Индо-буддийская традиция

Где мысль бесстрашна и чело гордо поднято;

Где знание свободно;

Где мир не разбит на клетки перегородками;

Где слова исходят из глубин истины;

Где неустанное стремление простирает руки к совершенству;

Где светлый поток разума не блуждает в бесплодной и мертвой пустыне песков;

Где разум направлен к высоким помыслам и деяниям, —

В этих небесах свободы, отец мой, да пробудится страна моя.

Рабиндранат Тагор. Гитанждали

Каждому народу, великому или малому, суждено оставить в истории своей неповторимый след. Эта та Великая Идея, те прозрения и духовные открытия, которые он кладет на алтарь всемирной культуры, тем самым как бы добавляя еще один камень к бесконечно творимому зданию общечеловеческой духовности. «Каждая нация, — говорил Р. Тагор, — обязана самовыразиться перед миром, …сделать всеобщим достоянием то лучшее, что есть у нее… Преодолевая собственные, частные интересы, она посылает всему миру приглашение принять участие в празднике ее духовной культуры» [Цит. по: 4. С. 19].

Что же дала миру индо-буддийская духовная традиция? И что позволило объединиться в ее основании двум великим религиям Востока — первобытной по происхождению, языческой религии индуизма и буддизма — одной из трех мировых религий, потерпевшей в индийском обществе полное поражение (хотя и оказавшего на него влияние), но овладевшего воображением многих народов к востоку от Индии?

Начнем с индуизма. Вот что пишет Джавахарлал Неру в книге «Открытие Индии»: Индуизм как вера расплывчат, аморфен, многосторонен, каждый понимает его по-своему. Трудно дать ему определение или хотя бы определенно сказать, можно ли назвать его религией в обычном смысле этого слова… Смысл его можно выразить в словах: живи и жить давай другим» [7. С. 144]. А вот как пытался определить суть индуизма Махатма Ганди: «Если бы меня попросили определить индусское вероисповедание, я сказал бы просто: поиски истины ненасильственными средствами. …Индуизм — это неустанная погоня за истиной… Индуизм есть религия истины. Истина — это Бог. Отрицание Бога нам ведомо. Отрицание истины нам ведомо» [7. С. 114].

Итак, истина и ненасилие. Эти две в не меньшей степени присущи и буддизму. «Буддизм и особенно джайнизм²⁰, — пишет Дж. Неру, — развили идею ненасилия, уже содержащуюся в Ведах и Упанишадах. Этим религиям были свойственны особое уважение к жизни и доброта к животным. И неизменно за всем этим скрывалось стремление вести праведную и более возвышенную жизнь» [7. С. 272].

Идея стремления к истине и ненасилия существуют в индо-буддийской традиции как единое целое, не противореча одна другой. Их объединяет, с одной стороны, убеждение, что монополии на истину не существует, что есть множество путей видеть истину и приближаться к ней: с другой стороны, вера в то, что «истину наследует кроткий». «Ищущий истину, — писал Махатма Ганди, — должен быть смиреннее праха. Мир попирает прах, но ищущий истину должен настолько смириться, чтобы даже прах мог попрать его. И только тогда, а не прежде, он увидит проблески истины» [2. С. 37 — 38]. Истина, как всегда здесь считали, открывается лишь тому, кто готов ее принять, — духовно зрелому человеку, который не обратит знание во зло.

Другими словами, «примирение» и взаимопроникновение индуизма и буддизма произошло прежде всего не в области религиозного культа, вероучения и даже не в области философских идей, а в сфере социально-нравственных принципов и ценностных ориентаций. «Именно этический, социальный и практический идеализм Будды и его религия оказали неизгладимое воздействие на наш народ…», — пишет Дж. Неру [7. С. 270]. В этом смысле в буддизме, действительно, не оказалось «ничего такого, что нельзя было бы примирить с индусским мышлением в его широком аспекте» [7. С. 269]. Показательно, что термином «арья дхарма» («арийская дхарма)²¹ обозначались все без исключения религии, возникшие в Индии. Его употребляли как те, кто признавал Веды, так и буддисты и джайны. Сам Будда называл свой путь к спасению «арийским путем».

Культ истины и ненасилия связан в индо-буддийской духовной традиции с еще одной ее доминантой, также в равной степени присущей и индуизму, и буддизму, — идеей общекосмического единства мира и человека. Отсюда — тот характерный для индо-буддийского миропонимания упор на конечную цель жизни, постоянно присутствующий здесь «трансцендентный элемент»²², о котором пишет Дж. Неру. «Ведите правильную жизнь, отдавая ей все силы и энергию, но стойте выше ее…» [7. С. 126].

Это миропонимание учило не отказу от жизни и деятельности, а отрешенности от мирской суеты. Полностью принимая жизнь, оно в то же время отказывалось стать ее жертвой и рабом. Всю историю индо-буддийской культуры пронизывает мысль о необходимости поддержания равновесия между миром зримым и незримым, «дольним» и «горним», «ибо, выказывая чрезмерную приверженность деятельности в видимом мире, мы забываем об ином мире и теряем конечную цель самого действия» [7. С. 126 — 127]. «Сочетание земного с небесным — вот идеал, к которому должен стремиться человек», — так формулирует основную идею индо-буддийской духовной традиции президент Литературной академии Индии профессор В. К. Гакак [8. С. X].

В области социально-политической мысли эти идеи проявились в стремлении к нравственному решению вопросов, касающихся взаимоотношения человека и общества, общества и государства, власти и подчинения, в крайней степени мировоззренческой терпимости, в практически полном отсутствии в индивидуальном и массовом сознании потребительских ориентаций и эгалитарной идеи, в традиционной мечте о власти, носителем которой являлась бы высокодуховная личность или группа таких личностей. Не случайно образ «идеального правителя» ассоциировался здесь с такими царями, как Викрама (I в. до н. э.) или Ашока (273 — 232 гг. до н. э.), прославившимися своим великодушием, служением людям, отсутствием высокомерия. «Истинное завоевание — это завоевание сердец силой закона долга или благочестия» — гласит один из высеченных на камне «указов» Ашоки [см. 7. С. 204].

Не случайно и то, что Индийский национальный конгресс, первая наиболее влиятельная политическая партия Индии, вырос из ежегодных съездов патриотически настроенных индийских интеллектуалов и религиозных деятелей — людей, хорошо известных и глубоко уважаемых народом, олицетворяющих в его глазах «духовность» и «праведность». Столь же закономерной выглядит своего рода «двойственность» идеологической и политической жизни Индии — наличие в ней как бы второго, «глубинного» плана, достаточно ярко проявившегося в движении за национальную независимость. С одной стороны, Индийский национальный конгресс — современная светская демократическая организация. С другой — религиозно-реформаторское движение, возглавляемое «святым», аскетом Махатмой Ганди, стоящим как бы «по ту сторону» формальной политической организации и именно этим придающий ей силу. Новейшая история индо-буддийского общества знает целую плеяду деятелей этого типа, хотя и меньшего масштаба (Джайпракаш Нарайян, Виноба Бхаве и др.), чуравшихся формальной власти, но пользовавшихся колоссальной реальной властью полуполитиков-полусвятых.

Убежденность в том, что счастье одного человека или отдельной страны неотделимо от интересов мирового сообщества, что личность может достичь гармонии лишь в том случае, если она будет подкреплена социальной гармонией во всем мире, что согласование интересов граждан внутри отдельного государства предполагает и согласование интересов различных государств, является исходным пунктом всех внешнеполитических концепций, созданных в рамках индо-буддийского миропонимания. Именно оно вооружило человечество концепцией «панча шила» (в пер. с хинди — «пять принципов») — основополагающими принципами взаимоотношений государств современного мирового сообщества, без которых уже немыслимо его дальнейшее развитие.

«Мир не создан для человека, и человек лишь тогда встает во весь свой рост, когда сознает достоинство и ценность жизни, ему не принадлежащей, — так писал древнеиндийский поэт Калидаса [Цит. по: 8. Т. 125]. Значит, индо-буддийская культура уже в V веке знала то, что европейская поняла лишь в XX столетии. «Зло не может позволить себе быть побежденным. Добро может» [10. С. 227] — эту истину западной цивилизации, похоже, еще только предстоит понять. Что же касается культуры, утверждающей подобное отношение к миру и человеку, то, думается, она не может не вызвать той «умственной симпатии», о которой писал Ф. И. Тютчев, касаясь в одном из писем взаимосвязей различных культур и народов.