Лапоточки на память

Город Сан-Хосе. Здесь у нас состоялась встреча на заводе фирмы «Ай-би-эм», где производились счетно-вычислительные машины, говоря сегодняшним языком — компьютеры. Принимал Хрущева президент компании Томас Уотсон — моложавый, подтянутый руководитель ведущей фирмы в одной из самых современных областей науки и бизнеса.

Никита Сергеевич внимательно осматривал предприятие: ему показывали новые модели компьютеров, которые отличались от современных, как небо от земли, огромными размерами. Это были просто шкафы, в которых крутились большие бобины, мигали разноцветные лампочки. На широких бумажных лентах, выползавших из принтеров, мы прочли приветственные слова в адрес Хрущева, а на одной даже лицезрели его портрет. Компания собрала со всех своих заводов работников, знающих русский язык, и они исполняли роль гидов.

Затем наступило время ланча. Обедали в заводском кафетерии самообслуживания. Уотсону, Хрущеву и всем нам выдали подносы и провели к прилавку, на котором стояли различные закуски, холодные и горячие блюда. Похоже, Хрущев никогда раньше не бывал в такого рода кафетериях. Он с энтузиазмом выбирал себе еду, раскладывал ее на подносе. Проходя мимо кассы, сказал:

— А у меня денег нет.

Уотсон улыбнулся:

— Ничего. На первый раз мы за вас заплатим.

Томас Уотсон не скрывал своей радости от общения с высоким гостем. Это и неудивительно — у него были давние связи с Советским Союзом. Во время войны он служил пилотом бомбардировщика, и ему однажды пришлось через Аляску и Сибирь долететь до Москвы. Он как бы проложил маршрут, по которому потом летели самолеты, передаваемые Советскому Союзу по ленд-лизу. В другой раз он почти месяц прожил в Москве, так что о России знал не понаслышке. Хрущев тоже проникся симпатией к Уотсону, на его шутки в тон отвечал:

— Компьютерные технологии считаются секретными, но мне все это можно показывать, потому что я в этом ничего не понимаю.

И здесь Никита Сергеевич не обошелся без поговорки, которая опять оказалась трудной для перевода. Он сказал, что не пытается обратить капиталистов в свою веру, что «всяк кулик свое болото хвалит» и что «время нас рассудит», мол, давайте соревноваться, а пока не будем обижаться.

Я, конечно, знал, что существует такая птица — кулик, но никогда ее в жизни не видел. И как она называется по-английски, не имел представления. Но выходить из положения надо было. И я перевел: «Всякая утка свое озеро хвалит». Тут надо сказать, что одна из телекомпаний наняла на период пребывания Хрущева в США русского переводчика. Это был некто Орлов, происходивший из семьи знаменитого графского рода Орловых. Он переводил речи Хрущева синхронно, я же — последовательно. Таким образом, зрители слышали сразу два перевода. Орлов, надо отдать ему должное, знал, как по-английски будет «кулик», и правильно перевел. А утром я прочитал в какой-то газете еще один вариант перевода: «Каждая змея свою трясину хвалит». На следующий день другая газета поместила маленькую заметку «Холодная война между переводчиками», заканчивавшуюся словами: «Итак, утка, кулик или змея? Озеро, болото или трясина?»

Вечером в Сан-Франциско состоялся банкет. И здесь я убедился, что не зря Громыко ходил поздней ночью в номер к Лоджу, — речи были взвешенными, уважительными и даже, я бы сказал, дружескими. Хрущев с удовольствием делился своими впечатлениями от Америки, а потом вдруг упомянул о Лос-Анджелесе. Очень мягко стал говорить о том, что отнюдь не всегда удается произнести удачную речь. Видимо, именно это и произошло с мэром Поулсоном. Но он, Хрущев, на него не в обиде. Этими словами он добил Поулсона. Это был, как сказали бы американцы, «поцелуй смерти». Есть тут связь или нет… но следующие выборы Поулсон проиграл.

Что касается Томаса Уотсона, то в 80-х годах он был назначен послом США в СССР и пользовался уважением нашего руководства. Когда окончился срок его пребывания на этой должности, Уотсону было оказано неслыханное по тем временам доверие — ему разрешили покинуть Советский Союз перелетом по сибирскому маршруту, по тому самому, по которому он совершил полет в дни войны. За ним был прислан американский самолет, Томас сел за штурвал и улетел. Хочется думать, что он увозил с собой добрые воспоминания о нашем народе.

Когда много лет спустя я встретился с ним в Нью-Йорке, Томас вспомнил о том, что я на прощальном приеме в его посольстве в Москве подарил ему на память маленькие сувенирные лапоточки. Их он повесил над штурвалом, улетая домой, и с тех пор хранит этот сувенир у себя как символ удачи.