Нелепо бояться самих себя, или повод для раздумий

Мне кажется, мы еще не в полной мере осознали, почему применительно к перестройке говорим - революция, почему со­поставляем ее историческое значение с Октябрьской революцией, откуда, наконец, этот остро ощущаемый многими драматизм - «сейчас или никогда». Советские люди взялись за немыслимо сложное дело - начали возводить здание социализма в стране, еще не вырвавшейся из пут патриархальщины и феодализма, с отста­лой экономикой, без прочных демократических традиций, в стране, взятой в кольцо и вынужденной в ожидании нападения и при отражении агрессии формировать темпы на каждом этапе своего развития.

Объективные посылки, сочетание крайне неблагоприятных внешних и внутренних факторов не оправдывают и многое из того, что дано было пережить, но объясняют ситуации, сделавшие воз­можными те беды и трудности, с которыми мы столкнулись и часть которых преследует нас до сих пор. Возможными, хотя и неизбеж­ными. Думать, будто тогда все, что было, «соответствовало» обстоятельствам и лишь годы спустя «перестало соответствовать», значило бы недооценивать альтернативность, присущую любой со­циальной формации, в некотором смысле выдавать сами наши ошибки и неудачи за «закономерную» фазу социализма. Догма­тизм, как и все прочие крайние деформации социалистического развития, конечно же, не был запрограммирован учением Маркса и Ленина. Он явился отступлением от него. Если, скажем, речь идет о беззаконии и преступлениях, то они были также действия­ми и преступлениями против социализма.

Сегодня мы на переломе. Всему миру ясно - отсюда и такой острый интерес к СССР - мы хотим меняться. Стоять на месте в бурно меняющемся мире - смертельно опасно. А мы хотим от­крыть глаза не только на этот меняющийся мир, но и на самих себя. Наша открытость миру во многом зависит от нашей способ­ности познать себя.

В этих-то условиях, в момент тяготения к обновлению и само­очищению, мы ощущаем: что-то смущает наш ум, что-то не позволяет почувствовать себя вполне раскованными. И каждый, особенно кто постарше, знает или по крайней мере догадывается, что «что-то» - нередко наше трудное и сложное прошлое все еще ждущее беспристрастного анализа. То прошлое, которое по обык­новению отнюдь не исчерпывая его сущности, именуется «сталинские времена». В общем, двух мнений быть не может, что методы проведения коллективизации противостояли ленинскому плану кооперации, что укрепление и воспроизводство бюрократии, исключительно административные способы управления обществом - явления, чуждые социализму. Так же, как массовые репрессии, как апатия и страх, который они внушали, были надругательством над идеалами социализма. Представление, будто все это не затро­нуло основы основ социализма - ошибочны. Сказалось, и даже очень. Не признав и не приняв этого, мы не проникнем в сущность феномена вульгаризации марксизма в стране, задавшейся целью осуществить это гуманистическое учение, не разберемся, куда уходит корнями низкая производительность труда, увекове­ченные очереди и нехватки, «теневая экономика». Вряд ли есть нужда себя в чем-то успокаивать - через успокоительные иллюзии мы тоже прошли. Как прошли через неверие и застой, коррупцию и ложь, через стремление отложить на потом десталинизацию, вос­становление правды во имя справедливости - и социальной, и че­ловеческой, и любой другой.

Сейчас мир видит: мы, будучи верны социализму подлинному, не намерены довольствоваться социализмом декларативным, кото­рый словно в насмешку поименовали «реальным социализмом». Двусмысленная формула противопоставляла теорию практике, хотя, возможно, имела назначение засвидетельствовать факт тор­жества нового строя. Она приглашала в мнимо гегелевском духе «примириться с действительностью», принять наличествующее, все как есть, за сбывшийся социализм. А если что и не соответст­вует идеалам и учению Маркса и Ленина, то что ж... (этого, как правило, не договаривали) - жизнь поправляет мечты.

Смысл последних решений партии к тому и сводится, что не всякая наша реальность социалистична, зато потенции социализма реальны. Они совсем не исчерпаны предшествующим развитием, скорее задействованы лишь в малой степени. Экономический уро­вень и социальный опыт, выстраданный нашей партией, позволя­ют добиться, чтобы, по выражению М. Горбачева, социализма стало больше, чтобы сам социализм стал во всех отношениях чело­вечным.

Мы хотели сделать перестройку необратимой. А это означает решительно выкорчевать нами же осужденные реликты прошлого, сформировавшиеся много лет назад и напоминающие о себе по сей день в экономических, социальных, духовных структурах.

В сущности, как мне думается, в этом прежде всего революци­онность перестройки. Мы хотим создать настоящий социализм с высочайшей производительностью труда, последовательным наро­довластием, гласностью, с его принципом: свободное развитие каждого - условие свободного развития всех.

Но что для этого нужно в плане анализа и оценки прошлого? Вопрос труднейший и с познавательной, и с политической, и с моральной точек зрения. Вряд ли кто-либо в состоянии дать на него исчерпывающий ответ. Одно, однако, ясно: кроме граждан­ского мужества и правдивости здесь нужны еще и коллективные усилия, упорные изыскания, творчество. Не сразу и не все дается в руки. Не все внешне очевидное окажется истинным. Нас могут постичь разочарования и неудачи. Только отступаться от начатого обновления мышления никак нельзя. Нельзя уже потому, что на былом, очень круто замешенном, грядущее. И наша человечность накрепко связана с нашей способностью полно, честно и чисто­сердечно вобрать былое в себя, то есть осознать и понять его. В этом смысле каждый из нас, жаждущих сделать перестройку своим личным делом и главным призванием, должен стать своего рода живым мемориалом знаний, мыслей, чувств.

Докопаться до сорных корешков прошлого и вырвать их не означает отвернуться, отстраниться от того времени, почувствовать себя непричастным к тому, а для некоторых комфортнее, но всегда безответственнее. Нет! Сталинские времена - это целая и цельная эпоха, сотканная из огромного множества самых разных противо­речий, внутренних и международных, экономических и социаль­ных, определявших коллизии социалистического строительства в нашей стране и судьбы миллионов.

Опасны вообще любые попытки отгородиться, укрыться, видеть только себя, слышать только свой голос. Чтобы одолеть собствен­ные привычки к однозначности, к поиску простых, а не сложных причин, чтобы понять, откуда проистекает нетерпимость и жесто­кость, надо вернуть в круг света тех, кого уже нет, и попытаться их понять. Понять всех, без исключения каких бы то ни было фигур, попытаться вместе со Сталиным проникнуть в самые тайные тайны того времени, в том числе и в сокровенную тайну любви и ненавис­ти к самому Сталину. Просто отречься, конечно же, легко. Легко отделаться заклинаниями от неприятного прошлого. Но это лег­кость не знания, легкость бестрепетности и напряженности. Не поняв других, того, что было до нас, мы никогда не познаем себя. Следовательно, былое всех зовет к ответу - тех, кто честно жил в овеянные легендами 20-е, 30-е, 40-е, 50-е, кто и тогда работал с энтузиазмом и сражался геройски, и тех, которые есть и будут после. Это великое нравственное испытание, и через него надо пройти. Разорвать былое на хорошее и плохое, да так, чтобы хорошее записать в актив лишь социализму и себе, а все остальное Сталину, нет смысла даже пытаться. Ничего путного из этого не выйдет. Мы от себя не уйдем, из нашего трудного прошлого не выведем важного знания для нашего будущего.

В последнее время в нашей прессе наметилась склонность к осторожным полутонам, к заранее предопределенной дозировке светлого и темного, к балансу хорошего и плохого. Действительно, любой перехлест в любую сторону неуместен. Говорить о «плохом», отрицая «хорошее», столь же вредно, как «частное» противопостав­лять «общему». И наоборот. Но нельзя заранее, еще до начала непредвзятого исследования, возводить штакетник, устанавливать открытые зоны и новые запреты. Тем более что очень трудно бывает провести грань между более важным и менее важным, между идеализацией и драматизацией. Кстати, не во власти учено­го драматизировать прошлое. Оно от историка вообще никак не зависит - оно такое, таким оно было. А вот мы во всем зависим от прошлого, в нем сформировалось наше общество, все его структу­ры и мы сами. Вот почему мы должны смело войти в него, как в свой дом. Нелепо бояться самих себя.

Наше хорошее главным образом в том, что мы стали страной, способной сделать наконец решающие шаги к зрелому полно­мерному социализму, в том, что мы остались верными революци­онным идеалам, возненавидев то, что предавало и предает их, что деформировало и деформирует социализм. В то же время мы понимаем, что нельзя вновь и вновь приниматься за перестройку. Десталинизация общества должна быть доведена до конца. Это и есть мера словам и поступкам.

В некоторых публикациях на историческую тему проглядывает порой и стремление свести дело к пересмотру отдельных фигур, фактов, событий. Это, конечно, тоже надо делать. Это интересует всех. Меня, например, почти на каждом выступлении спрашива­ют: «Как вы относитесь к Бухарину?» Что сказать? Не надо быть узко специализированным историком-профессионалом, а надо быть просто человеком, чтобы сказать, что государственного пре­ступника Бухарина никогда не существовало. А дальше? Дальше нужны факты, только факты, все факты.

И с непременным условием - нельзя относиться к прошлому, как к дистиллированной водице, не надо его заранее гармонизиро­вать. Без глубокого осмысления прошлое может возбудить самые разные чувства, реанимировать худшее из предрассудков, предо­ставить примеры чему угодно, утвердить своего рода «достоверную неправду». Или полуправду, которая хуже лжи. Ведь разорвав однажды прошлое на куски, можно вполне превратить эти куски в хоругвь. Историческое сознание станет достойным компонентом научно обоснованной политики лишь тогда, когда рационалисти­ческий анализ прошлого возобладает над субъективными желания­ми и эмоциями.

М. Горбачев сказал о неудачах экономики 50-х, 60-х, 70-х годов. Историки обязаны с надлежащей глубиной и разумностью ответить на вопрос: «Почему?» Да, это обязанность науки, ибо на идеологи­ческих полупустотах прочного здания не построишь, а дозирован­ное отношение социальному опыту - не наука.

Приходится признать, что еще недавно мы существовали от юбилея до юбилея, и юбилеев оказывалось в нашей стране в боль­шем достатке, чем чего-либо иного. Покончив с затовариванием юбилеев, мы тем не менее по-человечески вправе отдать дань праздничной традиции. Вот только как? Ленин, как известно, относился к юбилеям, как к природной неизбежности, но полагал, что и юбилей можно рационально обратить на пользу революцион­ному делу, если увидеть в нем повод для критических раздумий над собой, над тем, что мы пока еще сделать не сумели или еще плохо, но, как это ни трудно, сделать обязаны - и сделаем непременно!

Московские новости. 1987. 13 сентября//

Цит. по: История отечественной журналистики… 2009. С. 78-82

и.м. клямкин