Монтескьё

Шарль Луи Монтескьё (1689 — 1755) — французский философ, историк, правовед, представитель старшего поколения просветителей XVIII в., примыкал к умеренно оппозиционным кругам французской буржуазии, выступал против феодальных порядков, абсолютизма и феодально-клерикальной идеологии. Монтескьё родился в старинной аристократической семье, принадлежавшей к «дворянству мантии», высшему судебному чиновничеству. После получения классически-светского образования изучал право, историю, культуру, литературу, особенно античного мира и Рима.

В 1714 г. Монтескьё стал советником парламента, а два года спустя одним из вице-президентов парламента (суда) в г. Бордо. Начало судейской деятельности совпало с концом правления Людовика XIV, закатом абсолютизма во Франции, зарождением и развитием в недрах феодального строя новых буржуазных отношений, новой надстройки и, соответственно, новых политических, правовых, философских, художественных, нравственных идей и идеалов.

Монтескьё активно участвовал в общественно-политической жизни страны. В 1728 г. он был избран во Французскую академию.

После анонимной публикации в Голландии романа «Персидские письма» (1721) Монтескьё, признавшийся в авторстве, приобрел шумную литературную славу вместе с репутацией вольнодумца и критика феодально-абсолютистского режима. В «Письмах» устами вымышленных персидских путешественников Монтескьё тонко высмеивал существующие во Франции порядки, политический произвол, безнравственность двора Людовика XIV, жадность, бесчеловечное подавление свободы совести и расправы, учиняемые церковью над инакомыслящими. Автор возвысил голос не только против короля, но и против Ватикана — центра католической реакции.

В «Письмах» Монтескьё выявил родство правления короля во Франции с азиатскими деспотиями, что было серьезным обвинением в адрес французской монархии. Ей противопоставлялся некий идеал общества, в котором достигнута гармония «частных» и «общественных» интересов, разгулу религиозного фанатизма противостоят веротерпимость и свобода совести. В романе намечена осторожная конфронтация с религией. Однако Монтескьё предпочел деизм. Он допускал существование Бога как творца природы, установившего законы и не вмешивающегося впоследствии ни во что происходящее.

Анализируя насущные задачи французской экономики, Монтескьё придавал особое значение развитию производства, земледелия, ремесла, что могло существенно улучшить условия жизни людей. Перспективы развития материального производства он поставил в зависимость от развития науки и техники.

В 1726 г. Монтескьё отказался от службы, чтобы полностью посвятить себя науке, изучению обычаев, нравов, законодательства и политических институтов сопредельных с Францией государств. С этой целью он посетил Германию, Австрию, Италию, Швейцарию, Англию. С 1731 по 1734 г., возвратившись в свое имение под Бордо, Монтескьё пишет историографическое введение «Размышления о причинах величия и падения римлян» (1734), которое предварило основной труд — трактат «О духе законов». Последнему автор посвятил около двадцати лет своей жизни. Отмеченные произведения характеризуют три стадии развития философско-политической мысли Монтескьё. Комплексы идей, изложенных в них, оказали существенное влияние на французское Просвещение.

Работа «Размышления о причинах величия и падения римлян» убедительно показала, что без знания прошлого невозможно понять современность и обоснованно судить о будущем. Монтескьё попытался уловить необходимый, закономерный характер общественной жизни. Он поставил вопрос о выработке такого каузального (причинного) понимания истории, которое позволило бы выявить естественные общие причины, влияющие на судьбы народов, в противовес теологическим концепциям «сверхъестественной» необходимости. Такой подход Монтескьё применил к анализу истории Древнего Рима. Работа имела явную антиклерикальную направленность и оказала существенное влияние на развитие просветительских идей во Франции.

Итоговым философским произведением, в котором Монтескьё обобщил и привел в систему свои философские, социологические, правовые, экономические и исторические взгляды, явился трактат «О духе законов» (1748). В России он впервые был издан в 1775 г. По признанию современников, книга Монтескьё «вскружила голову» всем прогрессивно настроенным французам и получила осуждение реакционеров Сорбоннского университета и духовенства Ватикана. После публикации трактата Монтескьё совместно с коллегами-единомышленниками плодотворно работал над знаменитой французской «Энциклопедией».

Основной целью работы «О духе законов» явилось создание светской, а не религиозной концепции всемирной истории.

Я начал с изучения людей и нашел, что все бесконечное разнообразие их законов и нравов не вызвано единственно произволом их фантазии.

Я установил общие начала и увидел, что частные случаи как бы сами собой подчиняются им, что история каждого народа вытекает из них как следствие и всякий частный закон связан с другим законом или зависит от другого, более общего закона.

Обратившись к древности, я постарался усвоить дух ее, чтобы случаи, существенно различные, не принимать за сходные и не просмотреть различий между теми, которые кажутся сходными.

Принципы свои я вывел не из своих предрассудков, а из самой природы вещей [10. С. 537].

Удобным средством для Монтескьё выпроводить Бога из истории стал деизм. В книге имеют место ссылки на установленные Богом законы. Вместе с тем Бог относится к миру лишь как «создатель и охранитель», поскольку разумные существа могут «сами для себя создавать законы».

Итак, есть первоначальный разум; законы же — это отношения, существующие между ним и различными существами, и взаимные отношения этих различных существ.

Бог относится к миру как создатель и охранитель; он творит по тем же законам, по которым охраняет; он действует по этим законам, потому что знает их; он знает их, потому что создал их, и он создал их, потому что они соответствуют его мудрости и могуществу [10. С. 538].

Единичные разумные существа могут сами для себя создавать законы, но у них есть также и такие законы, которые не ими созданы. Прежде чем стать действительными, разумные существа были возможны, следовательно, возможны были отношения между ними, возможны поэтому и законы. Законам, созданным людьми, должна была предшествовать возможность справедливых отношений <…>

Но мир разумных существ далеко еще не управляется с таким совершенством, как мир физический, так как, хотя у него и есть законы, по своей природе неизменные, он не следует им с тем постоянством, с которым физический мир следует своим законам. Причина этого в том, что отдельные разумные существа по своей природе ограничены и потому способны заблуждаться и что, с другой стороны, им свойственно по самой их природе действовать по собственным побуждениям. Поэтому они не соблюдают неизменно своих первоначальных законов, и даже тем законам, которые они создают сами для себя, они подчиняются не всегда [10. С. 539].

Из факта единства природы и человеческого общества вытекает вывод, что и природные и общественные явления подчинены постоянно действующим законам. Монтескьё отстаивал мысль о закономерном развитии общественной жизни. Она во всех частных случаях подчиняется общим началам. Законы, как необходимые отношения, следуют из природы вещей.

Законы в самом широком значении этого слова суть необходимые отношения, вытекающие из природы вещей; в этом смысле все, что существует, имеет свои законы: они есть и у божества, и у мира материального, и у существ сверхчеловеческого разума, и у животных, и у человека.

Те, которые говорят, что все видимые нами в мире явления произведены слепой судьбой, утверждают великую нелепость, так как что может быть нелепее слепой судьбы, создавшей разумные существа? [10. С. 537].

Монтескьё вплотную подошел к идее объективности общественных законов, как естественно возникших и функционирующих. Тем не менее он ошибочно отождествлял их с законами природы. «Естественное» состояние людей у него как бы само собой преобразуется в «общественное», изначально характерное для человечества. Создавать государство, устанавливать право, вводить законы людей побуждает перманентное состояние конфликта и борьбы. Монтескьё выделяет три вида права: международное, политическое и гражданское.

<…>Как только люди соединяются в обществе, они утрачивают сознание своей слабости, существовавшее между ними равенство исчезает, и начинается война. Каждое отдельное общество начинает сознавать свою силу — отсюда состояние войны между народами. Отдельные лица в каждом обществе начинают ощущать свою силу и пытаются обратить в свою пользу главные выгоды этого общества — отсюда война между отдельными лицами.

Появление этих двух видов войны побуждает установить законы между людьми. Как жители планеты, размеры которой делают необходимым существование на ней многих различных народов, люди имеют законы, определяющие отношения между этими народами: это международное право. Как существа, живущие в обществе, существование которого нуждается в охране, они имеют законы, определяющие отношения между правителями и управляемыми: это право политическое. Есть у них еще законы, коими определяются отношения всех граждан между собой: это право гражданское [10. С. 540 — 541].

Монтескьё реалистичнее по сравнению с Т. Гоббсом (согласно которому «человек человеку — волк») осветил проблему борьбы между людьми. Он отметил социальный характер этой борьбы и внутри отдельной общности, и между социальными образованиями. Именно война заставляет людей искать правовые регуляторы в жизни общества.

Монтескьё понимал неполноту договорной теории государства и права, пытался выявить и другие основания ее возникновения. Например, он выделял роль завоеваний и «общепринятого» при захватах других территорий «международного права», отмечал необходимый характер существования феодальных законов и отношений и соответствующего им государства. Однако государство, которое в силу своих феодальных ограничений, стесняет свободу и предпринимательство, должно измениться. Монтескьё подробно проанализировал положение о том, что различным историческим эпохам должны соответствовать и разные «образы правления».

Существующие формы государственного правления Монтескьё разделил на три группы — республику, монархию, деспотию.

Республиканское правление — это то, при котором верховная власть находится в руках или всего народа, или части его; монархическое — при котором управляет один человек, но посредством установленных неизменных законов; между тем как в деспотическом все вне всяких законов и правил движется волей и произволом одного лица. В монархиях политика совершает великие дела при минимальном участии добродетелей, подобно тому как самые лучшие машины совершают свою работу при помощи минимума колес и движений. Такое государство существует независимо от любви к отечеству, от стремления к истинной славе, от самоотвержения, от способности жертвовать самым дорогим и от всех героических добродетелей, которые мы находим у древних и о которых знаем только по рассказам.

Законы заменяют здесь все эти добродетели, ставшие ненужными; государство освобождает всех от них: всякое действие, не производящее шума, там в некотором смысле остается без последствий.

Честь, т. е. предрассудки каждого лица и каждого положения, заменяет в нем (монархическом правлении) политическую добродетель, о которой я говорю выше, и всюду ее представляет. Честь может там вдохновлять людей на самые прекрасные деяния и в соединении с силой законов вести их к целям правительства не хуже самой добродетели.

Как для республики нужна добродетель, а для монархии честь, так для деспотического правительства нужен страх. В добродетели оно не нуждается, а честь была бы для него опасна [10. С. 541 — 542].

В основу тройственного разделения форм государства Монтескье положил отношение верховной власти к политическим законам, трактуемым как юридически оформленные правила отношении между носителями власти и подданными. В наличии законов, твердо устанавливающих права и обязанности каждой стороны, Монтескьё видел воплощение политической свободы.

Политическая свобода состоит совсем не в том, чтобы делать то, что хочется. В государстве, т. е. в обществе, где есть законы, свобода может заключаться лишь в том, чтобы иметь возможность делать то, чего должно хотеть, и не быть принуждаемым делать то, чего не должно хотеть.

Необходимо уяснить себе, что такое свобода и что такое независимость. Свобода есть право делать все, что дозволено законами. Если бы гражданин мог делать то, что этими законами запрещается, то у него не было бы свободы, так как то же самое могли бы делать и прочие граждане [10. С. 542].

Признав все преимущество демократической республики, Монтескьё считал ее пригодной лишь для государств с малой территорией, где не затруднительно собраться всем вместе и решить насущные проблемы. Сам Монтескьё, идеализируя Англию, защищал идею конституционной монархии — наиболее приемлемой, как ему казалось, для Франции формы правления.

Монтескьё вслед за Дж. Локком продолжил разработку концепции «разделения властей» на законодательную, исполнительную, судебную. Он полагал, что независимость этих видов власти и взаимная их уравновешенность являются основой свободы и безопасности граждан.

Как подлинный гуманист, Монтескьё уповал на роль разума, его неисчерпаемые возможности, призывал бороться за счастье и благоденствие.

Закон, говоря вообще, есть человеческий разум, поскольку он управляет всеми народами земли, а политические и гражданские законы каждого народа должны быть не более как частными случаями приложения этого разума [10. С. 541].

Монтескьё первым выдвинул требование обеспечить каждому человеку возможность зарабатывать на жизнь. Именно на государстве «лежит долг обеспечить всем гражданам средства к жизни, пищу, приличную одежду и род жизни, не вредящий здоровью». Монтескьё выступил со смелой для своего времени защитой свободы слова, печати, совести. Особое возмущение у него вызвало навязывание людям тех или иных религиозных идей. С гневом он отзывался об инквизиции — политическом орудии церкви.

Главной теоретической проблемой социальной философии Монтескьё являлась: объективная детерминация «законодательств». Он назвал эту детерминированность «духом законов» и определил ее как совокупность отношений, в которых находятся законы к климату страны, ее почве и рельефу, к нравам, обычаям и религиозным верованиям, к численности, материальной обеспеченности и экономической деятельности населения, к целям законодателя и обстоятельствам возникновения самих законов, к характеру существующей политической власти и к наличному «порядку вещей» в целом.

Эти законы должны находиться в таком тесном соответствии со свойствами народа, для которого они установлены, что только в чрезвычайно редких случаях законы одного народа могут оказаться пригодными и для другого народа.

Необходимо, чтобы законы соответствовали природе и принципам установленного или установляемого правительства, имеют ли они целью устройство его, что составляет задачу политических законов, или только поддержание его существования, что составляет задачу гражданских законов.

Они должны соответствовать физическим свойствам страны, ее климату — холодному, жаркому или умеренному, качествам почвы, ее положению, размерам, образу жизни ее народов — земледельцев, охотников или пастухов, степени свободы, допускаемой устройством государства, религии населения, его склонностям, богатству, численности, торговле, нравам и обычаям; наконец, они связаны между собой и обусловлены обстоятельствами своего возникновения, целями законодателя, порядком вещей, на котором они утверждаются. Их нужно рассмотреть со всех этих точек зрения.

Это именно я и предполагаю сделать в настоящей книге. В ней будут исследованы все эти отношения; совокупность их образует то, что называется Духом законов [10. С. 541].

У Монтескьё не было выработано единого социологического принципа. Если географическая среда играет решающую роль в общественной жизни отсталых народов, то такую же роль играют в жизни «цивилизованных народов» законодатель и законодательство. Более того, Монтескьё настаивал, что все отмеченные факторы имеют значение при установлении законодательства и рассматривать их надо со всех точек зрения. Монтескьё поставил вопрос о значимости социально-психологических черт народов, попытался выявить их социальные детерминанты. Детерминанты он счел исходящими из географической среды. В составе последней Монтескьё выделил три основных компонента: климат, почву и рельеф местности. Первые два компонента влияют на «образ правления», третий — на величину территории государства.

Монтескьё разделил климат на холодный, умеренный и жаркий, выводя из него характеры людей и их склонности к установлению республики, монархии или деспотии. Высказавшись за географическую детерминацию «образа правления» Монтескьё сформулировал концепцию географического детерминизма, играющую известную роль и в наши дни.

Почва, разделяемая Монтескьё на плодородную и неплодородную, также оказывает влияние на жизнь государства, уровень его национального богатства, развитие различных видов экономической деятельности (земледелие, скотоводство, ремесло, торговля).

В стране с подходящей для земледелия почвой, естественно, устанавливается дух зависимости. Крестьяне, составляющие главную часть ее населения, менее ревнивы к своей свободе; они слишком заняты работой, слишком поглощены своими частными делами. Деревня, которая изобилует всеми благами, боится грабежей, боится войска. Таким образом, в странах плодородных всего чаще встречается правление одного, а в странах неплодородных — правление нескольких, что является иногда как бы возмещением за неблагоприятные природные условия [10. С. 545].

Рельеф местности влияет на величину государства, формирование в зависимости от него обширных империй, небольших и средних государств.

В Европе в силу ее естественного разделения образовалось несколько государств средней величины, где правление, основанное на законах, не только не оказывается вредным для прочности государства, но, напротив, настолько благоприятно в этом отношении, что государство, лишенное такого правления, приходит в упадок и становится слабее других.

Вот что образовало тот дух свободы, благодаря которому каждая страна в Европе с большим трудом подчиняется посторонней силе, если эта последняя не действует посредством торговых законов в интересах ее торговли <…>. Многие вещи управляют людьми: климат, религия, законы, принципы правления, примеры прошлого, нравы и обычаи: как результат всего этого образуется общий дух народа [10. С. 544 — 545].

Эти факторы в определенных условиях могут выступать либо на первый план социальной детерминации, либо отодвигаться назад, обусловливая все многообразие конкретных проявлений действительности.

Работа «О духе законов» Ш. Л. Монтескьё оказала заметное влияние не только на французское Просвещение. Идеи Монтескьё способствовали развитию общедемократического мышления, гуманизации социальной философии, выработке научного метода анализа цивилизации. Его политические и правовые взгляды сыграли свою роль при выработке конституции США и других демократических государств.

Руссо

Жан-Жак Руссо (1712 — 1778) — крупнейший представитель демократического левого фланга Просвещения, страстный поборник социальной справедливости, создатель философско-политических трактатов, ставших вольно или невольно основой идеологии Великой французской революции. Произведения Руссо вызывали в памяти потомков либо ненависть, либо восхищение, но только не равнодушие или академический интерес.

Жан-Жак Руссо родился в Швейцарии, в Женеве. Сын женевского чиновника, Руссо в своих странствиях познал лишения и невзгоды простых людей. Известность ему принесли такие произведения, как «Рассуждение по вопросу: способствовало ли возрождение наук и искусств улучшению нравов?», получившее в 1750 г. премию Дижонской академии; «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми» (1754); «Об общественном договоре, или принципы политического права» (1762). Руссо был автором самой популярной книги XVIII в. «Новая Элоиза», а его педагогический роман «Эмиль» получил особенно высокое признание представителей немецкой культуры — Канта, Гердера, Гете, Шиллера и др.

Во время Великой французской революции культ Руссо достиг своего апогея. Бывший кумир света стал духовным вождем якобинцев и санкюлотов. Марат, Сен-Жюст, Робеспьер клялись его именем. Робеспьер не расставался с книгами Руссо. «Эмиль» был его Библией, а трактат «Об общественном договоре» — Евангелием. Во время Реставрации не только аристократы, но и либеральные буржуа с ужасом произносили имя Руссо, оно вызывало образ гильотины.

Одной из центральных этических и социально-политических концепций Ж.-Ж. Руссо является эгалитаризм — страстная проповедь имущественного и социального равенства людей. Руссо блестяще раскрыл идеологический и психологический механизм возникновения социального неравенства, продолжая, подобно Н. Макиавелли, исследовать тему «обманщиков и обманутых» в истории политической мысли. Золотой век общественного равенства был погублен, по мнению Руссо, из-за коварства и хитрости одних и простодушия и недальновидности других. В ходе такого «хитрого обмана» верхушкой родовой общины рядовых ее членов появился институт частной собственности на землю, не ограниченной никакими разумными рамками. Это привело к резкому имущественному расслоению, а затем — к войне богатых против бедных.

Однако Руссо не выступал против частной собственности вообще. Собственность является условием реализации свободы индивида, поэтому в качестве гражданского права собственность в некоторых отношениях важнее, чем свобода. Но такую задачу может выполнить только собственность, размеры которой жизненно необходимы человеку-труженику. Тогда собственность перестает быть злом, она становится регулируемой и контролируемой ассоциацией свободных и равных тружеников, неотчуждаемым правом каждого и всех граждан «государства разума».

Окончательно индивид потерял свободу в результате нового «обмана». Богатые хитростью и тайными манипуляциями склонили бедных к договору об образовании государства, которое с самого начала создавалось как орган охраны частной собственности и было порочным по природе своей. Возникновение политической власти означало утверждение отношений господства и порабощения. Таким образом, все существовавшие и существующие политические режимы — демократия, аристократия, монархия — аномальны. Они зависят от распределения земельной собственности, от имущественных отношений. Все эти формы государства неизбежно вырождались в тиранию. Возникновение деспотизма — следствие преобладания в душе человека себялюбия, своекорыстного частного интереса, который толкает его на эгоистический произвол.

Альтернативой существующему «аномальному» общественному устройству должно стать, по Руссо, «Государство разума», основанное на «общественном договоре» нового типа. Одним из центральных понятий этого нового общественного договора является, по Руссо, «общая воля», воплощающая общественный интерес всех граждан государства, что, по мнению Руссо, исключает своекорыстие и произвол частного интереса.

Понятия «общественный договор» и «общая воля» имеют у Руссо и моральный аспект. Общественный интерес Руссо неразрывно связывал с понятием гражданского долга, осознанного каждым как свой собственный интерес, как моральный долг. Гражданин «разумного государства» — это тот, кто преодолел свой корыстный частный интерес, освободился от него, закалив свою волю для служения всем и самому себе. Поможет народу совершить это моральное обновление, по мысли Руссо, Законодатель. У Руссо — это мифологический персонаж и не поддается причинно-историческому объяснению. Это одновременно и социальный инженер, и социальный терапевт, излечивающий всех и каждого от предпочтения частных интересов, это и воспитатель нравов, но только не политический диктатор, возвышающийся над обществом, подобно монархическому деспоту.

В результате общественного договора создается Республика, или Политический организм (как целое, как «общее Я»), который именуется Государством, когда он пассивен, и Сувереном, когда он активен. Суверенитет — это власть, направляемая общей волей. Носителем суверенитета является народ, и народный суверенитет неотчуждаем. Право изменить форму правления, сущность политической власти принадлежит народу как верховному суверену. Руссо признавал право народа и на насильственное уничтожение отношений господства и подчинения. Любые правители — лишь уполномоченные народа, наследственное единовластие — самая извращенная форма правления. Изменение формы правления — компетенция народа как суверена, в любой момент правомочного отказаться от любого законодательного решения и принять новое. Общая воля проявляется в реальной политической жизни в виде прямой демократии, и прежде всего в процессе голосования народа. Истинное государство — это самопредставительство народа. Исполнительная власть лишь служитель народа-суверена и ни в коем случае не смеет с ним смешиваться. Это положение Руссо согласуется с великой идеей просветителей о разделении властей как необходимом условии демократического государства.

Первый, кто, огородив участок земли, придумал заявить: «Это мое!» и нашел людей достаточно простодушных, чтобы тому поверить, был подлинным основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн, убийств, несчастий и ужасов уберег бы род человеческий тот, кто выдернув колья или засыпав ров, крикнул бы себе подобным: «Остерегитесь слушать этого обманщика; вы погибли, если забудете, что плоды земли — для всех, а сама она — ничья!» [12. С. 72].

Когда владения, переходящие по наследству, возросли в числе и размерах настолько, что покрыли собой всю землю и стали все соприкасаться друг с другом, то одни владения могли расти уже только за счет других; и остальные люди, оставшиеся ни с чем, так как слабость или беспечность помешала им, в свою очередь, приобрести земельные участки, стали бедняками, ничего не потеряв: все изменилось вокруг них, но сами они не изменились и оказались вынужденными получать или похищать средства к существованию из рук богатых; и отсюда начали возникать, в зависимости от различий в характерных особенностях тех и других, господство и порабощение или насилие и грабежи [12. С. 82].

Нарождающееся человеческое общество пришло в состояние самой страшной войны: человеческий род, погрязший в пороках и отчаявшийся, не мог уже ни вернуться назад, ни отказаться от злосчастных приобретений, им сделанных; он только позорил себя, употребляя во зло способности, делающие ему честь, и сам привел себя на край гибели [12. С. 83].

Давайте объединимся, чтобы оградить от угнетения слабых, сдержать честолюбивых и обеспечить каждому обладание тем, что ему принадлежит. Словом, вместо того, чтобы обращать наши силы против самих себя, давайте соединим их в одну высшую силу власть, которая будет править нами, согласно мудрым законам, власть, которая будет оказывать покровительство и защиту всем членам ассоциации, отражать натиск общих врагов и поддерживать среди нас вечное согласие <…> Все бросились прямо в оковы, веря, что этим они обеспечат себе свободу, ибо, будучи достаточно умны, чтобы постигнуть преимущества политического устройства, они не были достаточно искушенными, чтобы предвидеть связанные с этим опасности <…>

Таково было или должно было быть происхождение общества и законов, которые наложили новые путы на слабого и придали новые силы богатому, безвозвратно уничтожили естественную свободу, навсегда установили закон собственности и неравенства, превратили ловкую узурпацию в незыблемое право и ради выгоды нескольких честолюбцев обрекли с тех пор весь человеческий род на труд, рабство и нищету [12. С. 84].

Различные виды Правлений ведут свое происхождение лишь из более или менее значительных различий между отдельными лицами в момент первоначального установления. Если один человек выделялся среди всех могуществом, доблестью, богатством или влиянием, то его избирали магистратом, и Государство становилось монархическим. Если несколько человек, будучи примерно равны между собой, брали верх над остальными, то этих людей избирали магистратами, и получалась аристократия. Те люди, чьи богатства или дарования не слишком отличались и которые меньше других отошли от естественного состояния, сохранили сообща в своих руках высшее управление и образовали демократию. Время показало, какая из этих форм была более выгодной для людей. Одни по-прежнему подчинялись только лишь законам; другие вскоре стали повиноваться господам. Граждане хотели сохранить свою свободу; подданные помышляли лишь о том, как бы отнять свободу у своих соседей, так как они не могли примириться с тем, что другие наслаждаются благом, которым они сами уже больше не пользуются. Словом, на одной стороне оказались богатства и завоевания, а на другой — счастье и добродетель [12. С. 91].

Если мы проследим поступательное развитие неравенства во время этих разнообразных переворотов, то обнаружим, что установление Закона и права собственности было здесь первой ступенью, установление магистратуры — второй, третьей же и последней было превращение власти, основанной на законах, во власть неограниченную [12. С. 92].

Но так как вообще богатство, знатность или ранг, могущество и личные достоинства — это главные различия, на основании которых судят о месте человека в обществе, то я мог бы доказать, что согласие или борьба между этими различными силами — это и есть самый верный показатель того, хорошо или дурно устроено государство [12. С. 93].

Из крайнего неравенства положений и состояний, из разнообразия дарований и страстей, из искусств бесполезных, искусств вредных, из знаний поверхностных и неглубоких появились бы сонмы предрассудков, равно противных разуму, счастью и добродетели. Мы увидели бы, как правители ревностно поддерживают все то, что может ослабить объединившихся людей, разъединяя их; все, что может придать обществу видимость согласия и посеять в нем семена подлинного раздора; все, что может внушить различным сословиям недоверие и взаимную ненависть, противопоставляя их права и их интересы, и, следовательно, усилить власть, всех их сдерживающую.

И среди всей этой безурядицы и переворотов постепенно поднимает свою отвратительную голову деспотизм; пожирая все, что увидит он хорошего и здорового во всех частях Государства, в конце концов он начнет попирать и законы, и народ и утвердится на развалинах Республики [12. С. 95].

Таким образом, по Руссо, закономерным следствием развития неравенства в обществе является установление диктаторских форм политического правления. Однако в появлении тирании виновен и народ, в конечном счете впадающий в своего рода коллективный «самообман», так как и самому ловкому политику не удастся поработить людей, которые не желают ничего другого, как быть свободными. Возникновение деспотизма — следствие политической пассивности масс, своекорыстия и властолюбия правителей. Руссо провозгласил право народа на насильственное свержение тиранического режима. В трактате «Об общественном договоре, или Принципы политического права» Руссо обосновал свою концепцию политического и общественного устройства.

Найти такую форму ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации, и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде. Такова основная задача, которую решает Общественный договор [12. С. 160].

Эти статьи, если их правильно понимать, сводятся к одной-единственной, именно: полное отчуждение каждого из членов ассоциации со всеми его правами в пользу всей общины; ибо, во-первых, если каждый отдает себя всецело, то создаются условия, равные для всех; а раз условия равны для всех, то никто не заинтересован в том, чтобы сделать их обременительными для других. Далее, поскольку отчуждение совершается без каких-либо изъятий, то единение столь полно, сколь только возможно, и ни одному из членов ассоциации нечего больше требовать, ибо если бы у частных лиц оставались какие-либо права, то, поскольку теперь не было бы такого старшего над всеми, который был бы вправе разрешать споры между ними и всем народом, который, будучи судьей самому себе в некотором отношении, начал бы вскоре притязать на то, чтобы стать таковым во всех отношениях, — естественное состояние продолжало бы существовать, и ассоциация неизбежно стала бы тиранической или бесполезной.

Наконец, каждый подчиняя себя всем, не подчиняет себя никому в отдельности, и так как нет ни одного члена ассоциации, в отношении которого остальные не приобретали бы тех же прав, которые они уступили ему по отношению к себе, то каждый приобретает эквивалент того, что теряет, и получает больше силы для сохранения того, что имеет.

Итак, если мы устраним из общественного соглашения то, что не составляет его сущности, то мы найдем, что оно сводится к следующим положениям: каждый из нас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого [12. С. 161].

Это Целое получает в результате такого акта свое единство, свое общее Я, свою жизнь и волю. Это лицо юридическое, образующееся, следовательно, в результате объединения всех других, некогда именовалось Гражданской общиной, ныне же именуется Республикой, или Политическим организмом: его члены называют этот Политический организм Государством, когда он пассивен, Сувереном, когда он активен, Державой — при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа, а я в отдельности называются гражданами, как участвующее в верховной власти и подданными, как подчиняющиеся законам Государства [12. С. 161 — 162].

Как только масса людей объединяется таким путем в одно целое, уже невозможно причинить вред ни одному из его членов, но задевая целое, и тем более нельзя причинить вред целому так, чтобы члены его этого не почувствовали [12. С. 163].

Итак, чтобы общественное соглашение не стало пустой формальностью, оно молчаливо включает в себя такое обязательство, которое одно только может дать силу другим обязательствам: если кто-то откажется подчиниться общей воле, то он будет к этому принужден всем Организмом, а это означает не что иное, как то, что его силой принудят быть свободным. Ибо таково условие, которое, подчиняя каждого гражданина отечеству, одновременно тем самым ограждает его от всякой личной зависимости: условие это составляет секрет и двигательную силу политической машины, и оно одно только делает законным обязательства в гражданском обществе, которые без этого были бы бессмысленными, тираническими и открывали бы путь чудовищным злоупотреблениям [12. С. 164].

По Общественному договору человек теряет свою естественную свободу и неограниченное право на то, что его прельщает и чем он может завладеть; приобретает же он свободу гражданскую и право собственности на все то, чем обладает. Чтобы не ошибиться в определении этого возмещения, надо точно различать естественную свободу, границами которой является лишь физическая сила индивида, и свободу гражданскую, которая ограничена общей волей, а также различать обладание, представляющее лишь результат применения силы или право того, кто пришел первым, и собственность, которая может основываться лишь на законном документе [12. С. 164 — 165].

Каждый член общины подчиняет себя ей в тот момент, когда она образуется, таким, каков он есть в это время, подчиняет ей самого себя и все свои силы, составной частью которых является и принадлежащее ему имущество. Это не означает, что вследствие такого акта владение, переходя из рук в руки, изменяет свою природу и становится собственностью в руках суверена. Но так как силы Гражданской общины несравненно больше, чем силы отдельного человека, то и ее владение фактически более прочно и неоспоримо, хотя и не становится более законным, по крайней мере в глазах чужеземцев. Ибо Государство является в отношении своих членов хозяином всего их имущества в силу Общественного договора, который в Государстве служит основой всех прав: но для других Держав Государство является таковым по праву первой заимки, перешедшему к нему от отдельных лиц [12. С. 165].

Каким бы путем ни происходило это приобретение, право, которое каждое частное лицо имеет на свою собственную землю, всегда подчинено тому праву, которое община имеет на все земли, без чего не было бы прочности в общественных связях, ни действительной силы в осуществлении суверенитета [12. С. 167].

Суверенитет, который есть только осуществление обшей роли, не может никогда отчуждаться, что и суверен, который есть не что иное, как коллективное существо, может быть представляем только самим собой. Передаваться может власть, но никак не воля.

В силу той же причины, по которой суверенитет неотчуждаем, он неделим, ибо воля либо является общей, либо ею не является; она являет собой волю народа как целого либо только одной его части. В первом случае эта провозглашенная воля есть акт суверенитета и создает закон. Во втором случае — это лишь частная воля или акт магистратуры; это, самое большее, — декрет.

Но наши политики, не будучи в состоянии разделить суверенитет в принципе его, разделяют в его проявлениях. Они разделяют его на силу и на волю, на власть законодательную и власть исполнительную; на право облагать налогами, отправлять правосудие, вести войну; на управление внутренними делами и на полномочия вести внешние сношения; они то смешивают все эти части, то отделяют их друг от друга; они делают из суверена какое-то фантастическое существо, сложенное из частей, взятых из разных мест. Заблуждение это проистекает из того, что они не составили себе точных представлений о верховной власти и приняли за ее части лишь ее проявления [12. С. 168 — 169].

Из предыдущего следует, что общая воля неизменно направлена прямо к одной цели и стремится всегда к пользе общества, но из этого не следует, что решения народа имеют такое же верное направление. Люди всегда стремятся к своему благу, но не всегда видят, в чем оно. Народ не подкупишь, но его часто обманывают и притом лишь тогда, когда кажется, что он желает дурного. Важно, следовательно, дабы получить выражение именно общей воли, чтобы в Государстве не было ни одного частичного сообщества и чтобы каждый гражданин высказывал только свое собственное мнение; таково было единственное в своем роде и прекрасное устроение, данное великим Ликургом [12. С. 170 — 171].

С какой бы стороны мы ни восходили к основному принципу, мы всегда придем к одному и тому же заключению, именно: Общественное соглашение устанавливает между гражданами такого рода равенство, при котором все они принимают на себя обязательства на одних и тех же условиях и все должны пользоваться одинаковыми правами. Таким образом, по самой природе этого соглашения всякий акт суверенитета, т. е. всякий подлинный акт общей воли, налагает обязательства на всех граждан или дает преимущества всем в равной мере; так как суверен знает лишь Нацию как целое, и не различает ни одного из тех, кто ее составляет.

Из этого следует, что верховная власть, какой бы неограниченной, священной, неприкосновенной она ни была, не переступает и не может переступать границ общих соглашений и что каждый человек может всецело распоряжаться тем, что ему эти соглашения предоставили из его имущества и его свободы; так что суверен никак не вправе наложить на одного из подданных большее бремя, чем на другого [12. С. 173 — 174].

Общественный договор имеет своей целью сохранение договаривающихся. Кто хочет достичь цели, тот принимает и средства ее достижения, а эти средства неотделимы от некоторого риска, даже связаны с некоторыми потерями. Тот, кто хочет сохранить свою жизнь за счет других, должен, в свою очередь, быть готов отдать за них жизнь, если это будет необходимо. Итак, гражданину уже не приходится судить об опасности, которой Закону угодно его подвергнуть, и когда государь говорит ему: «Государству необходимо, чтобы ты умер», — то он должен умереть, потому что только при этом условии он жил до сих пор в безопасности и потому что его жизнь не только благодеяние природы, но и дар, полученный им на определенных условиях от Государства. Впрочем, всякий преступник, посягающий на законы общественного состояния, становится по причине своих преступлений мятежником и предателем отечества; он перестает быть его членом, если нарушил его законы; и даже он ведет против него войну. Тогда сохранение Государства несовместимо с сохранением его жизни; нужно, чтобы один из двух погиб, а когда убивают виновного, то его уничтожают не столько как гражданина, сколько как врага.

Судебная процедура, приговор — это доказательство и признание того, что он нарушил общественный договор и, следовательно, не является более членом Государства. Но поскольку он признал себя таковым, по крайней мере своим пребыванием в нем, то он должен быть исключен из Государства путем изгнания как нарушителя соглашения либо же путем смертной казни как враг общества. Ибо такой враг — это не условная личность, это человек; а в таком случае по праву войны побежденного можно убить.

Но, скажут мне, осуждение преступника есть акт частного характера. Согласен: потому право осуждения вовсе не принадлежит суверену; это — право, которое он может передать, не будучи в состоянии осуществлять его сам. Все мои мысли связаны одна с другой, но я не могу изложить их все сразу.

Кроме того, частые казни — это всегда признак слабости или нерадивости Правительства. Нет злодея, которого нельзя было бы сделать на что-либо годным. [12. С. 175].

В Государстве, которое описывал Руссо, все правила жизни определены Законом. Творцом закона, по мысли Руссо, должен быть народ. Однако и частным лицам, и народу в целом не хватает воли и разума, чтобы разработать идеальные законы. Поэтому все в равной мере нуждаются в поводырях. Таким «поводырем» должен стать Законодатель.

Для того чтобы открыть наилучшие правила общежития, подобающие народам, нужен ум высокий, который видел бы все страсти людей и не испытывал ни одной из них; который не имел бы ничего общего с нашей природой, но знал ее в совершенстве; чье счастье не зависело бы от нас, но кто согласился бы все же заняться нашим счастьем; наконец, такой, который, уготовлял себе славу в отдаленном будущем, готов был бы трудиться в одном веке, а пожинать плоды в другом. Он призван изменить, так сказать, человеческую природу, превратить каждого индивидуума, который сам по себе есть некое замкнутое и изолированное целое, в часть более крупного целого, от которого этот индивидуум в известном смысле получает свою жизнь и свое бытие; переиначить организм человека, дабы его укрепить; должен поставить на место физического самостоятельного существования, которое нам всем дано природой, существование частичное и моральное [12. С. 179].

Подобно архитектору, который, прежде чем воздвигнуть большое здание, обследует и изучает почву, чтобы узнать, сможет ли она выдержать его тяжесть, мудрый Законодатель не начинает с сочинения законов, самых благих самих по себе, но испытует предварительно, способен ли народ, которому он их предназначает, их выдержать.

Блистали на земле тысячи таких народов, которые никогда не вынесли бы благих законов; народы же, которые способны были к этому, имели на то лишь весьма краткий период времени во всей своей истории. Один народ восприимчив от рождения, другой не становится таковым и по прошествии десяти веков. Русские никогда не станут истинно цивилизованными, так как они подверглись цивилизации чересчур рано. Петр обладал талантами подражательными, у него не было подлинного гения, того, что творит и создает все из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, большая часть была не к месту. Он понимал, что его народ был диким, но совершенно не понял, что он еще не созрел для уставов гражданского общества. Он хотел сразу просветить и благоустроить свой народ, в то время как его надо было еще приучать к трудностям этого. Он хотел сначала создать немцев, англичан, когда надо было начать с того, чтобы создать русских. Он помешал своим подданным стать когда-нибудь тем, чем они могли бы стать, убедив их, что они были тем, чем они не являются [12. С. 183].

Если попытаться определить, в чем состоит то наибольшее благо всех, которое должно быть целью всякой системы законов, то окажется, что оно сводится к двум главным вещам: свободе и равенству. К свободе — поскольку всякая зависимость от частного лица настолько же уменьшает силу Государства: к равенству, потому что свобода не может существовать без него.

Что касается до равенства, то под этим словом не следует понимать, что все должны обладать властью и богатством в совершенно одинаковой мере; но что касается до власти, — она должна быть такой, чтобы не могла превратиться ни в какое насилие, и всегда должна осуществляться по праву положения в обществе и в силу законов; а что до богатства, — ни один гражданин не должен обладать столь значительным достатком, чтобы иметь возможность купить другого, и ни один — быть настолько бедным, чтобы быть вынужденным себя продавать: это предполагает в том, что касается до знатных и богатых, ограничение размеров их имущества и влияния, что же касается до людей малых — умерение скаредности и алчности [12. С. 188].

Мы видели, что законодательная власть принадлежит народу и может принадлежать только ему, легко можно увидеть, исходя из принципов, установленных выше, что исполнительная власть, напротив, не может принадлежать всей массе народа как законодательнице или суверену, так как эта власть выражается лишь в актах частного характера, которые вообще не относятся к области Закона, ни, следовательно, к компетенции суверен все акты которого только и могут быть, что законами [12. С. 192].

Суверен может, во-первых, поручить Правление всему народу или большей его части так, чтобы стало больше граждан-магистратов, чем граждан — просто частных лиц. Этой форме Правления дают название демократии.

Или же он может сосредоточить Правление в руках малого числа, так чтобы было больше простых граждан, магистратов, и такая форма носит название аристократии.

Наконец, он может сконцентрировать все правление в руках единственного магистра, от которого получают свою власть все остальные. Эта форма наиболее обычна и называется монархией, или королевским Правлением [12. С. 198].

Итак, казалось бы, не может быть лучшего государственного устройства, чем то, в котором власть исполнительная соединена с законодательной. Но именно это и делает такое Правление в некоторых отношениях непригодным, так как при этом вещи, которые должны быть разделены, не разделяются, и государь и суверен, будучи одним и тем же лицом, образуют, так сказать, Правление без Правительства [12. С. 199].

Прибавим, что нет правления, столь подверженного гражданским войнам и внутренним волнениям, как демократическое, или народное, потому что нет никакого другого Правления, которое столь сильно и постоянно стремилось бы к изменению формы или требовало большей бдительности и мужества, чтобы сохранить свою собственную [12. С. 201].

Словом, именно тот строй будет наилучшим и наиболее естественным, когда мудрейшие правят большинством, когда достоверно, что они правят к его выгоде, а не к собственной. Но если аристократия требует несколькими добродетелями менее, чем народное Правление, она требует зато других добродетелей, которые свойственны ей одной, — таким, как умеренность со стороны богатых и умение довольствоваться своим положением со стороны бедных; ибо строгое равенство было бы тут, по-видимому, неуместно; оно не соблюдалось даже в Спарте [12. С. 202].

Мы нашли, исходя из соотношений общего характера, что монархия подходит лишь для больших Государств, и мы вновь убедимся в этом, когда рассмотрим монархию как таковую.

Существенный и неизбежный недостаток, который при всех условиях ставит монархическое правление ниже республиканского, состоит в том, что при втором из них голос народа почти всегда выдвигает на первые места только людей просвещенных и способных, которые занимают их с честью; тогда как те, кто достигает успеха в монархиях, это чаще всего мелкие смутьяны, ничтожные плуты, мелочные интриганы, чьи жалкие талантики позволяют им достичь при дворе высоких должностей, но лишь для того, чтобы, едва их достигнув, обнаружить перед народом полную свою неспособность [12. С. 204 — 205].

Когда государство распадается, то злоупотребление Властью, какова бы она ни была, получает общее название анархии. В частности, демократия вырождается в охлократию, аристократия в олигархию. Я бы добавил, что монархия вырождается в тиранию <…> [12. С. 216].

Суверенитет не может быть представляем по той же причине, по которой он не может быть отчуждаем. Он заключается, в сущности, в общей воле, а воля никак не может быть представляема; или это она, или другая воля, среднего не бывает. Депутаты народа, следовательно, не являются и не могут являться его представителями; они лишь его уполномоченные; они ничего не могут постановлять окончательно. Всякий закон, если народ не утвердил его непосредственно сам, недействителен; это вообще не закон. Английский народ считает себя свободным: он жестоко ошибается. Он свободен только во время выборов членов Парламента, как только они избраны — он раб, он ничто [12. С. 222].

Этот организм, который я назову Трибунатом, есть блюститель законов и законодательной власти. Он более священен и более почитаем как защитник законов, чем государь, их исполняющий, и чем суверен, их дающий. Трибунат, разумно умеряемый, — это наиболее прочная опора доброго государственного устройства; но если он получает хоть немногим более силы, чем следует, он опрокидывает все. Что до слабости, то она не в его природе, и если только представляет он из себя кое-что, он никогда не может значить менее, чем нужно.

Он вырождается в тиранию, когда узурпирует исполнительную власть, которую он должен лишь умерять, и когда хочет издавать законы, которые должен лишь блюсти [12. С. 242].

Во время кризисов, которые и заставляют учреждать диктатуру, Государство вскоре бывает уничтожено или спасено, и, раз настоятельная необходимость миновала, диктатура делается тиранической или бесполезной. Диктатор мог в известных случаях защищать свободу общественную, никогда не имея возможности посягнуть на нее [12. С. 245].

Христианство проповедует лишь рабство и зависимость. Его дух слишком благоприятен для тирании, чтобы она постоянно этим не пользовалась. Истинные христиане созданы, чтобы быть рабами; они это знают, и это их почти не тревожит: сия краткая жизнь имеет в их глазах слишком мало цены [12. С. 253].

А для Государства весьма важно, чтобы каждый гражданин имел религию, которая заставляла бы его любить свои обязанности; но догматы этой религии интересуют Государство и его членов лишь постольку, поскольку эти догматы относятся к морали и обязанностям, которые тот, кто ее исповедует, обязан исполнять по отношению к другим.

Существует, следовательно, исповедание веры чисто гражданское, статьи которого надлежит устанавливать суверену; и не в качестве догматов религии, но как правила общежития, без которых невозможно быть ни добрым гражданином, ни верным подданным. Не будучи в состоянии обязать кого бы то ни было в них верить, он может изгнать из Государства всякого, кто в них не верит, причем не как нечестивца, а как человека, не способного жить в обществе, как человека, не способного искренне любить законы, справедливость и жертвовать в случае необходимости жизнью во имя долга. Если кто-нибудь, признав публично эти догматы, ведет себя, как если бы он в них не верил, пусть он будет наказан смертью, он совершил наибольшее из преступлений: он солгал перед законами [12. С. 254].