Чудище - огромно и стозевно!

Хотел было я по поводу вопроса, прозвучавшего в финале предыдущей главы, воскликнуть: «Загадка!» Но чего уж тут в иг­рушки играть. Да и называли мы уже не раз тех, кому именно идеи эти, курс этот, перестройка эта поперек горла стоят. Однако слова-то мы говорим, а осознать значимость их, реальное их содер­жание и выводы, которые полагается делать, сказав слово, как-то робеем. И предпочитаем думать, будто ветер дует потому, что деревья качаются.

Пытаясь понять, почему перестройка идет так трудно, почему выгоды, очевидные даже полному профану, остаются столь часто совершенно нереализованными, а явные нелепости не устраняется, мы чаще всего не утруждаем себя идущим до конца анализом, ограничиваясь констатацией самоочевидных фактов, разве что иногда перечислим (произвольно состыковывая их) категории людей, которые не заинтересованы в перестройке и сопротивля­ются ей...

Прав А. Егоров, когда призывает социологов и публицистов от «экстенсивного этапа гласности» побыстрее переходить «к этапу интенсивному - аналитическому, теоретическому, глубин­ному» («Московские новости», 27.09.87), а этого не достигнуть, не выявив, что же объединяет столь разношерстные социальные груп­пы «сопротивления» в их неприятии перестройки.

И думается, что неоценимую помощь может оказать в данных исканиях очень простая методологическая рекомендация, данная в свое время Лениным для прояснения запутанных социальных си­туаций: «Люди всегда были и всегда будут глупенькими жертвами обмана и самообмана в политике, пока они не научатся за любыми нравственными, религиозными, политическими, социальными фразами, заявлениями, обещаниями разыскивать интересы тех или иных классов» [Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 23. С. 47]...

«Интерес - вообще - ключевое слово в проблеме социального самосознания, - говорит Т. Заславская. Когда интересы понятны и четко выражены в словах, людей уже нелегко обмануть» («Извес­тия», 1987. № 11).

Так что научиться разбираться в особых, порой, увы, взаимо­исключающих интересах разных социальных групп для нас сейчас одна из самых неотложных задач. Согласитесь, ввязываться в такое конфликтное дело, как перестройка, оставаясь «глупенькими» по­литически, - дело бесперспективное. Глупеньких просто грех не обманывать, да и невозможно их не обманывать, ибо быть обману­тыми для глупеньких - естественное и любимое состояние духа.

И посмотрите, насколько более богатой и стереоскопичной предстала структура нашего общества, стоило академику Т. Зас­лавской обратиться к категориям групповых интересов. Позиция целого ряда групп по отношению к перестройке тотчас стала по­нятнее:

«Третью группу составляют слои, объективное положение которых вынуждает их цепляться за старое и всемерно препятство­вать прогрессивным преобразованиям, тем более что такая воз­можность у них имеется. Это прежде всего часть работников цент­ральных хозяйственных ведомств, а также их местных управлений, образующая разросшийся за последние пятилетки бюрократический слой, пользующийся социально не обоснованными привилегиями и заинтересованный в сохранении прежних порядков. Сюда же следует отнести - хотя и с полным пониманием качественных различий - сильно потесненный, но сохранившийся мир "тене­вых" дельцов, спекулянтов, перекупщиков, взяточников, казно­крадов... На первый взгляд, это две совершенно разные группы. Однако печать систематически сообщает о раскрытии связей между "теневыми" дельцами, с одной стороны, и коррумпирован­ными работниками аппарата управления - с другой. Можно уве­ренно утверждать, что без подобной связи ни те, ни другие не могли бы с такой полнотой удовлетворить свои личные интересы» («Московские новости», 1.03.87).

Любого противника опасно как переоценивать (это парализует волю, сеет панику), так и недооценивать. Мы сейчас по отноше­нию к сопротивленцам каким-то непостижимым образом ухитря­емся совместить в своей душе и то, и другое. И если говорить о недооценке, то прежде всего мы недооцениваем меру организо­ванности и сплоченности лагеря сопротивления. А ведь перечис­ленные Т. Заславской социальные группы, похоже, уже вполне осознали кровную общность своих интересов. На этот счет пора нам избавляться от сладких, детских иллюзий. К тому же они весьма оперативно научились использовать лозунги перестройки для борьбы с ней. Как недавно выразился один мой знакомый, «бюрократизм сейчас занят тем, что активно закладывает свои личинки под шкуру перестройки». А Леонид Лиходеев, который явно никогда уже не научится «обсуждать самые острые вопросы, уважая мнение друг друга», так по этому поводу высказывается: «Сегодня иные практические умы приспосабливают к своим нуж­дам перестройку...»

У разношерстной касты «практических людей» сложилась и не­плохо функционирует достаточно развитая система особых, не­официальных экономических отношений, своя, кастовая мораль, изощренная, двухслойная (для себя самих и для публики) идеоло­гия, свое искусство (производственным железобетоном наружу и слащавой сентиментальностью внутрь, для души), своя наука (ведомственные научные учреждения, разумеется, творят не толь­ко ведомственную науку, но там, где наука ведомственная, - это их наука), своя юриспруденция...

Бюрократия... Полезно было бы отрешиться от многих заблуж­дений насчет нее. Пока не поздно. Это ведь не клуб сплоченных взаимной корыстью и кастовой солидарностью деловых людей. Это очень большой, разветвленный и многоярусный союз. Шпыняя бюрократов прошлого, надо понимать, насколько их каста несопоставима с нынешней даже в количественном отношении. Когда Василий III в 1505 году вступил на престол, в «управленчес­ком аппарате» его отца было 5 бояр и 5 окольничих. К концу царствования Ивана Грозного, сотворившего «мощный государст­венный аппарат» нового, уже не средневекового, можно сказать, типа, в Боярской думе значилось 12 бояр, 6 окольничих и 7 дум­ных дворян. Смешно читать! Даже по официальным данным у нас сейчас в стране 18 миллионов управленцев!

Да и не в количестве дело, хотя и в нем тоже... Ни во времена Грозного, ни сейчас в странах, не прошедших через национализа­цию частной собственности, бюрократия не имела (не имеет) возможности распоряжаться основной массой средств производст­ва. Это очень существенный нюанс для понимания специфичности этапа, лежащего между экспроприацией средств производства и их социализацией, то есть выработкой реальных механизмов народо­властия...

О! Когда дело идет об опасности для интересов бюрократов (личных, групповых или общеклассовых), они реагируют без ма­лейшего формализма, без всякой волокиты, молниеносно, мыслят отнюдь не о проформе, а всегда о сути, причем точно, действуют смело, без промедления, экономно, эффективно, безошибочно...

Миф об их глуповатости и нерасторопности вполне устраивает бюрократов. Они и сами всегда готовы посмеяться добродушно над своей необъяснимой страстью к волоките: что с ними подела­ешь, уж такими чудаками мы уродились! Чудаков на Руси всегда жалели.

«Мы и раньше призывали к самостоятельности, активности, смелости. Призывали, ничего не предпринимая против мощного сопротивления некоей бюрократической силы, - говорит экономист А. Аганбегян. - О какой смелости в решении важных вопро­сов может идти речь, если у нас одновременно действует до двух­сот тысяч инструкций, положений, методик и все такое прочее?! Причем, не ясно, какие из них устарели, какие действуют. Запу­тались те, кто учреждает инструкции, запутались хозяйственники. Речь идет о море бумажек. Тут любой пловец утонет. А какое это раздолье для многочисленных проверяющих и контролирующих организаций, которые сегодня под видом перестройки проявляют недюжинную активность! И, конечно, в условиях неопределеннос­ти, неясности положений и инструкций всегда можно найти кри­минал» («Литературная газета», 18.02.87).

Тонкость тут в том, что можно найти, а можно и не находить! Но в любом случае важно, чтобы инструкции именно не соблю­дались, что, впрочем, предусмотрено самими их разработчиками: следуя одной, обязательно нарушаешь другую. Это не страшно, когда ты с вышестоящими инстанциями в ладу, то есть делаешь все, что велят. А если засвоевольничал...

Характерно, что А. Вепрев, говоря о неотложных задачах, вы­двигает на первое место резкое сокращение управленческого аппа­рата. «Скажем, в том же РАПО у нас 60 человек на 10 совхозов. Зачем? Плодить бумаги! Надо сократить аппарат в десять раз. Шести толковых специалистов вполне хватит на район. Зачем, скажите мне, в сельском районе сельхозотдел? И чем тогда зани­маться секретарям, если не селом? Многовато этажей у аппарата Советов, профсоюзов...» Видите, куда заводит идея коллективного подряда? Можно ли терпеть подобное «вольнодумство»? Бюрокра­ты не терпят. И, оказывается, для укрощения подрядного «мяте­жа» вовсе не обязательно упрятывать носителей заразы в тюрьму. Кто-кто, а бюрократы знают, что бумажные путы покрепче желез­ных цепей.

В чем сила подряда? В честности стимулов к труду: больше и лучше сделал - больше получил. Притом система учета получает­ся столь простая, что даже неграмотный в ней разберется (Ленин считал эту простоту важнейшей и обязательной чертой в системе оплаты).

Задача, стало быть, в том и состоит, чтобы не допустить подоб­ной ясности. Как этого добиться? Искушенных канцеляристов здесь учить не требуется...

Таков он, главный противник перестройки. Серьезный, опас­ный, хорошо организованный и оснащенный. И готовый на все ради сохранения своих привилегий, своего могущества. Не стоит его недооценивать, но и переоценивать тоже не стоит. Даже у Кощея Бессмертного можно разыскать ту иголку, в которой спрятана его погибель. Погибель для бюрократизма не в гласнос­ти, как может показаться на первый взгляд. Гласность - главная радость наших дней и главный стимулятор происходящих в жизни страны изменений, но, к сожалению, она внутри самой себя га­рантий на свой счет не содержит. Сегодня она есть, завтра ее может и не стать. Погибель для бюрократизма - в выработке экономических механизмов социализма, в отработке демократи­ческих методов руководства народным хозяйством, в выработке политических и организационных структур народовластия. Что тут важнее? Все важнее, ибо одно причинно обусловливает другое и существовать без него не может.

Куда вело администрирование?

Делающие важный социальный выбор очень часто, увы, пред­метом споров избирают какую-то одну деталь системы. Скажем, элемент А. Всесторонне анализируют этот элемент, оценивают все его плюсы и минусы, но никак не хотят понять, что выбирают при этом не букву, а весь алфавит. Что, сказав «а», они уже вынуждены будут сказать и «б», и «в», и «г»... Хотя знать ничего о них не хотели, делая свой выбор.

Вот и сейчас снова мы спорим до пены у рта, что лучше: хозрасчет или планирование сверху, стимулирование рублем или справедливое выравнивание уровня жизни?.. При этом многие (слишком многие!) убеждены, что мудрость состоит в отсутствии перекосов, перегибов, что если взять все хорошее от администри­рования и все хорошее от экономического регулирования, как следует перемешать, то получится как раз то, что нам надо. Не получится! Мы снова на переломе, на развилке. Но сзади-то пол­ная трагических ошибок дорога, которая уже вроде бы доказала: путь администрирования ни с экономическими методами руководства несовместим принципиально (они антагонисты!), ни с демокра­тией, ни с самоуправлением, ни со справедливостью, ни с нравст­венностью.

Общество - это живой организм, а не механическая конструк­ция. Ну и что? А то, что даже из самого расчудесного трактора вертолет путем постепенного усовершенствования и переконстру­ирования создавать в миллион раз труднее, чем пусть из плохого, но вертолета же. С организмами еще сложнее. Из семени лютика не вырастить арабского скакуна, сколько ни удобряй и ни пропа­лывай гряду. С самого начала надо иметь зародыш скакуна, а не семя лютика.

...А мы все еще тешим себя тем, что если бы к нашей плановой экономике приставить нос... простите, порядочность и компетент­ность «хороших администраторов», то мы бы... Никак не поймем простую истину, высказанную А. Стреляным в статье «Приход и расход»: «Вопрос грамотности директивного, приказного управле­ния хозяйственной жизнью вообще имеет столько же смысла, сколько вопрос о грамотном передвижении на руках: как бы гра­мотно мы ни научились ходить на руках, все же на ногах - будет лучше, удобнее, быстрее» (Знамя. 1986. № 6. С. 191).

Короче говоря: сейчас мы пожинаем в экономике то, что было в ней посеяно в годы отречения от принципов нэпа, то есть где-то в 1927-1929 годах...

В печати уже высказывалось суждение, что в 1928-1929 годах у нас «произошел фактический государственный переворот, подго­товленный группой Сталина» (Век XX и мир. 1987. № 7. С. 37). Какими именно бывают перевороты там, где состоялась револю­ция, всем известно - контрреволюционными. И когда они имитируют при этом величайшую революционность, это ничего не меняет в сущности. Но в этом случае возникает дополнительный сюжет, ведущий к дезориентации революционных сил в мире, путанице умов, расколам и прочим бедам, которые в данном слу­чае и помогли фашистам в Европе одержать верх и над коммунис­тами, и над социалистами, и над демократами, не сумевшими, даже не пожелавшими создать единый фронт против общего врага.

Я затрагиваю этот вопрос не из исторической любознательнос­ти. Нам сейчас крайне важно осознать масштаб того выбора, перед которым снова стоит наша страна, все мы вместе и каждый в отдельности. И цену возможных ошибок тоже надо осознать. Именно для этого нам и необходимо открытыми глазами взглянуть на наше недавнее прошлое. Сейчас от того, каким путем пойдет СССР, вновь ставший флагманом социализма, зависит не просто качество нашей с вами жизни и качество жизни наших детей, но во многом, очень во многом - весь ход дальнейшей человеческой истории. За этой констатацией стоит не ура-патриотизм, не ро­мантический утопизм, не пустая словесная спекуляция во имя того, чтобы сделать приятное дорогим сердцу идеалам. За ней уже - опыт нашей истории, слишком дорого обошедшийся не только миллионам трудящихся нашей страны, но и всему человечеству. Не осознав этого, мы, наверное, так и не поймем, чего это во всем мире такой переполох вызвала наша перестройка...

Чем соблазняли в былые годы и продолжают соблазнять ныне (и себя и других) поклонники административных методов управ­ления? Быстротой и четкостью разрешения социальных проблем. Но такое возможно только на путях принуждения, насилия. Я отнюдь не собираюсь ставить под сомнение необходимость того и другого в определенных исторических ситуациях для решения оп­ределенных исторических задач. Революций без насилия не быва­ет. По доброй воле никто еще пока от власти не отказывался. Но вот на что обратите внимание - творцы бюрократической маши­ны после революции, после гражданской войны декларировали-то необходимость принуждения и насилия якобы во имя трудящихся, в то время как идеи «закручивания гаек», «государственного регу­лирования, доведенного до каждого крестьянского двора», «огосу­дарствления профсоюзов», «беспощадной дисциплины» и т.д. ад­ресовались уже самим трудящимся! Разумеется, не всем, а тем, кто «не понимает», кто «попал под влияние», «тянет назад»...

У вопроса о применении насилия к крестьянству в ходе коллек­тивизации, кроме социально-прагматического аспекта, есть и осо­бый, нравственно-исторический. Социалистическая революция одержала у нас победу, как известно, только благодаря поддержке ее крестьянством (в стране, где из 120 миллионов жителей около 100 миллионов были крестьянами, иной вариант исключен!). У под­держки же этой очень простая причина: земля. Мужик пошел с большевиками ради земли. И все особенности его дальнейшего поведения определялись, в общем-то, именно этим мотивом. И первоначальная бескровность нашей революции объясняется почти полным единодушием крестьян в данном вопросе...

С первых шагов в сторону социализма «темные мужики» лучше всяких докторов социологии разобрались, чем грозят им админи­стративные методы руководства сельским хозяйством, проголосо­вав и за неспешность, и за добровольность, то есть за эко­номические методы! Дальнейший ход событий показал, на­сколько они оказались большими социалистами, чем те, кто клей­мил их как главных носителей мелкобуржуазной идеологии.

В условиях, когда земля и средства производства национализи­рованы, вопрос о способах государственного управления экономи­кой перестает быть просто «управленческим» вопросом, его реше­ние предопределяет (а не просто влияет на) все стороны человеческих взаимоотношений. Приглядеться же к нему всерьез с этих позиций мы до сих пор как-то не пробовали. Поэтому сейчас попытки перейти на методы экономического управления народным хозяйством воспринимаем как чисто экономический, локальный по своим целям эксперимент, в результате которого мы что-то выигрывая в хозяйственной сфере, с неизбежностью должны-де утратить кое-что в области формирования социалистических отношений, идеологии. Настолько вот замусорили наши головы трубадуры «лучезарного» казарменного коммунизма. А ведь факты не просто говорят - они кричат о противоположном!..

Бюрократизм - как радиация. Губительность его воздействия видна на каждом шагу, а сами излучения не видны, не слышны, без вкуса и запаха. С прежними социальными противниками тру­дящимся бороться тоже было нелегко, но те хоть имели четко уловимые отличия, границы, приметы. Рабовладельца легко было выявить по наличию рабов, феодала - по наличию крепостных и вассалов, капиталиста - по наличию наемных рабочих. Бюрократ же - часть функционирующей системы управления, системы в целом необходимой и неизбежной до тех пор, пока не отомрет государство. Его не вычленишь, не изолируешь, не сократишь, ибо это элемент прежде всего качества аппарата. Социального качества, состоящего в особой направленности его действий. В этом отношении опаснее всего трактовать бюрократизм как некий психологический дефект, нравственную недостаточность или не­умение работать правильно, которые «каждый сам по себе должен вытравлять» с непримиримостью Павки Корчагина. Конечно, бюрократия как социальная сила формирует и психологию, и при­вычки, и нравственную неполноценность, и стиль работы. В том числе и в каждом из нас. Но упаси нас бог свести борьбу с радиоактивным заражением к подлечиванию тех, у кого уже выпада­ют зубы, и захоронению умерших. Главное в этом деле все-таки - ликвидировать источники излучений, снять и дезактивировать смертоносный слой... Ну а лечить облученных, разумеется, надо, кто же против!