Соавтор 37-го

В 1946 году, когда Жданов организовал погром Ахматовой и Зощенко, родилась у исстрадавшихся от него ленинградцев (или припомнилась им еще с 1934-1935 годов?) невеселая шутка, гро­зившая шутникам, в случае доноса, немалым «сроком» (а могло быть и того хуже). Дело в том, что была в прошлом веке так называемая «ждановская жидкость», которой заглушали, забивали трупный запах (об этом есть и в предпоследней главе «Идиота»). Ну и, совершенно натурально, «жидкость», которой Жданов «кро­пил» культуру, люди, помнившие историю, не могли не прозвать «ждановской». Только она в отличие от прежней сама была смер­тельной, трупной, сама смердела, а выдавалась за идеологический нектар. К шутке той можно отнести опять ахматовское:

За такую скоморошину.

Откровенно говоря,

Мне б свинцовую горошину

От того секретаря.

Кощунство? Очернительство? Очернительство человека, о ко­тором всего два года назад центральная газета писала: «Имя его хранится в памяти народной»?

25 сентября 1936 года из Сочи в Москву, в Политбюро, пришла телеграмма-молния: «Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей НКВД». И две подписи: Сталин, Жданов.

Эта сочинская телеграмма-молния - одна из самых кровавых депеш в истории нашей и общечеловеческой: сигнал к 1937 году. Если бы соавторы этой телеграммы сами писали родившиеся из нее бесчисленные арестантские повести и приговоры, сами арес­товывали людей, сами их допрашивали и пытали, забивали и рас­стреливали, сами закапывали и сжигали трупы, а потом еще, снова и снова, проделывали то же самое - с родственниками и детьми убитых (и с детьми этих детей), - сколько миллионов дней понадобилось бы им для всего этого? Им понадобилось бы бессмертие. Бессмертие для уничтожения живых людей. Бессмер­тие для производства смерти...

Тут что еще поражает? «Не на высоте...» Это проговорка. Их представление о высоте измерялось потоками пролитой крови. Мало им было крови в 1929-1933 годах. Мало и в 1934-1936.

Уровень, график назначенной, нужной им высоты и вычерчивала тройка: Ягода, Ежов, Берия.

У Ягоды, расстрелянного за то, что он «оказался не на высоте», был маленький сын, Гарик. Затерявшийся в кровавой сутолоке, прежде чем окончательно и бесследно исчезнуть, он сумел послать своей бабушке в лагерь несколько писем. Вот одно: «Дорогая бабушка, я опять не умер, это не в тот раз, про который я тебе уже писал. Я умираю много раз. Твой внук». И сколько таких слов, написанных и ненаписанных, отосланных и неотосланных, звуча­ло в те годы по всей стране: страшный детский сиротский хор, организованный двумя дядями из Сочи. И каким стоном-воем откликнулся на него другой хор - материнский - из тюрем, «столыпинских вагонов», лагерей.

А.А. Жданов - соавтор 1937 года (и 1938, конечно). Вот глав­ное дело его жизни, вот главный «вклад» его в нашу культуру. Тут уж он был на особой высоте. О результатах его тогдашних «худо­жеств» в Ленинграде мы знали по «Реквиему» Ахматовой и прочи­тали недавно в повести Л.К. Чуковской «Софья Петровна» (Нева. 1988. №2).

А вот еще одна страничка о таких же «художествах» Жданова в Уфе. Она - из письма ко мне моего друга, писателя М. Иванова, специально занявшегося этой темой.

«Поводом для его приезда послужило письмо первого секретаря Башкирского обкома Я.Б. Быкина Сталину, полное отчаяния. Видя, что творится вокруг, видя, что над ним самим собираются тучи, видя, что провокаторы уже рвут горло с трибун, обвиняя его в "мягкотелости" по отношению к "врагам народа", к сосланным в Уфу ленинградцам, которых он трудоустроил, Быкин писал: "Прошу одного: пришлите толкового чекиста. Пусть он объектив­но разберется во всем!"

Жданов появился в Уфе со своей "командой" и бросил встре­чавшему его Быкину со зловещей ухмылкой: "Вот я и приехал! Думаю, что я покажу себя толковым чекистом".

На срочно собранном пленуме Башкирского обкома Жданов был краток. Сказал, что приехал "по вопросу проверки руковод­ства". Зачитал готовое решение: "ЦК постановил - Быкина и Исанчурина (второй секретарь. - М.Ч.) снять..." Быкина и Исанчурина увели прямо из зала, не дожидаясь конца пленума. Быкин успел крикнуть: "Я ни в чем не виноват!". Мужественно держался Исанчурин: "В Быкина верил и верю". Обоих расстреляли. Рас­стреляли и беременную жену Быкина.

В заключительном слове Жданов снова был краток: "Мораль­ная тягота разрядилась. Столбы подрублены, заборы повалятся сами"»...

Перебью М. Чванова. Тут опять, как и в случае с «высотой», вырвалась проговорка об их морали: «Моральная тягота разряди­лась...». «Моральная тягота» для них - это когда мало крови.

М. Чванов: «Не успел Жданов уехать, а в Уфе уже начали "ва­лить заборы". Оставшиеся в живых уфимцы до сих пор с содрога­нием и ужасом вспоминают о той "исторической" экспедиции, о вакханалии арестов и расстрелов, обрушившихся на город. Один из провокаторов-доносчиков с гордостью говорил потом с трибу­ны писательского собрания, что он, несмотря на свое слабое здоровье, лично выявил 26 "врагов народа"...

Я до сих пор с замиранием сердца прохожу мимо Ивановского кладбища (оно сейчас застроено), где, по непроверенным данным (а как их проверишь?), по ночам, в длинных траншеях, закапыва­ли убитых. Но закапывали не только там. Огромная уфимская тюрьма не была рассчитана на такое массовое "производство". Расстреливали в многочисленных уфимских оврагах, карьерах, увозили за город...

Кроме Уфы, Жданов побывал тогда еще в Казани и Оренбурге, где провел аналогичные пленумы.

Документы, которые я использую, я нашел в Архиве Башкир­ского обкома КПСС (фонд 122). Они отчасти попали в "Совет­скую Башкирию" от 28 февраля 1988 г.»

Такая вот страничка. Всего лишь одна из многих сотен, если не тысяч.

Это он, Жданов, заменив в декабре 1934 года убитого Кирова на посту первого секретаря обкома и горкома Ленинграда, органи­зовал «кировский поток», то есть это он прямо заказывал, состав­лял и подписывал те списки (главная часть его «Литнаследства» - хватит не на один том), по которым многие десятки тысяч ленин­градцев «потекли» в тюрьму, в лагеря, в ссылку, на пытки, на смерть. Жизнь и этих убитых, искалеченных людей, равно как и сломанные судьбы их детей, - прямо на его личном счету (тут никак не выговаривается: на его совести).

Сколько раз в своих длинных речах Жданов клеймил писателей, художников, философов, музыкантов за «отрыв от жизни». Зато сам он и продемонстрировал эту связь, как он ее понимал: в тех списках, в той телеграмме. Одобрить, прославить такую связь - вот чего он хотел прежде всего, больше всего от самой культуры, хотел, чтобы культура прославляла убийство самой культуры, кровавое насилие над народом, чтобы Ахматова и Шостакович создавали гимны в честь своих палачей.

И еще об этой связи, точнее - о первом и последнем звеньях ее (а сколько их еще между ними!): от Жданова-идеолога до тех ис­полнителей. У идеолога вроде бы чисты руки, у исполнителей - чиста совесть: разделение труда! А в итоге - чудовищный социально-нравственный разврат, выдаваемый за «твердость основ» и «чистоту учения». В итоге - преступления, переименованные в подвиги. Жданов как «чистый идеолог» - это миф. Он самый непосредст­венный организатор кровавой вакханалии, ничуть не хуже Ягоды, Ежова, Берии. И когда писал он свои литературные, музыкаль­ные, философские доклады, когда музицировал кровавыми рука­ми. К этим его докладам тоже относится: «Моральная тягота разрядилась. Столбы подрублены, заборы повалятся сами...» И вали­лись - люди, люди, люди...

«Чистый идеолог...»

Я знаю: уже написаны (и, уверен, будут еще написаны) стра­ницы и о позорно преступной роли Жданова в дни блокады Ленин­града, такие страницы, от которых, кажется, должны содрогнуться и все умершие тогда, но все равно, все равно закричат некоторые из живущих: «Очернительство!».