Кулаком по столу

На моей памяти был лишь один случай, когда Громыко и его собеседник, в данном случае госсекретарь США Шульц, вышли из себя. Случилось это неделю спустя после того, как наши военные на Дальнем Востоке сбили южнокорейский пассажирский авиалайнер. История достаточно хорошо известна, так что останавливаться на деталях я не буду. Это был период, когда страсти накалились до предела.

8 сентября 1983 года в Мадриде началась встреча министров иностранных дел государств — участников Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе.

Приезду министров иностранных дел предшествовала довольно длительная работа экспертов, и, конечно же, самыми сложными для Советского Союза оставались вопросы гуманитарного порядка, или, как тогда говорили, вопросы «третьей корзины», то есть права человека, свобода выезда, свобода слова и так далее.

Заранее было условлено, что наш министр и госсекретарь США, воспользовавшись оказией, проведут отдельную двухстороннюю встречу. В порядке очередности (которая строго соблюдалась) встреча должна была состояться у американцев, а именно в резиденции посла США в Мадриде.

После того как наши сбили южнокорейский пассажирский самолет, во всем мире, и особенно в США, поднялась волна возмущения против «советской агрессии». Разумеется, это не предвещало ничего хорошего и для предстоящей встречи двух министров. Но уже перед самой встречей, как по команде, в американской печати появились сообщения, утверждавшие, что Шульц вообще откажется обсуждать обычный круг вопросов с Громыко, если Советский Союз не принесет извинения за сбитый самолет. Высказывались предположения, что встречи может и вовсе не быть, потому что извинения вряд ли последуют. В лучшем случае она продлится пять — десять минут. Повторяю: эти сообщения появились одновременно и в большом количестве, из чего можно было заключить, что сведения исходили из одного и того же источника.

Когда мы прибыли в Мадрид, американцы передали нам просьбу Шульца о том, чтобы основной встрече в полном составе предшествовала его беседа с глазу на глаз с Громыко. Практика таких бесед всегда существовала, но наши после газетной шумихи восприняли данную просьбу как намек на то, что именно во время этой беседы Шульц и поднимет вопрос об авиалайнере.

Громыко забеспокоился. Поручил мне встретиться с кем-нибудь из знакомых американских дипломатов команды Шульца и сказать, что если госсекретарь в ходе беседы один на один планирует поставить вопрос о самолете, то он, Громыко, согласия на нее не дает.

Я созвонился с американцами и отправился в гостиницу в центре Мадрида, где они разместились. Том Саймонз, профессиональный американский дипломат, которого я хорошо знал, выслушал меня. Затем появился заместитель госсекретаря Ричард Бэрт и от имени Шульца заверил, что во время встречи с глазу на глаз вопрос о южнокорейском авиалайнере подниматься не будет.

Поехали в американское представительство. Как всегда, у входа — толпа журналистов, они наперебой спрашивают Андрея Андреевича, верно ли, что встреча будет очень короткой. Он, не отвечая, проходит в здание и сразу же уединяется с госсекретарем. Вопрос, который поднимает Шульц, действительно не связан с авиалайнером, а относится к группе вопросов «третьей корзины». Оказалось, что член нашей делегации на предшествующих переговорах в Мадриде, генерал КГБ Сергей Кондрашов, занимавшийся гуманитарными вопросами, а также диссидентами и отказниками, в конфиденциальном разговоре с одним американским дипломатом пообещал, что вскоре после мадридской встречи на уровне министров группа отказников, за которых особенно ратовал Запад, будет отпущена из СССР. Американцы знали о том, что Кондрашов работает в КГБ, и, очевидно, не сомневались, что от него исходит самая достоверная информация по таким делам.

Шульц в начале беседы все же попросил Громыко подтвердить сказанное Кондрашовым.

Я был лично знаком с Кондрашовым, знал его как человека опытного, слов на ветер не бросающего. Поэтому для меня (как, думаю, и для Шульца) стал полной неожиданностью ответ Громыко, который полностью опроверг слова, по его выражению, «какого-то там члена делегации» и добавил, что ничего подобного не планируется и не планировалось. К тому же он не преминул заявить, что мы «никогда не будем идти на поводу у Запада» и все, о чем сказал Шульц, — это «попытка вмешательства во внутренние дела Советского Союза». Прозвучало заявление довольно жестко.

Шульца ответ Громыко обескуражил. Он стал ссылаться на то, что сведения исходят от весьма авторитетного члена советской делегации, а не от «какого-то там». Громыко сказал, что ему нет дела до того, о чем «болтают всякие безответственные лица». Короче говоря, разговор не получился.

Тем не менее свое обещание Шульц выполнил: об авиалайнере не было сказано ни слова. Мы перешли в другой зал, где собрались все участники переговоров.

Забегая вперед, скажу, что этих отказников через некоторое время все же выпустили из СССР.

Несколько позднее при встрече с Сергеем Кондрашовым, ныне уже отставным генерал-лейтенантом, я, вспомнив тот эпизод, спросил его:

— Как же такое могло случиться?

Он ответил, что заверения по поводу конкретных отказников получил от Андропова. А неосведомленность Громыко объяснил сбоем в передаче информации в верхних эшелонах власти в Москве. Словом, что-то Громыко не доложили.

Итак, мы сели за стол переговоров и приступили к обсуждению повестки дня. И тут началось. Громыко нервничал. Его вывел из себя разговор об отказниках и диссидентах. Шульц, который тоже был взвинчен, заявил, что хочет начать беседу с вопроса о сбитом авиалайнере. Громыко наотрез отказался обсуждать эту проблему первой. Он сказал, что готов ответить на любые вопросы, касающиеся самолета, но начинать беседу с этого не намерен. Надо, мол, смотреть широко на всю сферу советско-американских отношений, и начинать следует в соответствии со сложившейся традицией: обсудить, куда вообще идут отношения между нашими странами, каково их состояние и перспективы, затем перейти к проблеме разоружения и так далее. А где-то в ходе беседы он готов ответить на вопросы и относительно авиалайнера. Но Шульц вновь повторил, что настаивает на том, чтобы начать именно с этой темы. Громыко не сдавался. Пошли по кругу. И Громыко, и Шульц упрямо твердили каждый свое. Прошло полчаса.

И вдруг Громыко, видимо уже дойдя до предела, изо всех сил стукнул кулаком по столу, резко встал и заявил:

— Если вас не интересуют глобальные вопросы советско-американских отношений, от которых действительно зависит мир во всем мире, и вы хотите свернуть на какую-то провокационную затею, то вообще никакой беседы не будет!

Шульц, спокойный и уравновешенный по характеру человек, тоже сильно ударил кулаком по столу и выкрикнул:

— Значит, никакой беседы не будет!

Все притихли. Такого никто никогда не видел. Министры, оба красные, до предела раздраженные, стояли друг против друга. Тогда мне показалось, что они готовы разорвать друг друга на куски и только стол, разделявший их, спасает от этого.

— Значит, — спросил Громыко, — мы так и будем считать, что Соединенные Штаты и вы, как их представитель, не желаете обсуждать вопросы, от которых зависит мир на земле?! Не хотите?!

— Нет, мы хотим обсуждать! — воскликнул Шульц. — И признаем первостепенное значение наших отношений для судеб мира!

— А если хотите, так давайте обсуждать… — снизил тон Громыко.

— Давайте, — уже спокойно согласился Шульц.

Перепалка прекратилась, начались переговоры. Причем именно по той повестке дня, которую предложил Громыко. Беседа шла в обычном ритме, пока разговор все же не зашел о сбитом авиалайнере. Тут министры наговорили друг другу массу резких слов. Но кулаками больше не стучали. Словом, все закончилось нормально, и пророчества журналистов были полностью опровергнуты: беседа продолжалась не пять — десять минут, а часа три.