«Жил и умер…»

Моим планам не суждено было сбыться.

Едва я начал засыпать, как раздался телефонный звонок.

Чертыхаясь, я подошел к тумбочке, на которой стоял аппарат. Звонил секретарь нашей делегации Игорь Земсков.

— Виктор, вставай скорее! Шастри умирает! — послышался в трубке его встревоженный голос.

«Ну вот, напились и развлекаются», — спросонья подумал я и рявкнул в трубку:

— Прекрати дурака валять, Игорь. Дай человеку выспаться!

Только я добрался до постели, как телефон зазвонил снова.

— Слушай, — взмолился я, — если у вас кончилась выпивка, у меня тут стоит бутылка коньяка. Возьмите и оставьте меня в покое!

— Витя, подожди. Не бросай трубку. Шастри действительно умирает.

Только тут я понял, что он не шутит.

Я быстро оделся и спустился в холл. Меня встретил Земсков, который сказал: из резиденции индийского премьера сообщили, что у Шастри сильный сердечный приступ, туда уже выехали врачи из ташкентской спецбольницы.

Среди членов нашей делегации был один из заместителей Громыко — Николай Фирюбин, в МИДе курировавший азиатский регион. Мы вместе с ним кинулись к дежурной машине и по пустынному городу (было около часа ночи) помчались в резиденцию Шастри. Я сказал шоферу, чтобы гнал как можно быстрее. Никогда не забуду тех безлюдных ташкентских улиц за окном «Волги» и того тревожного чувства, которое охватило меня тогда.

Уже на подъезде к резиденции, она называлась «Дормень», мы нагнали машину Косыгина и въехали во двор буквально у нее на хвосте. В дом я вошел сразу за Алексеем Николаевичем. Нас немедленно повели в спальню Шастри. Первое, что мы услышали, были звуки сильного, учащенного дыхания. Так дышат пожилые люди, когда им приходится подниматься пешком на высокий этаж. Посреди комнаты, прямо на полу, лежал Шастри. Над ним, стоя на коленях, колдовали врачи.

— Так он жив?! — воскликнул Косыгин.

Подняла голову одна из врачей, пожилая женщина, как потом выяснилось, — ведущий кардиолог ташкентской правительственной больницы. На лице у нее было такое безнадежное отчаяние, что мы поняли: Шастри спасти не удастся. Собственно говоря, он уже умер, дыхание было мнимым — легкие раздувал аппарат искусственного дыхания.

Через несколько минут врачи сказали, что дальнейшие меры бесполезны, и отключили аппарат. В комнате воцарилась тишина. Тело Шастри положили на кровать.

Его личный слуга рассказал потом, что премьер-министр чувствовал себя нормально, собирался лечь спать, попросил чаю. Потом вдруг встал, сказал на хинди: «Мама, мама» — и упал.

В особняк уже приехали министр иностранных дел, министр обороны, посол Индии. Все были в полной растерянности. Только что успешно закончилось такое важное совещание, так все шло хорошо…

Не могу не отметить одну немаловажную деталь, может быть ускорившую кончину Шастри. На следующий день, по приезде домой, он должен был отчитаться в парламенте и доказать правильность своих действий — обосновать те необходимые уступки, на которые он пошел во время переговоров. Но оппозиция в Индии всегда была достаточно сильной. Шастри знал и, наверно, переживал, что далеко не все согласятся с достигнутыми компромиссами. Замечу, что Айюб Хану было легче в этом отношении: в Пакистане еще действовал военный режим и президенту ни перед кем отчитываться не надо было.

Так получилось, что мы с Косыгиным какое-то время оставались вдвоем в спальне Шастри: одни члены индийской делегации связывались с Дели, другие проводили экстренное совещание.

После некоторого замешательства министр иностранных дел Индии сказал, что надо накрыть тело Шастри индийским национальным флагом. Начали искать флаг. В конце концов он обнаружился у начальника нашей охраны. Я взял его и вернулся в спальню. Мы с Алексеем Николаевичем встали по обе стороны кровати, на которой лежало тело Шастри, развернули флаг и аккуратно накрыли им покойного.

По индийским обычаям тело умершего следует кремировать на следующий день после смерти. Поэтому гроб с телом премьер-министра надлежало срочно отправить в Дели. Так же срочно надо было подготовить официальное сообщение о смерти Шастри.

Той же ночью Ташкентскому авиационному заводу приказали изготовить гроб из алюминия с выпуклым окошком из плексигласа. Потом возникла проблема с лафетом. Маршал Малиновский дал личное указание распилить артиллерийскую гаубицу, чтобы взять лафет. К утру все было готово.

Большой траурный кортеж через весь город двинулся в сторону аэропорта. Специальным рейсом вместе со своим покойным премьером улетели и члены индийской делегации.

Из Москвы пришло решение, что на похороны должен лететь Косыгин. Значит, летел и я.

Три дня, проведенные в Дели, дались нам нелегко. С аэродрома мы направились в особняк Шастри. Его тело, все в цветах, уже лежало на погребальных носилках. Индуистские священнослужители распевали над ним молитвы. На полу, у ног покойного, на корточках сидела его вдова. Увидев Косыгина, она сделала несколько выразительных, чисто индийских жестов: двумя руками указала на тело мужа, затем слегка помахала и взмахнула ими вверх над головой. «Жил и умер…» — примерно так можно было истолковать ее жесты.

В тот же день в Дели съехались многочисленные официальные представители мирового сообщества. От США прибыл вице-президент Губерт Хэмфри. И, как это обычно бывало в таких случаях, после кремации состоялась череда деловых встреч Косыгина со многими из приехавших. Это была непрерывная, интенсивная работа. Конечно же, Косыгин встретился и с Индирой Ганди, которая после экстренного совещания индийского правительства была назначена новым премьер-министром.