преподносит какую-нибудь (теоретическую, фактическую или языковую) нелепость.

То от лица Ленина отождествит социальное с политическим («...именно политическая позиция является основой личности человека» - 3.12.85), хотя с позиций марксизма человек - суще­ство социальное, общественное, а не политическое!

То, демонстрируя глубину своего «пролетарского интернацио­нализма», сообщит о месте ссылки Чернышевского (речь идет о Вилюйске): «Местные жители находились в состоянии дикости». Зато «в Астрахани есть и не дикое население» (28.09.86).

То мы вдруг вопреки сложившимся еще в четвертом классе убеждениям узнаем, что «времена (?) и классы всегда (?) были и никуда не девались» (19.12.85).

Вообще, коль скоро мы коснулись языка статей, невозможно удержаться хотя бы от нескольких цитат:

«На русскую общину того времени смотреть не с кочки праде­довского домика, а с точки зрения теории» (25.09.86);

«Сейчас вот вдруг всюду замаячил Нечаев во всех ипостасях... Куда ни плюнь - везде Нечаев» (26.09.86);

«У каждого социального явления - свои теоретики, идеологи. Нет явления - нет и его идеологов» (7.06.87).

А вот раскрытие смысла скульптурной композиции В. и Н. Ни­кифоровых (снимок воспроизведен в газете): «Декабристы выехали за город, обсуждают планы общественного переустройства Рос­сии. Кони - символ брожения в армии». Так вот и написано черным по белому (01.08.86). Из той же статьи можно узнать, что «патриотизм не может быть висящим в воздухе», и многое другое столь же неожиданное...

Новый мир. 1988. №2//

Цит. по: История отечественной журналистики… 2009. С. 339-357