Виктор Суходрев Лондон, 1943 год

По возвращении в Лондон наша жизнь вернулась в нормальную колею. Хотя, насколько я помню, отдельные налеты совершались. С середины 1944 года ситуация вновь осложнилась. У Германии появилось новое оружие, так называемая летающая бомба, или ФАУ-1. Выражаясь сегодняшним языком, это был прототип крылатой ракеты. Говорю об этом не понаслышке. Я ее видел своими глазами: нечто похожее на укороченный самолет с кургузыми крыльями и короткой же черной трубой поверх фюзеляжа. И вот однажды днем, когда я гулял в парке, эта штука появилась в небе надо мной. Она летела на небольшой высоте, треща, как мотоцикл, а за ней стремительно гнался английский истребитель «спитфайер».

Характерный стрекот реактивного двигателя особенно явственно слышался ночью. Но самое страшное начиналось, когда он вдруг замолкал: это означало, что топливо кончилось и через какие-то мгновения ракета спикирует и взорвется.

Через несколько месяцев стало еще страшнее: на Лондон обрушились ФАУ-2. Это уже прототип баллистических ракет. Их не было ни слышно, ни видно до момента взрыва. Значит, и тревогу не могли объявлять.

Нас, детей, срочно эвакуировали в замечательный уголок неподалеку от курортного города Блэкпул на берегу Ирландского моря. Местечко носило романтическое название «St. Anne’s on Sea» — «Святая Анна на море». Для нас это было чудесное время, мы жили в бывших пансионатах, купались, загорали, играли на пустынных песчаных пляжах.

Как раз в период нашего пребывания в «Святой Анне на море» произошел один весьма знаменательный для меня случай. В доме, где располагалась наша школа, решили сделать какой-то мелкий ремонт. Наняли небольшую местную строительную фирму. Ее владельцем оказался высокий здоровенный англичанин, добрый улыбчивый человек, с которым я сразу подружился. Школьный завхоз по-английски не говорил и как-то попросил меня помочь в общении с владельцем фирмы и рабочими. Можно сказать, что это был мой первый опыт работы в качестве переводчика.

В это время Красная армия начала быстро продвигаться на запад, спасая тем самым Англию от высадки немецкого десанта. До нападения немцев на Советский Союз наша страна считалась союзницей Гитлера, агрессором, напавшим на Финляндию, поделившим Польшу. Словом, для англичан мы были почти такими же злодеями, как нацисты. Но после того как Гитлер напал и на Советский Союз, отношение англичан к нам резко изменилось. А после победы в Сталинграде на советских людей стали смотреть как на героев-освободителей, нас, что называется, носили на руках.

Как-то дядя Джек, наш лондонский сосед, подарил мне свою каску и военный ремень времен Первой мировой войны. На каске он изобразил звезду с серпом и молотом. А еще он сделал мне игрушечный автомат из обрезка газовой трубы и ножки от стула, вместо барабана там была выкрашенная в черный цвет жестяная коробка из-под конфет. Он даже снабдил автомат заводным механизмом, чтобы тот трещал, «как настоящий». На одной из сохранившихся фотографий тех лет я запечатлен на улице возле нашего дома «в полном обмундировании». Полагаю, что раньше в такой «форме» я и не помыслил бы появиться на улице. Сталинградская битва действительно ощутимо изменила отношение к нам англичан.

Однажды владелец строительной фирмы пригласил меня к себе в гости на субботу. Он жил в Блэкпуле вместе с женой и сыном — моим ровесником. В то время я увлекался футболом: вырасти на родине этой игры и не стать ее поклонником просто невозможно. И как раз в этот день состоялась игра, в которой участвовала знаменитая команда Блэкпула. После матча мы отправились домой к владельцу фирмы. Там же собрались школьники, одноклассники его сына, соседи. Я был счастлив: впервые увидел настоящий английский футбольный матч, обзавелся новыми товарищами. Англичанам же, как я теперь понимаю, было больше всего интересно посмотреть на живого русского мальчика, да еще говорящего по-английски. Затем хозяин отвез меня на машине домой.

Через несколько дней одна из моих школьных учительниц вдруг остановила меня на перемене и сказала, что со мной хочет поговорить «дядя, приехавший из Лондона, из посольства», и привела в одну из комнат, оставив наедине с незнакомым человеком. Тот усадил меня напротив себя и довольно строгим тоном, не столько спрашивая, сколько утверждая, напомнил, что я был на днях в гостях у англичанина — хозяина строительной компании, ремонтировавшей школу. Я с готовностью это подтвердил. Он спросил:

— А что ты там делал?

Я и на этот вопрос ответил довольно подробно, рассказал о футбольном матче, о ребятах и даже про кекс, который подали к чаю.

— Какие вопросы тебе задавали? — не унимался «дядя», с каждой минутой нравившийся мне все меньше.

Я пересказал ему наши разговоры.

— А не спрашивали они что-нибудь про твою маму, о том, где она работает?

Ну какие такие государственные тайны мог знать третьеклассник? Я отвечал правдиво и очень удивился, когда он сказал:

— Знаешь что, не надо тебе больше туда ездить.

К тому времени вместе с языком я уже впитал в себя и некоторые английские культурные традиции, поэтому не только не представлял, что можно явиться в гости без приглашения, но и легко мог предположить, что меня туда больше никогда не пригласят. Но если пригласят… почему это я не могу поехать туда, куда пожелаю? И тогда «дядя» на полном серьезе стал объяснять мне, десятилетнему, почему нельзя общаться с этим англичанином: тот может задать такие вопросы, на которые я «не так отвечу». Вот он, сотрудник посольства, знает, что можно говорить, а чего нельзя, а я не знаю. На этом разговор закончился. Я был удручен. И долго не мог понять, на какие же такие вопросы я могу «не так ответить». И что это такое — «не так ответить»?

После того как у немцев отбили базы, с которых запускали ФАУ, налеты закончились, и мы вернулись обратно в Лондон.

Когда я жил в «Святой Анне на море», мама, разумеется, оставалась в Лондоне и приезжала лишь по воскресеньям. За мной же присматривала мать моего одноклассника. Жил я в небольшой комнатке одного из домов прямо на берегу моря — до войны это был пансионат. По сути, я был очень самостоятельным ребенком. Меня никто не принуждал, скажем, чистить зубы или мыть руки. Я просыпался сам, выбирал одежду. Разве что легкий завтрак нам с приятелем готовила его мать. После занятий в школе мы обедали уже все вместе — и школьники, и учителя.

Я вовсю читал английские книжки, соответствующие, конечно, моему возрасту. Безусловно, читал и английские газеты. Телевидения тогда вообще не было, я любил слушать радио, особенно последние известия. Окружающие взрослые даже просили меня рассказывать после новостных передач о последних событиях на фронтах, прежде всего на наших. Поэтому я всегда был в курсе всех побед Красной армии. В школе висела карта, и мы, дети, постоянно передвигали флажки, отмечавшие наступление нашей армии. Следили мы и за наступлением войск союзников после открытия второго фронта.

В Англии во время войны широкий размах получила кампания по сбору всякого утиля — бумагу собирали, картон, но в основном, конечно, металлолом. Занимались этим и дети, причем по всей стране. Естественно, ни мы, ни наши родители не могли в этом участвовать. Но родители, помню, собирали деньги в фонд помощи, а соседи-англичане передавали через них теплые вещи, вязаные носки для наших солдат. Мы, само собой, ничего не шили и не вязали, но что-то пытались мастерить, собирали карандаши и тетрадки для отправки в Союз.

Кстати, все посылки подобного рода могли быть отправлены только морским путем, конвоем, поскольку никакого иного сообщения между Англией и Советским Союзом тогда просто и не существовало.

Вспоминаю, что после известия о нашей победе в Сталинградской битве по всей Англии развернулась кампания по сбору денег на приобретение и отправку в СССР походных аппаратов для переливания крови и рентгеновских установок. Именно тогда был получен как бы первый опыт миниатюризации этой очень громоздкой аппаратуры. Наверное, англичане знали, да и мы им подсказывали, что подобная медицинская техника была нам особенно нужна в полевых госпиталях и в освобожденных от врага районах. И они, уже по собственной инициативе, устраивали публичные символические передачи данной аппаратуры. Такие церемонии проходили, например, в помещениях кинотеатров. Приглашали и нас, школьников, поскольку считалось, что эта техника предназначалась на освобожденных территориях и для детей. Ну а мы должны были их представлять, вещая речи, заранее подготовленные и заученные. Выступали обычно трое: один мальчик, постарше меня, который хорошо знал английский, девочка, тоже старше и знающая язык, и я.

Однажды ответную дружескую встречу устроил наш посол в зимнем саду советского посольства. Накрыли столы: лимонад, пирожные, бутерброды… Однако до прихода английских школьников нам строго-настрого наказали ничего не трогать, «пока англичане не покушают». У нас, естественно, глаза разгорелись, мы едва дождались окончания церемонии, и стоило закрыться двери за последним английским школьником, как мы, словно саранча, накинулись на оставшиеся яства и мигом их смели.

Тогда в Англии было голодно. Так же как и у нас, действовала карточная система. Нормы были скудные. Англии даже в мирные дни приходилось закупать продовольствие за границей, что уж говорить о военном времени. Многие морские пути оказались перекрыты, в воздухе хозяйничали немцы, так что продуктов катастрофически не хватало. Но все-таки нормы соблюдались неукоснительно. Если на карточке было написано «четверть фунта масла и два яйца», вы могли быть уверены, что получите именно эти продукты и в указанном количестве. Не было никаких «рабочих», «иждивенческих», «служебных» карточек: пайки делились только на «взрослые» и «детские». Правда, существовал черный рынок. Помню, у моей мамы были «свой мясник», «свой бакалейщик», у которых можно было прикупить продукты.